Более тяжелый бой разгорелся на северо-западной околице села. Пришедшие в себя после внезапного удара во фланг немцы развернулись и атаковали деревню на широком фронте. Танки, артштурмы, «ханомаги» и густые цепи пехоты, хоть и с трудом, но переставляющие ноги по цепкой грязи намокшего от дождя перепаханного недавно плугом, а теперь гусеницами поля. Из крайних дворов села, садов и огородов им навстречу торопливо и потому не очень прицельно били сорокапятки и полковушки. Среди пехоты сперва осторожно, приноравливаясь, вспухали разрывы 82- и 120-мм мин; нащупав врага, минометчики принялись щедро засыпать фашистов оперенной, свистящей в полете смертью. Германские стрелковые цепи время от времени залегали, но по команде сквернословящих офицеров, призывно и угрожающе размахивающих автоматами и пистолетами, снова поднимались вдогонку за своей броней.

На поле постепенно добавлялось подбитых, исходящих пламенем и черным дымом, замерших железных коробок. Когда немцы приблизились, длинно застучали скрытые до поры до времени среди деревьев, в кустах, за охапками сена и веток, за досками сараев и на чердаках максимы. Им стали коротко вторить более медлительные ручные пулеметы Дегтярева, часто и вразнобой захлопали ощетинившиеся узкими штыками винтовки засевших и залегших красноармейцев. Рьяно принялись за работу, выбирая себе цели среди бронетранспортеров или подставляющих доступные их ружьям с такой дистанции борта танков бронебойщики.

Теперь уже хваленая германская пехота и падала на мокрую землю чаще, и лежала на ней, пережидая плотный, не продохнуть, огонь, гораздо дольше, и снова перемазанная жирной венгерской грязью поднималась своими офицерами и унтерами в атаку с немалым трудом и без всякого боевого задора.

Наблюдающий за ходом боя Иванов, лишь изредка указывающий своему наводчику или командиру другого танка первоочередную, с его точки зрения, цель, обратил внимание, что чаще своих солдат гибли подстреленные фашистские офицеры. Причем, похоже, вовсе не от пулеметных очередей — их довольно метко доставали одиночными выстрелами. А там, где офицеров не оставалось, и фельдфебели с унтерами не горели желанием сразу же их заменить, солдаты продолжали лежать, вжимаясь в податливую землю от свистящих над ними густых роев пуль, и если и поднимались, то только для того, чтобы во все лопатки, пригибаясь, поодиночке или группами, удирать обратно. Следом за отставшей пехотой, не дойдя до окраины села каких-нибудь двухсот метров, стала пятиться, боясь в опасной близи подставить врагу более тонкие борта и корму и бронетехника. Для острастки панцеры и самоходки еще продолжали отстреливаться, но, уже не делая остановок, и, чаще всего, без особого толка.

Иванов скомандовал своим танкам продолжить огонь по отходящему противнику, но целиться уже не спеша, чтобы снаряды расходовались наверняка. Не зачем этих бронированных ублюдков на расплод оставлять. Больше выбьем сейчас — меньше выползет в следующей атаке, которая, ясное дело, неминуема. Рано или поздно.

А вот меньшая калибром противотанковая артиллерия, наоборот, потихоньку переставала выплевывать огонь из своих буквально раскалившихся от частой стрельбы 45-мм стволов. Один за другим умолкали курящиеся легким белым дымком сгоревшего ружейного масла и пороха массивные тела станкОвых пулеметов и худые, с дырчатыми кожухами, ручных. Устало и, не до конца веря, что остались живы, расслаблялись и закуривали расчеты бронебойщиков, еще до боя наслушавшиеся от «доброжелателей» не вызывающую радость присказку «ствол длинный — век короткий» (которая почти для четверти бойцов оказалась верной).

