Другим типичным проявлением распыления усилий невротика является общая неэффективность его действий. <…> Неэффективность в рассматриваемом контексте является следствием неспособности невротика использовать свою основную энергию из-за внутренней амбивалентности своих мотивов. Это выглядит так, как если бы невротик попытался проехать на автомобиле с нажатой тормозной педалью; автомобиль неминуемо стал бы терять скорость. Иногда это сравнение является буквальным. Всё, чего невротик пытается достигнуть, делается намного медленнее, чем позволяют его способности и трудность самой задачи. Не потому, что он проявляет недостаточное усилие; напротив, он вынужден прилагать неимоверные усилия во всём, чем он занимается. На это у него могут уходить часы — например, чтобы написать простой счет или управлять несложным механическим устройством.
Невротик может бессознательно противиться всему, что он воспринимает как принуждение; он может стремиться к совершенствованию каждой мельчайшей детали; он может быть взбешен на самого себя из-за неспособности справиться со своими обязанностями с первой попытки. Подобная неэффективность проявляется не только в медлительности; она может также проявиться в виде неуклюжести или забывчивости. Горничная или домашняя хозяйка не будет хорошо выполнять свои обязанности, если втайне полагает, что занимает неподобающее себе положение, т. к. при своей одаренности она должна выполнять умственную работу. Их неэффективность не ограничится, как правило, данной конкретной деятельностью, а распространится на все их усилия. С субъективной точки зрения это означает работу в условиях сильного напряжения, с неизбежно быстрым истощением и потребностью в продолжительном сне. Любая работа в таких условиях разрушает человека точно так же, как разрушается автомобиль, если он движется с включенными тормозами.
Внутреннее напряжение — как и неэффективность — проявляется не только в работе, но также в весьма значительной степени в контактах с людьми. Если невротик захочет быть дружелюбным, испытывая одновременно отвращение к этой идее, т. к. воспринимает ее как необходимость добиваться расположения, будет вести себя высокомерно; если он захочет чего-нибудь попросить, зная, что мог бы потребовать это, будет вести себя жестко; если он захочет утвердить себя и одновременно подчиниться, начнет колебаться; если захочет установить контакты с кем-либо, но предчувствует отказ, будет вести себя нерешительно; если он захочет вступить в сексуальную связь, но одновременно желает фрустрировать своего партнера, станет равнодушным и т. д. Чем более распространена амбивалентность мотивов, тем более напряженна жизнь невротика. <…>
Третьим характерным расстройством, имеющим значение для нашего обсуждения, является общая вялость. Страдающие ею пациенты иногда обвиняют себя в том, что они ленивы, но на самом деле они не способны обладать этим качеством и наслаждаться им. Они могут иметь осознанную неприязнь к усилиям любого рода и могут рационализировать ее, утверждая, что вполне достаточно, что они обладают идеями и что реализация „деталей“, т. е. выполнение всей работы, является уделом других. Неприязнь к напряжению может также проявиться в виде страха, что оно могло бы их погубить. Этот страх понятен, если учесть, что они знают о своей быстрой утомляемости; и он может быть усилен советами врачей, которые придают нервному истощению весьма поверхностное значение.
Невротическая вялость представляет паралич инициативы и действия. В общем, она является следствием сильного отчуждения от себя и отсутствия целенаправленного управления поведением. Длительное переживание неудовлетворенного напряжения делает невротика полностью равнодушным, хотя иногда наступают периоды лихорадочной деятельности»[182].
По мнению Карен Хорни, ощущение безнадежности — вот еще одна важнейшая характеристика невротической личности, которая запуталась в собственных противоречиях, которая понимает, что сконструированный идеальный образ «Я» и реальное «Я» — несопоставимы и, более того, идеальный образ недостижим в принципе, и которая презирает себя за неспособность измениться и стать идеальной.
Во второй половине 1940-х годов Карен Хорни по-прежнему обучала будущих психоаналитиков, консультировала клиентов, писала книги. Но постепенно в ее жизни становилось всё меньше обязанностей и всё больше удовольствий. Хорни много путешествовала по Европе, любила посещать Мексику, где жила ее дочь Рената. Где бы она ни была, на работе или на отдыхе, ее всегда сопровождал любимый кокер-спаниель Бутчи. Студенты и клиенты, общавшиеся с Хорни в это время, вспоминали, что она приглашала их к себе в офис около шести-семи часов утра и вне зависимости от погоды и времени года встречала их в комнате с распахнутыми настежь окнами, курила одну сигарету за другой, а Бутчи лежал у ее ног.
