– Решайся, дядюшка, – твердо сказала Ольга, – на одной чаше весов твой сын, а на другой – вся страна. К тому же Тори, если не выйдет замуж, умрет бездетной, а значит, наследовать ей будут дети Георга и твои внуки, только надо озаботиться их правильным воспитанием. Я ради своей России только на плаху не отправляла своих родственников, – так сделай же и ты хоть что-нибудь ради своей Британии!
– Хорошо, – кивнул король Эдуард, – если мой сын останется жить и только будет отстранен от власти, то я согласен. А обо всем остальном надо спрашивать у моей дочери.
– Я тоже согласна, – кивнула Виктория, – но только не ради получения власть, а для того, чтобы принести добро своей стране.
– И еще, – неожиданно добавил Новиков, – вам обоим потребуется сильный и авторитетный премьер, который бы обеспечил переход власти и смог удерживать в узде ваше политическое болото. Лучшей кандидатуры, чем адмирал Фишер, для этого, как мне кажется, не существует.
– Мы учтем ваши слова, кузина, – сказал британский король, вставая, – а теперь позвольте откланяться…
22 апреля 1907 года, 10:45. Санкт-Петербург, Зимний Дворец, кабинет Канцлера Российской Империи.
Посол Французской Республики в Российской Империи Теофиль Делькассе.
Когда два года назад я писал прошение об отставке с поста министра иностранных дел Французской Республики, то думал, что обо мне забудут надолго, если не навсегда. Но не прошло и недели, как на набережную Ка дэ Орсэ (в Министерство Иностранных Дел Франции) из Санкт-Петербурга пришла грозная бумага, объявлявшая персоной нон-грата тогдашнего французского посла в России Мориса Бомпара. Вроде бы русская Имперская Безопасность выявила факты финансирования заговорщиков со стороны французского посольства, и теперь месье Бомпар и некоторые его сотрудники перешли в категорию «нежелательные иностранцы». Взамен русская императрица потребовала от премьера Рувье назначить послом в Санкт-Петербурге именно меня – и тот, конечно же, согласился, несмотря на то, что еще несколько дней назад обещал предать мое имя забвению. Попробовал бы этот слизняк не согласиться с командным окриком русской царицы – ведь от союза с Россией зависит само существование Франции. Только русские могли выставить на поле боя настолько сильное войско, что оно было способно устрашить даже германского императора Вильгельма.
Так я в третий раз приехал в русскую столицу. До этого, в 1899 и 1901 годах, я посещал Петербург с краткосрочными визитами как министр иностранных дел Третьей Республики, но город, который я застал в свой новый приезд, оказался для меня совершенно незнакомым. Вместо разгульного и всегда немного хмельного Северного Вавилона я увидел город, надевший на себя маску мрачной сосредоточенности. Ни тебе балов, ни прочих увеселений, за исключением крайне урезанного минимума в дни больших праздников. Императрица, одетая как школьная учительница, ее супруг в неизменной военной форме, канцлер Одинцов в черном кожаном плаще-макинтоше, а также другие «люди в черном»… Впрочем, о последних чаще говорят, чем они на самом деле попадаются людям на глаза. Хотя, надо признать, истинный центр страны уже давно не Зимний Дворец, а Петропавловская Крепость, шпиль которой вздымается над городом на недосягаемую высоту. Именно там похоронен первый русский император Петр Великий, и там же расположена новая Тайная Канцелярия. Многие люди, прежде слывшие проводниками французского влияния, бесследно сгинули в недрах этого мрачного учреждения. Кроме того, многие и многие выехали в Европу или же удались от дел в свои деревенские поместья, а на их местах объявились люди без роду и племени, для которых интересы Ля Белле Франсе не более чем пустой звук.
