Но не все бойцы лежали плашмя, боясь поднять голову: начали огрызаться пусть и не глубоко установившие свои «самоварные трубы» минометчики, ударили по нагло наступающему тесными рядами врагу артиллеристы дивизиона, длинно и метко затарахтели, отсекая от брони пехоту, тупорылые максимы. Результативнее всего были танкисты Иванова. Хотя их башенные орудия по своим параметрам и используемым боеприпасам практически не отличались от колесных ЗИС-3, даже давали, из-за эжектора, чуть меньшую скорость снаряда на дульном срезе, но работали танкисты в несравненно более безопасных условиях, практически не тревожась из-за встречного огня на такой дистанции.
Останавливались и загорались назло дождю серые вражьи коробки, залегали, попав под длинную строчку максима, и не желали снова подниматься в атаку плотные пятнистые и серо-зеленые стрелковые цепи. Снова заговорила невидимая из-за холмов притихшая было фашистская полевая артиллерия. 75- и 150-мм снаряды и 81-мм мины разбросанно перепахивали расположенные почти в открытую красноармейские порядки. Кроваво разметывались в разные стороны вместе с раскоряченными на двуногах в неглубоких ямках стволами минометные расчеты. Близким разрывом пробило осколками в нескольких местах водяной кожух максима и аккуратно срезало полголовы его второму номеру. От случайного попадания детонировали ящики со снарядами, в спешке сброшенные прямо на землю за дивизионной пушкой, уничтожая собственный расчет и приводя в неремонтопригодное состояние само орудие. Снова поползли вперед фашистские танки и приземистые артштурмы, понукаемая своими офицерами поднялась и грузно побежала, с усилием выдирая из образовавшейся грязи сапоги, пехота в низко надвинутых касках, с винтовками наперевес.
Иванов настойчиво просил по рации разрешения отступить, прорваться обратно с боем, но каждый раз получал матерный категорический отказ. Из штаба ему приказывали стоять насмерть на уже достигнутом рубеже. До последнего снаряда, до последнего человека. Так надо. А немцы упрямо все лезли и лезли вперед. Их, пусть и постепенно редеющие в количестве от метких попаданий, панцеры были уже меньше, чем в полукилометре. Плотным валом, хищно ощетинившись тусклыми плоскими штыками на своих маузерах, немецкие солдаты, задыхаясь раззявленными в неслышимом на таком расстоянии крике ртами от выматывающего бега, старались не отставать от в какой-то степени прикрывавшей их брони. То один, то другой запаниковавший красноармеец, вместо того, чтобы спокойно целясь, бить из положения лежа из безотказной даже в грязи под дождем винтовки в эти густые набегающие вражеские волны, где каждая голодная пуля даже при промахе обязательно прошьет своим острым, ввинчивающимся в воздух носиком в стальной оболочке соседнюю, не менее аппетитную и доступную для нее цель, вскакивал, зачастую оставив на земле оружие, и бежал назад. Уцелевшим под артобстрелом лейтенантам с сержантами никак не удавалось остановить все увеличивающееся бегство. Телевной, помогший своим ДШК в прошлый раз, сейчас был занят обслуживанием пушки: из притихшего было села снова серой, пусть даже и тонкобронной лавой выплеснулись немцы. Теперь за легкими танками пристроилась и пехота.
Это новое наступление со стороны села, сопровождаемое пушечным и пулеметным огнем поневоле остановило побежавших паникеров. Что сзади смерть надвигается, что спереди. Зачем куда-то спешить? Красноармейцы опять падали на спасительную, хоть в какой-то мере, мокрую липкую землю и, у кого в руках оставались винтовки, даже начинали отстреливаться. Лишь несколько в край перетрусивших солдат так и остались стоять, подняв в однозначно трактуемом жесте руки. Простояли они не долго — их застрелили. Свои же.
Когда, казалось, все больше и больше редеющую красноармейскую группу скоро сомнут, просто затопчут гусеницами и сапогами, пользуясь подавляющей численностью, и не помогут даже толстобронные тридцатьчетверки, с тыла сквозь стекающую с небес влагу неожиданно устремились на огненно-дымных хвостах многочисленные стаи реактивных снарядов залповых систем. Ракеты на нисходящей траектории перелетали советские позиции и пикирующими на рыбный косяк чайками вонзались в тесные порядки атакующих немцев. Их разрушительный и убивающий эффект был немного слабее из-за раскисшей от непрекращающегося дождя почвы, куда их разгоряченные быстрым полетом тела успевали до срабатывания взрывателей погрузиться слегка глубже необходимого, но больше реальных потерь на доблестных солдат вермахта подействовал сам факт их прилета. Разошедшееся к этому времени по обе стороны фронта польское имя «Зося» для обозначения установок залпового огня, успело обрасти легендами, пугая больше меры врагов и вздымая до небес боевой дух своих.