В свои шестьдесят с лишним Хорни не охладела к романтическим связям. Вот только отношение к ним изменилось. По воспоминаниям ее секретаря, Хорни однажды на полном серьезе решала дилемму — начинать ли новые отношения или купить собаку. В приоритете оказалась собака (тот самый спаниель Бутчи). Правда, позднее Хорни не удержалась и всё же завела новый роман.
По-настоящему близка в эти годы Карен Хорни была лишь с Гертрудой Ледерер-Экардт — свекровью своей дочери Марианны. Подруги вместе проводили время, а позднее даже купили дом и стали жить вместе. Гертруда фактически являлась ее секретарем и решала различные бытовые проблемы. Сама Карен не любила заниматься хозяйством и переложила всякие будничные мелочи на свою подругу. Но нельзя сказать, что Хорни лишь использовала Экардт в своих интересах. Этот союз приносил что-то ценное им обеим. Как вспоминала Ледерер-Экардт: «Мне нравилось быть наседкой, а ей (Хорни. —
В последней работе «Невроз и рост личности» (1950) Хорни писала о роли в формировании невроза того идеального образа, который складывается у человека в отношении самого себя. С целью компенсации собственной слабости или несоответствия требованиям окружающих человек придумывает свой идеал, наделяя его только лучшими чертами. Он начинает думать о себе как о самом умном, самом красивом, самом талантливом, самом могущественном и т. д., и только в превосходной степени.
Представления человека об идеальном себе во многом зависят от той стратегии защиты в отношении людей, которую он избрал. «Смиренный тип» личности представляет себя добрым, щедрым, сострадательным, практически святым. «Мстительный» непобедимым, умным, расчетливым. «Нарцисс» верит, что у него особая миссия, что он с легкостью может добиться каких угодно высот. Особенности идеального «Я» есть у каждого невротического типа, но у всех у них есть психический феномен, который Хорни обозначила как гордыня, подменяющая реальное самоуважение.
Беда невротика в том, что нигде больше, как только в собственных фантазиях, подобного идеального человека не существует. Он всеми силами пытается добиться недостижимого образа и не может этого сделать. Как следствие невротик еще больше презирает свое реальное «Я» за несостоятельность. В этом противостоянии двух «Я» Хорни видела главный внутренний конфликт.
«Когда человек смещает „центр тяжести“ своей личности на идеальное Я, он не только возвеличивает себя; в неизбежно неверной перспективе предстает перед ним и его наличное Я: он сам, каким он является в настоящий момент, его тело, его сознание, здоровое и невротическое. Возвеличенное Я становится не только призраком, за которым он гонится, оно становится мерой, которой мерится его наличное существо. И это наличное существо, рассматриваемое с точки зрения богоподобного совершенства, предстает таким невзрачным, что он не может не презирать его. Хуже того, динамически более важно, что человек, которым он является в действительности, продолжает мешать ему, причем значительно мешать в его погоне за славой, и поэтому он обречен ненавидеть „его“, то есть — самого себя. И поскольку гордость и ненависть к себе на самом деле представляют одно целое, я предлагаю называть всю совокупность этих факторов обычным словом: гордыня. <…>
Неважно, насколько неистово наш Пигмалион пытается переделать себя в сверкающее, великолепное существо — его попытки обречены на неудачу. В лучшем случае он может устранить из поля своего зрения некоторые досадные расхождения с идеалом, но они продолжают лезть ему в глаза. Факт остается фактом — ему приходится жить с самим собой: ест ли он, спит, моется, работает или занимается любовью, он сам всегда тут. Иногда он думает, что всё было бы гораздо лучше, если бы он только мог развестись с женой, перейти на другую работу, сменить квартиру, отправиться в путешествие; но от себя всё равно не уйдешь. Даже если он функционирует, как хорошо смазанная машина, всё равно остаются ограничения — времени, сил, терпения; ограничения любого человека.
Лучше всего ситуацию можно описать, представив, будто перед нами два человека. Вот уникальное, идеальное существо, а вот — чужой, посторонний человек (наличное Я), который всегда рядом, всюду лезет, мешает, всё путает. Описание конфликта, как конфликта между „ним“ и „чужим“, представляется вполне уместным, очень подходящим к тому, что чувствует наш Пигмалион. Более того, пусть даже он сбрасывает со счета фактические неувязки, как не относящиеся к делу или к нему самому, он никогда не сможет так далеко убежать от себя, чтобы „не отмечать“ их. Он может иметь успех, дела его могут идти очень неплохо, или он может уноситься на крыльях фантазии к сказочным достижениям, но он, тем не менее, всегда будет чувствовать себя неполноценным или незащищенным. Его преследует грызущее чувство, что он обманщик, подделка, уродец — чувство, которое он не может объяснить. Его глубинное знание о себе недвусмысленно проявляется в его сновидениях, когда он близок к себе настоящему.