Почти два года я изучал эту новую Россию, общался с чиновниками новейшей формации, вышедшими из самых низов, и наблюдал, как молоденькая императрица ведет свой народ по пути социальных преобразований. Должен признаться, что сам я, в силу своих политических убеждений – член умеренного крыла партии радикальных социалистов. Но то, что творит русская императрица, переходит всяческие пределы. Это уже не социализм, а какой-то радикальный марксизм, причем без всякой умеренности… Впрочем, русский народ, неграмотный и забитый, принимает все за чистую монету и называет эту совсем еще молодую женщину «матушкой». Я тут узнавал: более половины новорожденных младенцев женского пола женщины крестьянского сословия называют Ольгами, а ведь ранее это имя считалось «господским». У младенцев мужского пола такого явного предпочтения нет; самая популярная тройка имен среди них – это Павел, Александр и Михаил. Одним словом, царский режим, сменивший рулевого, неожиданно окреп и спаял себя нерушимым единством с собственным народом. Но я, старый республиканец, все никак не мог понять, ради чего все это делается – ведь русские цари не проводят выборы, а потому не нуждаются в увеличении своей популярности.
Причина всей этой деятельности стала ясна мне не далее чем вчера, когда курьер-скороход из Зимнего дворца доставил в наше посольство некий документ, до боли напоминающий проект англо-франко-русского соглашения и приглашение принять участие в переговорах как полномочный представитель французской стороны. Я, конечно же, знал, что в Санкт-Петербурге гостит британский король, прибывший сюда на «Дредноуте» в сопровождении пышной свиты, первого морского лорда, жены и дочери, но думал, что этот визит носит исключительно личный характер. А тут вон как обернулось. Три года назад императрица Ольга и окружающие ее люди, едва придя к власти, резкими окриками и угрозой разрыва франко-русского союза похоронили уже созревший проект «Сердечного согласия» между Третьей Республикой и Великобританией – и вот, по прошествии лет, нечто подобное предлагается возродить. Но Российская Империя, резко изменив курс, пошла на сближение с другими европейскими противниками Германии: Англией и Францией.
Причиной такого стремления русских поскорее сколотить альянс для противостояния Центральным Державам стала, разумеется, агрессивная политика Германской империи. У нас в Париже, например, хорошо слышны доносящиеся из-за Рейна грохот военных барабанов, топот сапог и бряцание оружия. Заносчивые боши при любой возможности угрожают нам повторением кампании семидесятого года. Ужас и унижение пережила тогда наша милая Франция, жестоко изнасилованная восточным соседом. Но в последнее время жадный взгляд кайзера Вильгельма повернулся на восток, к бескрайним русским полям, лесам, рудным и угольным шахтам. Размножающейся с кроличьими темпами немецкой нации становится тесно на территории Германии, и потому она прет оттуда будто сдобное тесто, забытое нерадивой кухаркой в теплом месте.
Внимательно прочитав доставленный документ, я отбил в Париж подробную телеграмму, запрашивая инструкций. Судя по всему, мое сообщение прозвучало там как президентское помилование человеку, уже подведенному жандармами к гильотине. Представляю, как забегали по зданию на Ка дэ Орсэ мелкие клерки – будто тараканы, засуетившиеся, когда хозяйка зажгла на кухне газовый рожок. Ответ мне пришел незамедлительно – и, кроме министра Пишона, он был подписан премьером Аристидом Брианом и президентом Арманом Фальером. Мне предписывалось любой ценой содействовать подписанию этого договора и при этом постараться не поступиться ни одной нашей священной коровой. В идеале из Парижа такой союз выглядел следующим образом: Франция будет делать что угодно и как угодно, а Россия и отчасти Великобритания будут обязаны спасать ее от чрезмерного внимания германских гренадер.
