Картинка снова изменилась. Я увидела яхту у причала, зев люка и трюм, а потом доски на дне трюма, близко-близко, так, что был виден рисунок на дереве. Древоточец вылез наружу и забурился в дерево снова. Кто-то сэкономил на маге-древеснике. Блюдо моргнуло и показало шторм. Мачта со смешным клетчатым флажком уходила под воду. Три моряка пытались удержаться на поверхности бушующего моря.

Улочка рабочих предместий и мост в торговую часть города. Та самая телега с шестернями — стоит себе спокойно, никто ее не толкал. Вот ее уже почти разгрузили. Через мост движется длинный магоходный дилижанс. На крыше у дилижанса коробки и тюки, из окон выглядывают люди, машет ребенок. Я уже понимала, что произойдет. Когда дилижанс оказался посередине моста, все — и карета, и пассажиры, и багаж — рухнули в воду. Мне кажется, я видела искаженное страхом лицо ребенка.

У меня полились слезы. — Хватит, не надо, я поняла. — И все же посмотри еще.

Дух был жесток.

Гостинная леди Маргрет. Камин выстреливает угольком, который перелетает через решетку и падает на ковер как раз в том месте, где я опрокинула вазу. Но в картинке, которую показывало блюдо, ваза осталась стоять на месте — немногое, что уцелело в выгоревшей до тла комнате. Леди Магрет сидела на полу, плакала и прижимала к груди разломанную раму с обгоревшими остатками холста — портрет ее умершей матери, который висел над злополучным камином.

Вот другая гостинная, не такая шикарная, но добротная, насколько можно рассмотреть в свете двух свечей. Эвилин сидит в кресле, у нее красные глаза, опухшее от слез лицо и большой живот. Внезапно она подскакивает и бежит к двери. Едва отперев засов, она отлетает от удара — ввалившийся Этьен с силой распахнул дверь во всю ширь. Он пьян, его одежда в беспорядке, а на лице следы белил и помады. Эвилин делает к нему шаг и протягивает руки, но Этьен отталкивает ее, падает на диван и засыпает. Эвелин наклоняется, чтоб снять с него ботинки.

— Но я при чем? Я не срывала свадьбу Эвилин, здесь точно обошлось без проклятия. Удивительно, неужели он все равно стал бы пить, даже если бы на ней женился?

Дух рассмеялся: — Что ж, я покажу тебе, что случилось на самом деле той весной.

И я увидела себя, идущую по Воробьиной улице. Да, это весна, значит, Эвилин и Этьен еще помолвлены. Видимо, в тот день у меня было хорошее настроение, я приплясывала и походя пнула камешек, который, против ожидания, перелетел на другую сторону улицы. Наверно, он расколотил бы чье-то окно, но на его пути встретился столб. Отрикошетив в сторону, камешек улегся на мостовой. Та же улица, сумерки, по мостовой идет дядюшка Томат. Он неловко наступает на тот самый камень, его нога подворачивается, он морщится от боли. Да, я помню, Эвилин говорила, что незадолго до разрыва помолвки отец повредил ногу. Так это из-за меня?

— Ой… я не хотела! — вырвалось у меня, но дух промолчал.

Дядюшка Томат делает несколько шагов, припадая на пострадавшую ногу, качает головой и осматривает улицу и хромает к двери таверны. Внутри людно, дядюшка Томат присаживается на скамью недалеко от двери, наклоняется и растирает лодыжку. Выпрямившись, он оглядывает зал и меняется в лице — в глубине зала сидит Этьен. Он пьян, он смеется, у него на коленях размалеванная деваха, Этьен щиплет ее за грудь. Дядюшка Томат бьет кулаком по столу и припадая на левую ногу выходит за дверь.

— Значит, еще весной… Но почему дядюшка Томат ничего не сказал Эвилин? — Избавь меня от ваших человеческих раздоров. Если я стану показывать тебе всё, чего избежали другие из-за твоего проклятия, мы проведем тут не один день. Но твое путешествие без проклятия ты увидишь.

По дороге из металлических полос весело бежит поезд, из маговоза вырываются клубы пара. Поднимая тучи пыли, с гор спускается груда камней. Когда пыль оседает, я вижу маговоз и два поездных экипажа, смятых камнями, будто они сделаны из бумаги.

Мы с Дэном проходим мимо нищего с бельмом на глазу. Его миска пуста. Темнеет. С перекошеным от злости лицом нищий поднимается, отшвыривает ногой миску и уходит в подворотню. Блюдо показывает таверну, где мы ночевали, с такими физиономиями за столами — не то, что в темном переулке, на светлой улице лучше не сталкиваться. Похоже, нам повезло пройти засветло, пока сия достойная компания еще не собралась. Но блюдо показывает вечер. За дальним столом сидит Прут с подручным. Неудачливый нищий подсаживается к ним и что-то говорит. Прут кивает. Трое бандитов выходят из города. Справились бы мы с тремя?

Луг, колосятся травы, солдаты сидят вокруг маленького ящика, вынимают оттуда крупные горошины и вкладывают в жуткого вида артефакты с трубками. На коне подлетает мальчишка — сын мытаря, он что-то говорит, лейтенант кивает и отдает команду. Взвод солдат на конях влетает в деревню. Среди улицы селяне со связанным мытарем. Они яростно спорят с лейтенантом, тот машет рукой, солдаты вскидывают артефакты с трубками, и огненные шары летят в людей.

У меня полились слезы.

— Все еще хочешь умыться? — Да. И немедленно.

Я развернулась и выскочила из пещеры. Пробежав за спиной у Дэна, который возился с костром, я кинулась через заросли к ручью, и смывая слезы, не удержалась от новых. Дэн удивленно смотрел на меня. — Неужели в Озерце Очищения такая грязная вода, что пришлось ее смывать? — Я не подходила к Озерцу, — ответила я, стараясь не смотреть ему в глаза.

Стянув кольцо, я вложила его Дэну в руку: — Проклятие все еще со мной, и останется навсегда. Прости.

Горло сжало судорогой, я не могла ничего говорить, поэтому отвернулась и принялась неловко пристраивать мешок на спину. Дэн вернул вещи на землю, подхватил меня на руки и посадил на колени. — Рассказывай.