Наяву эта реальность вторгается болезненно и тоже узнаваема безошибочно. Богоподобный в своем воображении, он неловок в обществе. Он хочет произвести неизгладимое впечатление на этого человека, а у него трясутся руки, он заикается или краснеет. Ощущая себя героем-любовником, он может вдруг оказаться импотентом. Разговаривая в воображении с шефом как мужчина, в жизни он выдавливает только глупую улыбку. Изумительное замечание, которое могло бы повернуть спор и всё раз и навсегда уладить, приходит ему в голову только на следующий день. Как ни хочется ему сравниться с сильфом в гибкости и изяществе, это никак не получается, потому что он переедает и не в силах удержаться от этого. Наличное, данное в опыте Я становится досадной, оскорбительной помехой, чужим человеком, с которым случайно оказалось связанным идеальное Я, и оно оборачивается к этому чужаку с ненавистью и презрением. Наличное Я становится жертвой возгордившегося идеального Я.
Ненависть к себе делает видимым раскол личности, начавшийся с сотворения идеального Я. Она означает, что идет война. И действительно, это — существенная характеристика каждого невротика: он воюет с самим собой. На самом деле, имеют под собой основу два различных конфликта. Один из них — внутри его гордыни… <…> это потенциальный конфликт между влечением к захвату и влечением к смирению. Другой, более глубокий конфликт, это конфликт между гордыней и подлинным собой. Подлинное Я, хотя и оттесненное на задний план, подавленное гордыней при восхождении к власти, всё еще потенциально могущественно и может при благоприятных обстоятельствах вновь войти в полную силу»[185].
Как когда-то Эрих Фромм, Карен Хорни тоже оказалась под влиянием идей дзен-буддизма в изложении Тэйтаро Судзуки. Она желала интегрировать их в свою психоаналитическую теорию. Завершая работу над последней книгой, Хорни начала планировать поездку в Японию, чтобы лучше познакомиться с интересовавшим ее религиозным направлением. Однако выбраться в Японию оказалось не так-то легко. Еще с начала 1940-х годов Хорни попала под наблюдение ФБР. В ее досье отмечалось, что она была связана с деятельностью Новой школы социальных исследований — организации, якобы симпатизировавшей коммунистам. Да и сама Хорни характеризовалась как «коммунистка». Когда же в 1952 году, в самый разгар эпохи «маккартизма»[186], Хорни подала заявление на получение загранпаспорта для поездки в Страну восходящего солнца, ей было отказано именно по этой причине. Среди прочего в секретных на тот момент документах говорилось: «Может оказаться, что американцы, отправляющиеся вместе с Хорни, активно участвующие в нескольких коммунистических организациях, посещая Японию в это критическое время и затрагивая рзличные темы с японскими преподавателями, в том числе несомненно и предмет социализма и коммунизма, могут повлиять на умонастроения японцев в ущерб американским интересам на Дальнем Востоке. Поэтому рекомендуется отказать ей (Хорни) в паспорте с целью посещения Японии в это время»[187].
Жизнь научила Карен Хорни никогда не пасовать перед трудностями. Она обратилась за помощью к влиятельным друзьям, и через некоторое время отрицательное решение было пересмотрено. Летом 1952 года Хорни вместе с дочерью Бригиттой и одной из своих знакомых наконец-то вылетела в Японию. Тэйтаро Судзуки организовал для гостей посещение всех главных дзенских монастырей. Путешествие продолжалось более месяца. Хорни встречалась с японскими психоаналитиками, беседовала с ними о методах их работы. Поездка оказала на Хорни неизгладимое впечатление, еще больше убедив ее в необходимости синтеза идей дзен и психоанализа. Она вернулась в США полная надежд его реализовывать. Но, как это часто бывает, судьба распорядилась иначе.
Практически сразу же по возвращении у Карен Хорни был диагностирован неоперабильный рак. 4 декабря 1952 года в возрасте шестидесяти семи лет она скончалась. Провожая ее в последний путь, известный богослов Пауль Тиллих сказал: «Она писала книги и любила людей, помогая им пролить свет на темные уголки их душ»[188]. Карен Хорни нет уже более шестидесяти лет, но ее труды до сих пор служат прекрасными путеводителями, ведущими человека к самому себе по запутанным лабиринтам его души.