И хоть в прежние времена я уже бывал в Зимнем Дворце, в кабинет канцлера Одинцова мне довелось попасть впервые. Мрачный до невозможности интерьер напомнил мне о ходящих среди иностранных дипломатов слухах, что господин Одинцов – это вообще не живой человек, а некая демоническая сущность, присланная в наш мир для того, чтобы сбить с предписанного пути. Стоит об этом подумать – и мороз идет по коже… Впрочем, серой от месье Одинцова не пахло и рогов на его голове тоже не наблюдалось. Я представил, как, оставшись наедине с собой, этот господин снимает свое лицо – словно маску, открывая прячущуюся под ним истинную сущность посланца Князя Тьмы, как о том писали некоторые клерикальные газеты. Впрочем, мы, французы, как раз и отличаемся тем, что с одинаковой легкость способны иметь дело как с христовыми ангелами, так и с детьми Сатаны. Лишь бы нам это было выгодно.
И в самом деле, компания для переговоров, надо сказать, подобралась престранная. С русской стороны, помимо самой императрицы, затянутой в узкое черное платье, участвовали: господин канцлер, князь-консорт, брат императрицы Михаил, на настоящий момент пребывающий в статусе главнокомандующего русской армией, а также два господина, представляющих имперскую безопасность Мартынов и Баев. Эти двое в своих черных мундирах были под стать самому хозяину кабинета. С британской стороны присутствовал сам король Эдуард и его дочь Виктория, которых сопровождали Первый Морской Лорд адмирал Фишер и министр иностранных дел Эдуард Грей. При этом король выглядел как человек, которому дали шанс доделать какое-то важное дело, но он боится не успеть; мадмуазель Виктория была свидетельницей, стремящейся запомнить все происходящее. Месье Эдуард Грей имел вид побитой палками собаки, и только адмирал Фишер казался безмятежно спокойным. Ну и я, собственно, оказался единственным представителем с французской стороны, поэтому, когда все рассаживались, мое место оказалось на стороне английской делегации, с самого краю, непосредственно подле русской императрицы.
– Итак, господа, – взяла первое слово русская царица, – в настоящий момент надо признать, что большая война в Европе из все более вероятной становится просто неизбежной. Противоречия между основными державами нарастают. Германия отчаянно хочет новых колоний, а также территорий, находящихся непосредственно в Европе, и к этому ее подталкивают непрерывно увеличивающееся население и растущее промышленная мощь. При этом с такой же скоростью дряхлеют ее союзники: Австро-Венгрия и Османская империя. Обе они дожили до последней степени дряхлости и удерживаются от развала силовыми методами. Но дряхлость еще не значит слабость; собрав свои силы в единый кулак и провозгласив священную войну против неверных, турецкий султан Абдул-Гамид, например, способен залить кровью половину своей державы. На другие страны у него пороху уже не хватит, а своих христиан, греков, болгар и сербов турки будут резать с огромным энтузиазмом. И эта ситуация беспокоит нас ничуть не меньше, чем растущая германская мощь. С германской армией мы как-нибудь управимся, а вот спасти безоружных и беззащитных представляется нам делом первой необходимости.
– Ваше Императорское Величество, – обратился я к императрице, – к чему эти разговоры о Турции, ведь мы, кажется, собрались обсуждать союз против Германии?
Вместо императрицы ответил канцлер Одинцов:
– Германию нельзя рассматривать отдельно от ее союзников, точнее сателлитов. Германское влияние в Османской империи непрерывно увеличивается, германские офицеры обучают турецкую армию, которой в случае войны будут командовать германские генералы, а немецкие инженеры строят султану железные дороги. Поэтому прежде чем сцепиться в схватке с главным разбойником, нам следует позаботиться о том, чтобы никто не ударил нас в бок и, самое главное, не прервал прямых коммуникаций между нашими державами, проходящих через Босфор и Дарданеллы. Турция в силу своего расположения и враждебного отношения в случае начала нашей войны с Германией будет способна сделать и то, и другое, поэтому мы заблаговременно должны устранить союзника врага и обезопасить свой фланг.
– В таком случае, – предвкушающе потер руки британский король, – нем необходимо заранее определить раздел сфер влияния. Думаю, неплохо было бы включить в состав Британской империи Аравию, Месопотамию, Палестину и остров Кипр.