В мире моего детства евреев не было. То есть – они могли быть, тайком. В четырех стенах, в небольших компаниях, дома, на кладбище и в прошлом.

Секрет берегла цензура. На страже стояли хорошие манеры. А порой и вежливость. Традиция. Культура. Такт. Неприязнь к демонстративности. Как-то я беседовал со знакомым художником, сейчас уже покойным:

– Он был евреем? – спросил я.

– Отнюдь.

– Тогда почему все свои работы он завещал Израилю?

– Не знаю. Его дело. Что за вопрос? Эта тема не поднималась. Никогда.

Вот именно. Тема не поднималась. И если уж на то пошло, они всегда говорили по-польски. Прекрасно говорили – знали наизусть «Балладину» (82) и Трилогию (83):

– Бабушка, а у тебя дома кто-нибудь говорил по-еврейски?

– Конечно нет. Все были образованными.

И вообще:

– Я не говорю, что я еврей, чтобы не смущать людей, – объяснял пожилой родственник.

Боже, как чудовищно это раздражало маму. И она цеплялась за слово. Разила вслепую. Бабушки и тетки выкатывали глаза.

– Тебе что-то привиделось, Иоанна. Что ты можешь об этом знать. Вашего поколения это не касается. Тебя это не касается. Было, да сплыло. Добавки положить?

Но на нее это не действовало. Она ввязывалась в ненужные дискуссии. Этнические скандалы моей матери были настоящими шедеврами жанра. Помню одного грузного мужчину и его дежурный анекдот:

– Имел я сомнительное удовольствие видеть Берген-Бельзен (84) наутро после освобождения, – начинал было он, – и эти маленькие жидовочки…

Мужик всего лишь хотел выступить с коронным номером, поведать свою лучшую отпускную байку. История всегда начиналась с этого «сомнительного удовольствия» и шла дальше как по маслу. Что его побудило рассказать о «маленьких жидовочках» в присутствии моей матери? Он тут же об этом пожалел. Мать разнесла мерзавца – разнесла публично, в пух и прах – в фойе дома отдыха для архитекторов. Сводчатый потолок еще долго отзывался эхом его жалоб:

– Да что же в этом обидного? А как еще сказать, что жидовочка небольшого роста?

Так мама оскорбляла слух достойных матрон. Рычала на учительниц. Ставила на место продавцов. Велела молчать таксистам-антисемитам. Не реагировала на наше:

– Зачем ты это делаешь?

Она рвалась в бой, как уязвленный семитский носорог. Разозлившийся денотат непроизносимого существительного. Наглая Старая Жидовка.