— Да, Дарья, — отозвался казак.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. А, ты?
— Очень плохо. Если я умру — не закапывай в снег. Похорони меня по православному.
— Не смей так говорить, — не помня себя, закричал Платон. — Я сделаю все, чтобы сохранить твою жизнь. Ты будешь жить! Запомни мои слова навсегда. Ты мне обещала не отчаиваться. Не смей терять надежду.
— Пускай твои слова сбудутся. Я ведь с тобой и не жила толком.
— Закончится война, и мы хорошо заживем с тобой. Не хуже, чем у других все будет.
— Мне кажется, что я уже умираю. Не оставляй меня нигде. Я хочу быть с тобой до конца.
На заснеженном лице Дарьи заиграли огромные болезненные глаза. Она знала, что казак очень сильно любит ее и что он готов даже пожертвовать своей жизнью ради нее. Платон, видя следы страданий на лице Дарьи, которое всегда было веселым и приветливым, ощущал в сердце томительную боль. Его сердце рвалось из окоченевшей груди. Дарья была ему очень дорога. Ему было больно смотреть, как жена страдает от болезни. И вдвойне больней оттого, что он ничем не может ей помочь. Один раз казак даже подумал, что она уже скончалась, и только, прощупав лицо, он понял, что жена была еще жива.
Колонна, свернув с тракта, пошла по проселочной дороге на Байкал. На рассвете обозы вошли в селение Лиственничное, где не было ни продуктов, ни фуража. Даже за деньги нельзя было что-нибудь купить.
После короткого отдыха обоз покинул Лиственничное и ночью пришел в Голоустинское, где кузнецы сразу же начали подковывать коней. Они трудились всю ночь, но подковать удалось лишь небольшую часть отощавших скакунов.
На следующий день обозы начали спускаться на гладкий лед священного озера. Лошади стучали копытами по звонкому льду как по стеклу, а солнце светило не по-зимнему ярко. Озеро сверкало, как зеркало, прозрачный лед выбивал из глаз слезу. Открылся великолепный вид, Байкал предстал во всей красе. Картина бесконечной ледяной равнины завораживала беглецов.
Но с каждым часом становилось все холоднее, озеро решило показать людям свой крутой нрав. К полудню жгучий мороз овладел уже всем пространством. Дул пронзительный ветер, трещал лед, капризный ветер гнал по льду тонкие струйки снежной пыли, поднимал вверх и сек лицо. Люди шли, кланяясь ледяному ветру в пояс, и умоляли о пощаде, а он беспощадно стегал их по лицу и сильно бил в грудь. Обездвиженный народ замерзал, в седлах невозможно было усидеть. Ветер заносил привязанную к саням Дарью то вправо, то влево.
Платон замотал распухшие руки и ноги разным тряпьем, чтобы защититься от мороза.
— Господи, оставь мне ее живой, — едва слышно шептал он. — Я же люблю ее.
Стонущий холодный ветер заполнил все пространство. Из-за него услышать другие звуки было невозможно. Он хватался за одежду, шарил по застывшему телу.
Ослабевший Платон согнулся пополам, чтобы преодолеть ветер. Лицо казака загорелось от ветра, усы подернулись пушистым инеем. Ветер бросал в лицо колючие снежинки, заползал во все прорехи в одежде и грыз тело холодными зубами. Перелыгин все время оттирал холодными руками застывшие щеки и глаза. Платона захлестнуло, ослепило снегом. Казак замерзал, но, пробиваясь сквозь ветер, он ни о чем не думал, кроме Дарьи. Его мозг работал скупо, и оцепенело, и не было никакого желания, кроме здоровья жены. Отворачиваясь от ветра, Платон несколько раз бессильно скрежетал зубами.
Яростные порывы ветра все чаще и чаще сбивали с ног отощавших людей и лошадей, проделавших длинный путь. Он с каждой минутой становился все злее и холоднее. То тут, то там падали на лед лошади и оставались, обездвижено лежать на льду. Некоторые животные с трудом поднимались, падали, снова вставали, и еще раз упав, оставляли всякие попытки встать на ноги. И уже никакая сила не могла заставить животных встать на копыта.
И хотя впереди идущие лошади с новыми подковами значительно облегчили ход, исколов лед острыми шипами, но вскоре и Черный растянулся на льду. Платон попытался поднять его в одиночку и не смог. На помощь пришли четверо оренбургских казаков.
Поставив коня на ноги, Перелыгин обмотал коню мешковиной копыта, и ему стало значительно легче идти по избитому льду. Но с каждым шагом людям и животным становилось идти все труднее и труднее. Иногда Платон опускался на колени, чтобы отдохнуть, и он не знал сможет ли он после очередного отдыха встать на ноги. Ему казалось, что скоро он упадет и окоченеет.