– Только попробуй.
– А что, запретишь?
– Не будет тебе шарлоток. Не будет тебе обедов. Я лишу тебя наследства.
Я специально приходил, когда у нее был включен телевизор. Мы в сотый раз смотрели на этих мелких жуликов. Слушали их болтовню. Грузных, потертых парламентских ветеранов. Лысеющих функционеров, бывших войтов (74), председателей домоуправления, школьных завучей, директоров бассейнов, наконец-то выплывающих на широкие хлорированные воды отечественной политики. А также более молодых, гладких и блестящих претендентов на власть, достаточно долго тренировавшихся в искусстве поддакивания, чтобы окончательно потерять индивидуальные черты.
Восхитительно было наблюдать за их семенящими шажками по правительственным коридорам. Следить за судьбой союзов. Коалиций. Отмечать взлеты и падения.
Политика позволяет не думать ни о чем другом. О счетах, платежах, результатах анализов. О родителях, на которых мы в обиде. О детях, упорно несчастных несмотря на все, что мы для них делаем.
Политика – это то, на что мы уже никак не повлияем. Тут не помогут зубная нить или паста с фтором. Не поможет отказ от красного мяса и сладкого. Не поможет зарядка. Бегоходьба. Бассейн. Контрольные анализы.
Мы ни в чем не виноваты. Политика – наш аналог английской погоды.
Байки
Или тот мальчик, которого моя бабушка встретила в какой-то квартире. Мальчик, которому запретили подходить к окну, чтобы никто не увидел его смешную фигуру за стеклом, и который вежливо спросил: «А вы уже слышали про уши?» Потому что о носе знал каждый ребенок. Где была та квартира? В какой части города? В каком году? Что с ней стало?
Наша история складывалась исключительно из баек. Их герои появлялись на миг. Произносили одну реплику. Делали что-то забавное и почтительно удалялись.
Байка – это точка. Наша история складывалась из рассеянных точек, которые невозможно было соединить линиями.
Байки – антоним генеалогии.
Много лет спустя людьми овладела мания поиска корней. Все стали ездить по церковным канцеляриям и кладбищам. Скачивать из интернета свидетельства о рождении и крещении. Копаться в базах данных. Переписывать надгробные надписи. Прочесывать старые некрологи. Наконец, заигрывать с мормонами. В результате появлялось древо. Огромный график, в котором нет одиноких веток. Каждый листик держится крепко-крепко – побег невозможен.
Даже если бросишь семью. Заметешь следы. Будешь бродить по миру, наплевав на обязанности по отношению к близким и обществу, – все равно окажешься на своей грядке. Оплетенный линиями всевозможных даль-них и близких родственников. У нас родственников было немного, зато историй – хоть отбавляй.
Наступали семейные праздники. Все сидели за столом и травили байки. Каждый играл свою роль. Мастера жанра снабжали нас новыми сюжетами. Как музыканты, которые хотят представить композиции с нового диска, а публика ждет старых хитов, oldies goldies[7] историй, повторяемых из года в год, как молитвы. Позже я понял, что фраза «во время войны, когда нас переселяли» – скупое вступление к байке о том, как заглушали голод чтением «Мещанской поварихи», и что это вступление означало Варшавское гетто.
Я так и не узнал дат. Последовательности событий. Фамилий. Мест рождения. Зато неоднократно слышал байку о довоенном буфете на вокзале в Гродзиске. О прозрачных кальсонах. О черепаховом супе, который как-то раз приготовила бабушка, изображая повариху (что тебе стукнуло в голову?). О том, что в Испании есть хлеб только из корочки. «Не потому, что вас хотят обмануть, а потому, что им так нравится», – недоумевал отец моего отца (что ты там делал, дедушка?). О пьяных коровах, которые в Сибири (а поточнее?) объелись жмыха со спиртового завода. О забавных объявлениях в еврейской газете (кто ее покупал?). О директрисе гимназии (как ее звали?). О сокамерницах в «Сербии» (75) (за что тебя туда посадили?). О сантехнике, сказавшем «ку-ку». Родители не принимали участия в этих номерах. Не их стиль. Не их время. У младшего поколения в подобных состязаниях не было шансов. Но смеялись они в нужных местах.
Миранда
Июнь. Сезон клубники. Ягодный пирог – первый представитель нового урожая – капельки сиропа на корочке безе. Пузатые бутылки с напитком «Миринда» – легкомысленный Герек (76) недавно разорился на лицензию. Дедушка, скептически настроенный к новой экономической политике, сдвигает очки на кончик носа, поднимает металлическую крышку на высоту глаз, вертит, медленно читает название. Давным-давно отстраненный от власти (77). Седой и высокий, он все еще единственный красивый мужчина в семье.
– Я сидел в лагере Миранда, – говорит дед. – Миранда-де-Эбро (78).