Снова впав в забытье, он ощупью нашел руку Даля и снова стал звать его вверх. Ему казалось, что потолок куда-то исчез, что перед ним захватывающая душу глубина неба, а в небе – ослепительно сияющий престол. И оттуда звучат ему навстречу прекрасные громы и зовы:

Он боялся пропустить хотя одно слово божественных откровений. Он тянулся вверх, откуда неслись к нему эти громовые глаголы, но в то же время он уже знал, что Предвечный скажет ему, он уже знал все, что было нужно. И прежний его «Пророк» был смешон теперь ему, как сломанная детская игрушка… Он все тянулся, все тянулся вверх, а земля уходила вниз. Он оглянулся – у, какая высота!.. И там, в синей глубине, остались все они… И вон тоненькая девичья фигурка на берегу солнечного моря: она простирает тонкие еще руки к синим, зовущим далям и солнцу, и жизни, а волны лепечут у ее ног… Но выше, выше – теперь все там, вверху, где гремят громами эти прекрасные глаголы о жизни новой…

– Отходит! – тихо сказал Даль кому-то.

Он пошевелился и дремотно проговорил:

– Закройте шторы – я хочу спать…

За стеной старинные часы ударили два.

Он очнулся и попросил перевернуть его на правый бок.

– Вот и хорошо… – сказал он, помолчав, и невнятно добавил: – Жизнь кончена…

– Что кончено?.. – тихо спросил плачущий Даль.

– Кончена жизнь… – спокойно повторил Пушкин.

Прошло несколько страшных мгновений.

– Теснит дыхание… – едва внятно проговорил умирающий. – Давит…

И опять страшная тишина…

– Аминь! – тихо-тихо уронил Даль.

Доктор, склонившись, тихонько опустил Пушкину веки. По исхудалому горбоносому лицу разлилось глубокое, торжественное спокойствие… На устах проступила тихая улыбка… Женщины тихонько плакали, умиленные. Вбежала Натали. Она упала около него на колени, прекрасные каштановые волосы ее разметались по его груди, и она, тихонько толкая его, все повторяла:

– Пушкин… Пушкин, ты жив?.. Что же ты молчишь?..

И вдруг взглянула в это новое, торжественное, страшное в своем величии лицо и с криком повалилась на пол…