Я мечтаю о заботливой, любящей маме, которая должна была быть у меня, но презираю злобную представительницу рода человеческого, которая мне досталась. Если бы я жила одна и у меня не было двух моих мальчиков, я на 100 % уверена, что случись так, что она вдруг постучится в мою дверь, жалуясь на отчаяние и безысходность, я бы впустила ее не задумываясь. Я ненавижу себя за то, что у меня такая неразбериха в голове. Не то чтобы я хотела покончить с собой, скорее я жалею, что вообще появилась на свет».
«Мне 29, и у меня никогда не было близких отношений. Благодарю за это мою счастливую звезду. Теперь, по мере того как я вступаю в цветущий возраст, я начинаю примиряться со своим прошлым, пропитанным нарциссизмом моего окружения, и качество людей, которые входят в мою жизнь, стало гораздо выше. Я работаю над всем этим так, как умею.
Я испытываю чувство вины за то, что мои родители – совсем пропащие души. Я не могу им помочь, но, если я попытаюсь это сделать, уверена, они утянут меня на дно за собой».
«Я не вылечилась. Мне нужно было поднапрячься, чтобы позволить себе психотерапию и лекарства. У меня большое депрессивное расстройство (клиническая депрессия) и постоянно зашкаливают эмоции. Я не уверена в себе, у меня низкая самооценка. Я пассивный человек, не способна реализовать свой потенциал. У меня такая же профессия, что и у моего нарциссического отца. В свое время меня силком заставили изучать право, и теперь мне 43, и я застряла в профессии, которая мне совсем не нравится, но мне больше не на что опереться, у меня нет запасного варианта. Я чувствую себя в тупике, совершенно беспомощной. Я вырастила своих детей, руководствуясь принципами, в корне отличными от тех, которые внушал мне отец, и это, возможно, стало причиной других моих проблем».
«Чувство стыда от того, что мне никогда не удавалось быть достаточно хорошей. Внутри у меня сидит такой сильный страх, что я предельно сузила свой мир. Я боюсь очень многого, особенно того, что связано с медициной. Я ужасно стараюсь угодить людям! Я знаю, что я, в сущности, приятный человек, добрый и сострадательный, много работаю. Но мне трудно поверить в себя и наладить внутреннюю связь с этой внешней стороной моей личности. Я много лет страдаю от тревожности и клинической депрессии. Однако после того, как пять лет назад я порвала отношения со всей своей семьей, описанные выше симптомы не проявлялись. Периодически случаются приступы тревожности, но ничего общего с тем, что было со мной в семье».
«Мне понадобилось три года вместо двух, чтобы закончить колледж, из-за проблем с концентрацией внимания, депрессией и трудностями при подготовке проектов. Я не мог справляться с межличностными конфликтами на работе, поэтому у меня довольно пестрая трудовая биография. Я перестал работать в 30 лет. Теперь мне 50.
Моя партнерша поддерживает меня, иначе я бы свел счеты с жизнью. В 46 лет мне в конце концов одобрили социальное пособие по инвалидности. У меня были проблемы с работой, но я бы не стал называть это самосаботажем. Мой отец часто впадал в ярость и крушил все подряд у нас перед глазами, но не проявлял физического насилия и не бил нас, пока мы “вели себя хорошо”.
Только в 46 лет мне поставили диагноз “комплексное ПТСР”, поскольку не было ни физического, ни сексуального насилия по отношению ко мне. Я не мог распознать симптомы, потому что прожил так всю свою жизнь. Моя мать, отчим и старший брат действовали заодно против меня. На людях мы производили впечатление “идеальной” семьи. Я даже во сне проявляю сверхнастороженность и просыпаюсь, прежде чем начнется плохая часть кошмара».
«Низкая самооценка. Суицидальные мысли. Депрессия. Я не поддерживаю отношений со своими братьями и сестрами, потому что мать промыла им мозги, настроила их против меня, внушив им, что я плохая».
«Социальная тревога, депрессия, боязнь перемен. Для меня ужасное испытание, когда нужно себя защитить или сказать “нет”. У меня очень зыбкие личные границы. Я даже не очень хорошо представляю, что это такое – личные границы. Люди-хищники знают, как легко мною манипулировать. Тяжело осознавать, насколько сильно повлияло на мою жизнь воспитание, которое я получила. Поскольку я изначально была убеждена в том, что я ущербная и вообще ошибка природы, каждое мое решение было продиктовано этими мыслями. Я до сих пор страдаю от этого. Я неуклюжа, веду себя как интроверт и всего боюсь, поэтому мне так трудно заводить друзей или просто вступать в разговор с незнакомыми людьми.
У меня такое впечатление, что ко мне так и тянет людей-хищников, у меня было две длительные дружеские связи, которые оказались сплошной фикцией. Теперь я это понимаю. Я хорошо училась в школе и, вероятно, могла бы добиться большего, чем административная работа, но в эмоциональном плане я не годилась для того, чтобы стать настоящим профессионалом.