Атака закончилась — немцы отошли. Перестали бить по далеко отступившим панцерам и тридцатьчетверки. Обрадованные, и слегка очумевшие, поднимались с земли второй раз в жизни (и в течение одного дня) участвовавшие в реальном бою красноармейцы. То, что и второй бой окончился их победой, даже, несмотря на большие потери товарищей по оружию, поднимало их боевой дух, укрепляло веру в необоримую мощь РККА. Среди окровавленных, засыпанных комьями земли, трупов и стонов раненых, раздавались весело гомонящие голоса внезапно почуявших свою силу, быстро матереющих бойцов. Бегут трусливые гансы от советских солдат! Русские — это вам не поляки с французишками и прочими англичанами. Русские солдаты — это ого-го! Мать-перемать и так, и эдак, и раскудрить в бога, в душу и в дивизию!

Иванов, выбравшийся из танка наружу и обходивший позиции своих машин, такие шапкозакидательские речи в душе не одобрял, но и пресекать их не считал нужным, тем более, среди не подчиняющейся ему пехоты. Пусть солдатики балагурят и расслабляются — не последний их бой — немцы не успокоятся — опять полезут — а когда обещанные основные силы сюда подойдут — еще вопрос. В экипажах все были живы, легкие и не очень ранения от отколовшихся изнутри осколков собственной брони у нескольких человек — можно сказать, очень небольшая плата за уничтоженные танковыми орудиями фашистские панцеры и артштурмы. Лишь двоих ребят, поддерживая, увели после перевязки автоматчики в развернутый в освобожденном от хозяев просторном доме батальонный медпункт — остальные остались на своих местах.

Свернув за угол покореженного дома с наполовину осыпавшейся с поломанных стропил черепичной крышей, Иванов неожиданно грудь в грудь столкнулся с невысокой, ему до плеча, худенькой остроносой девчушкой в длинной армейской плащ-палатке с откинутым капюшоном; на светлых волосах — пилотка с зеленой полевой звездой.

— Ой! — вскрикнула от неожиданности девчушка и отпрянула на шаг. — Извините, товарищ капитан. В смысле, здравия желаю, — и не очень умело козырнула грязной узкой ладошкой.

— Вольно, товарищ красноармеец, — поневоле улыбнулся Иванов, глядя на несерьезного солдатика, — вы вообще-то, товарищ красноармеец, в следующий раз смотрите, куда несетесь. Так ведь можно и целого генерала растоптать и не заметить.

— А у нас, товарищ капитан, если вы не в курсе, никого выше званием, чем подполковник Кучкин вблизи не наблюдается, — смело ухмыльнулась девчушка, задорно тряхнув торчащей сзади из-под пилотки тощей светло-русой косичкой, — даже в оптический прицел не видно.

Только тут Иванов обратил внимание, что у девчушки-пичужки из-за плеча выглядывает не какой-нибудь привычный мосинский карабин, а серьезно топорщится характерным дульным тормозом и дырчатыми ствольными накладками самозарядная винтовка Токарева. Ни хрена себе, пичужка. Явно не санитарка или там, к примеру, радистка-телефонистка. Снайпер, что ли?

— И много вы, товарищ красноармеец, немцев из этой штуки, — кивнул ей за спину Иванов, — «рассмотрели»? Пока они, так сказать, еще богу душу не отдали.

— За сегодняшний день — восемь, наверняка, — не смущаясь, похвасталась смешливая девчушка. — Еще в трех случаях — на все сто не уверена.

— Ну, надо же, — не скрывая чувств, восхитился капитан. — А с виду и не скажешь… И давно вы, товарищ боец, воюете?

— Призвана в ряды РККА 26 августа. А в бою сегодня впервые.

— И в первый же день 8 гансов? — недоверчиво покрутил головой Иванов. — Откуда же вы такая умелая?

— А из Харькова, — по-прежнему задорно ухмылялась девчушка. — Курсы снайперов с отличием закончила. Теперь, вот, применяю свое умение на практике. Кстати, вне строя меня Настей кличут. Фамилия — Журавская.