Эпилог

Весна смеялась над озерами… Еще полноводная Сороть веселыми зайчиками смеялась… Смеялись от счастья голово-кружительного, счастья жить и дышать, птицы по лесам и лугам… Не смеялась только постаревшая Анна Николаевна с поседевшими висками, сидевшая с какою-то книгой на коленях над могилкой Пушкина. Никто не захотел соединить своей судьбы с судьбою девушки, в душе которой было так светло, но и так глубоко. И она не захотела изменить его памяти. Она любила его всего: и кудрявым озорником-мальчиком с задорными глазенками, проказника, хохотуна, а потом и великого греховодника, и того, усталого, замучившего себя, с сединой в поредевших волосах, и того, незримого уже, теплого и такого живого в этом томике его стихотворений… И, пригретая солнышком, она сидела, а в душе тихой лампадочкой теплилось воспоминание и любовь, уже вся очищенная от земного…

– Анна Николаевна, здравствуйте!..

Она подняла глаза. Перед нею стоял пожилой монашек, о. Сергий, с его, как всегда, немного печальною, немного растерянной улыбкой. В руке его был золотой, точно маленькое солнышко, одуванчик. Анна любила его: он был словно какой-то беззащитный и точно ласки у всех робко просил всегда, а когда получал ее, был счастлив тихонько.

– Здравствуйте, о. Сергий!.. Погулять вышли?..

– Проведать вышел было нашего Александра Сергеича, – тихонько вздохнул он, не то нюхая, не то целуя одуванчик: – Все словно чего-то простить ему люди не могут… Недавно зашла как-то речь промежду монахами о нем, и о. игумен, не гляди, что беззубый, так и разгорелся: и неверующий, и непутный, и самоубийца… А по-моему, от непонимания все это… В нем то хорошо было, что простой он был, прямой, весь как на ладони со всеми грехами своими.

– Да вы присядьте, о. Сергий, – подвинулась она немножко. – Вы правы: много грехов у него было, но… Я люблю вспоминать, как он у нас с Машей в прятки играл – с таким увлечением, что даже завидно делалось! И когда она, бывало, его за ноги из-под дивана тащит, как он хохотал!.. И чудится мне иногда, что настоящее в нем было вот это, а остальное… все… маска… – тихонько уронила она.

– Всякий раз, как вспоминаю я его, так свою первую встречу с ним вижу, – присаживаясь, сказал о. Сергий. – День был такой же вот весенний, веселый. Вдали это море играло… И вдруг, вижу, подходит к нашей батарее человек какой-то незнакомый и начинает пушки разглядывать. Мне это не понравилось: граница рукой подать, а время неспокойное, греки все это возились… Подхожу я это поближе и строго так спрашиваю: «Позвольте, что вы тут делаете? Кто вы такой?» Он оскалил эдак все белые зубы свои на строгость мою и говорит: «Я – Пушкин…» Так во мне все и осветилось: «Какой Пушкин?! Сочинитель?!» И не успел он и головой своей кудрявой тряхнуть, я как батарейной прислуге гряну: «К орудиям!..» Те, вытараща глаза, повскакали все на места. «Батарея, пли!..» Дымки это белые вперед рванулись, пушки назад, как полагается, прыгнули, и вдоль берегов эхо покатилось. Из палаток офицеры повскакали: что такое?! «Господа! – кричу это я. – Это был залп в честь гостя нашего дорогого, Александра Сергеича Пушкина!..» Как все к нему бросятся, на руки подхватят и к палаткам… А он и-и хохочет, и-и заливается!.. И пошла писать во всю головушку!..

И, сгорбившись, о. Сергий тихонько улыбался перед собою в солнечный весенний день, и видел море смеющееся, и эти белые, кудрявые мячики: бум-бум-бум… И – этот раскат хохота… И казалось ему, что этот праздничный, солнечный миг был в жизни его едва ли не самое милое. И так сидели они оба, немного сгорбившись, у зеленой могилки, и думали, и вспоминали… На колокольне старой колокол вдруг ударил.

– Ну, мне пора, – сказал, вставая, о. Сергий. – Извините, что побеспокоил.

– Что вы, о. Сергий, – улыбнулась Анна. – Я всегда рада побеседовать с вами…

Он застенчиво и благодарно улыбнулся.

– Вечерни дождетесь?

– Как же…

– Ну, так пока до свидания!..

И он, не зная, куда деть золотой одуванчик, поколебался мгновение, а потом бережно положил его на могилку и торопливо пошел в монастырь. Анна вздохнула и взялась было за книгу, но по привычке своей, ей самой смешной, загадала: а ну, что откроется?.. Она раскрыла книгу и прочла:

Анна опустила книгу и прищурилась в солнечный день: впервые за всю жизнь старуха, до всего в жизни жадная, показалась ей совсем уж не так глупа, как раньше казалось… Ведь и она вот, Анна, от золотой рыбки счастья ждала – много, много счастья для него и хоть чуточку и для себя около него… А этот зяблик, который с ветки старой липы осыпает могилку своим серебром, разве не счастья ждет он от жизни? А эта пара нежно-золотых мотыльков, порхающих среди одуванчиков на луговине? А эта травка на могилке, которая так тянется к солнцу?.. Все кличет на берегу океана жизни золотую рыбку, и, когда находит крупинку радости, как это всегда умилительно!.. И Анна с тихой улыбкой смотрела в солнечные глубины мира и не замечала, как из кротких глаз ее одна за другой падают на книгу слезы… Впрочем, и раньше книга эта приняла слез ее не мало… Нет, нет, решительно старуха не так глупа, как казалось: не будь ее, не было бы не только сказки этой милой, но и яркой и жаркой сказки жизни!..

1

Настоящий мужик (фр.).