Моя юность была насыщена негативными воспоминаниями, по сути, я пребывала в одном длительном парализующем воспоминании. Сейчас я чувствую себя более счастливой, хотя и не достигла того состояния, которого мне бы хотелось. Теперь я понимаю, что моя мать была ненормальной и представляла для меня большую опасность. В прошлой жизни я была так растеряна, испытывала такое чувство вины, стыда, страха, что просто отступала, когда она теряла рассудок, видя мои попытки защитить себя. Мне пришлось выучить все о нарциссическом расстройстве личности, чтобы по-настоящему начать лечение и признать, что я не была ущербной. Для меня стало настоящим сюрпризом обнаружить, что для обозначения состояния моей матери существует специальный термин. У меня до сих пор бывают парализующие вспышки воспоминаний, и я ощущаю себя маленькой и беспомощной, но, по крайней мере, теперь я знаю, что происходит, и могу как-то справиться с этим. Раньше это была реальность, в которой я жила. Сейчас у меня гораздо больше вариантов выбора.
В течение нескольких лет после смерти матери я испытывала сильное чувство вины, уверенная в том, что была ужасной дочерью, и молила о прощении. Я злюсь на то, что меня так исковеркали, что меня не любили и не воспитывали как положено. Мне кажется, будто я нахожусь в коробке и не могу из нее выбраться. Я никогда не узнаю, какой я должна была бы стать, и я, может быть, всегда буду ощущать себя маленькой девочкой. Еще я склонна к саморазрушению. Я слишком много пью, так как мне нравится чувствовать себя свободной от своих эмоций, по сути самой собой. Так трудно представить себя цельной, уверенной в себе, достойной уважения личностью. Я испытываю сильнейшую потребность в одобрении и любви».
«Аутоиммунные расстройства, причина которых, по-моему, наполовину сломленный дух. Еще у меня болезнь Хасимото и ревматоидный артрит».
«Стыд, но не чувство вины. Я постоянно испытывала стыд и хотела стать невидимкой».
«Я была замужем за врачом, который убедил меня бросить колледж и стать его женой. Последовали 10 лет брака, в течение которых он не хотел смотреть на мое тело, потому что оно вызывало у него глубокое отвращение. Я должна была стать невероятно успешным дизайнером, но всегда выбирала своих детей и их планы, вместо того чтобы прежде всего думать о своем месте в жизни. Я всегда ставила себя на последнее место и продолжаю в том же духе. После смерти моей дочери от аритмии в 1999 году – прелестной девушки, которая работала в сети по продаже органических продуктов питания Whole Foods в Сан-Диего и обслуживала Университет Сан-Диего, – у меня осталось столько любви, а я никому не могла ее отдать».
«Я пережила жестокое насилие. У меня комплексное ПТСР… Вся жизнь пошла наперекосяк! Я понимаю это и откровенно признаюсь в этом себе. Я вышла замуж за нарциссического типа, который жестоко обращался со мной, два раза госпитализировал меня и даже отравил. Когда той ночью я проснулась в отделении неотложной помощи, я поняла, что он пытался меня убить. Он применял физическое и сексуальное насилие по отношению к моим детям. Он чудовище, но ничем не отличается от моей матери. Я так виновата за насилие, которое дети пережили со стороны своего отца, за то, что я позволила им пройти через этот ад, и все из-за насилия, которое я сама терпела от рук моей матери. Так трудно разорвать этот порочный круг. Первый шаг – распознать абьюзера, но для моих детей это понимание пришло слишком поздно. У меня также случаются псевдосудороги. Меня мучают тошнота и рвота, я слишком легко теряю вес».
«У меня диагностировали биполярное расстройство второго типа и СДВГ. Поскольку в семье есть и другие случаи разных ментальных болезней (аутизм, шизофрения и биполярное расстройство), трудно сказать, является ли мой диагноз следствием ранней детской травмы или нет. Меня больше беспокоит, как прервать общение с моим отцом-пособником. Я всегда думала, что однажды он проснется и спасет меня! С тех пор прошло уже 58 лет. Но эти переживания так глубоко укоренились во мне, и так трудно вытащить их на поверхность, чтобы изменить привычный шаблон».
«Причинение вреда самому себе. Завязывание отношений с абьюзивными партнершами и повторное переживание динамики изначального насилия. Не мог идти своим путем по жизни, пока не прервал с ней все контакты. Нет личных границ, потому что меня никто не научил их устанавливать, и мне до сих пор приходится работать над этим. Боюсь постоять за себя из страха перед ответными мерами и насилием.
В какой-то момент мне поставили диагноз “агорафобия”, вызванная пережитым насилием и связанным с ним комплексным ПТСР. Вследствие насилия у меня сформировались нездоровые и неэффективные навыки адаптации к стрессу. Сейчас мне 48 лет, и я все еще стараюсь приобрести здоровые и адекватные навыки адаптации. До недавнего времени я нес в себе тяжелый груз подавленного гнева и ярости, обусловленных насилием. Еще шесть лет назад мои отношения с нарциссической матерью были крайне нездоровыми и созависимыми и пагубно сказывались на мне, но раньше я не понимал динамику этих отношений и не знал, как от них освободиться».