Вместо того чтобы ускоренным броском добежать до красноармейских позиций и, смешавшись с ними, обезопасить себя от эрэсов, германская пехота, не слушая своих офицеров, а иногда и возглавляемая ими, повернула и бросилась наутек. И вполне ожидаемо, попала под следующие залпы «зось». Оставшиеся без пехотной поддержки крестоносные танки и самоходки сперва по инерции проползли еще несколько десятков метров вперед, оставляя позади то одну, то другую подстреленную машину; потом остановились, все еще продолжая вести пушечный огонь; а потом и вовсе попятились, поочередно разворачиваясь и удирая уже во все свои железные лопатки. Постепенно прекращали стрелять им вслед танки Иванова и немногочисленные оставшиеся в рабочем состоянии пушки старлея Енина.
Промчавшиеся смертоносными стаями в сером низком небе многочисленные стрелы эрэсов одним лишь своим появлением воздействовали и на немцев, щедро выплеснувшихся из придорожного села позади группы Иванова. Видно, опасаясь получить следующий залп уже по себе любимым, они прекратили, вполне возможно, удачную для себя атаку и втянули свои бронированные щупальца обратно в утопающий в зелени населенный пункт. Изнуренные коротким, но напряженным боем красноармейцы получили непонятную по времени передышку. Командиры принялись подсчитывать потери и оставшиеся в наличие силы и боеприпасы.
Иванов по рации принял рапорты от своих экипажей, и, после тщетных попыток также связаться аналогичным образом с пехотным майором и с артиллерийским старлеем, вылез, прихватив ППС, на крышу башни, постоял, внимательно осматриваясь, и первым делом отправился к пушкарям. Дождь, как по заказу, наконец, перестал. В воздухе осталась висеть лишь пропитавшаяся дымом и едким запахом сгоревшей взрывчатки и пороха мелкая морось. Старший лейтенант Енин был уже не в фасонистой кубанке, как на марше, а в помятой изгвазданной грязью каске. Он устало сидел в накинутой на плечи шинели на трубчатой станине своей дивизионной пушки и жадно курил. Забинтованная левая рука покоилась на перекинутой через шею замызганной когда-то белой холстине. Рядом неспешно сновали уставшие батарейцы: отбрасывали пустые гильзы, что-то подкапывали лопатами, подносили полные ящики с боеприпасами.
— Сколько пушек осталось? — спросил Иванов.
— Две зиски, — кивнул на пушку под собой Енин, — и пять сорокапяток.
— Не густо. А выстрелов к ним?
— Еще до конца не подсчитали, — затянулся аж до пальцев старлей и выбросил себе под сапог коротенький окурок. — Некоторые ящики землей засыпало. Сколько-то в подбитых машинах уцелели — дождь не дал дереву разгореться. Но по полбоекомплекта на орудие осталось точно, в основном — бронебойные.
— А бойцов в расчетах хватает? Может, из пехоты Павликова в помощь подкинуть?
— При орудиях у меня номеров меньше, чем полагается, но мы пока справимся. Своими силами. У меня из дивизиона никто не побежал. Хотя, это у них тоже первый бой. А эта царица полей… Мать ее ети во все места банником… Дернули, как будто им скипидара под хвост плеснули. Дурачье трусливое. Храбрецы-бегунцы. Мне таких помощничков и с доплатой не надо.
— Майора видел? Где он сейчас?
— Видел. Майор, мать его так. Он за своих бойцов в ответе. Не научил стойкости. Теперь собирает их по всему полю. Кто живой. Во-он он, — Енин повернулся, не вставая, и показал пальцем, — возле скособоченного «форда». Видишь?
— Вижу. Как твоя рана? Еще бой выдержишь?
— А куда ж мне деваться, капитан? Выдержу. Госпиталя в пределах досягаемости не наблюдается. Кость, вроде бы, не задета. Но осколок в мякоти засел. Болит, конечно. Терплю.
Иванов, слегка успокоившись за артиллерию, пошел в сторону лаявшего матом и размахивающего зажатым в руке ТТ перед куцым строем перепачканных грязью офицеров в промокших плащ-палатках Павликова. Завидев подходящего капитана, майор, вместо того, чтобы успокоится, еще громче в нецензурных выражениях стал высказывать свое мнение о профессиональном уровне своих выживших ротных и взводных командиров. Вроде как, полностью перекладывая с себя на них всю ответственность за позорное поведение красноармейцев.
— Товарищ майор, — негромко обратился к нему Иванов. — Отставить ругань. Кого под трибунал, а кого к ордену — после разберемся. Когда со своими соединимся. Мы в окружении и мной получен приказ: стоять на месте. Удерживать позиции прямо здесь. Сейчас у нас каждый боец на счету. И сержант и лейтенант. Сколько у вас минометов уцелело? СтанкОвых пулеметов? Ручных? Сколько штыков в строю? Что с боеприпасами?