Описание Франклом лагерной действительности биографично, и вместе с тем оно позволяет представить происходившее в нацистском заключении с позиции психолога-исследователя. Франкл выделял три стадии реакции узников на лагерную реальность: фазу после попадания в лагерь, фазу адаптации и фазу, следовавшую за освобождением.

Главным симптомом первой стадии был шок. Оказавшиеся в лагере люди не могли поверить в окружавшую их реальность, поэтому их психика зачастую реагировала так называемой «иллюзией помилования» — они были уверены, что будут освобождены в самое ближайшее время. Когда освобождения не происходило, почти у каждого из заключенных появлялись мысли о самоубийстве. Настолько безнадежной казалась им ситуация, в которой они оказались, и настолько опасной для жизни они ее воспринимали. Тяжелое внутреннее состояние ухудшалось тоской по близким и отвращением ко всему окружающему. Человек всё более истощался психологически, и постепенно наступала вторая фаза лагерного существования.

Для этой стадии были характерны апатия, притупление эмоций и чувство безразличия ко всему происходящему вокруг. Психика начинала защищаться от экстремальной действительности. «Сначала заключенный отворачивался, если видел наказание других людей; он не мог видеть, как другие заключенные часами маршируют взад-вперед по грязи, направляемые ударами охранников. Дни или недели спустя положение вещей изменялось. Рано утром, когда еще было темно, заключенный стоял перед воротами с его командой, готовый к выходу. Он слышал крик и видел, как его товарища сбивают с ног, поднимают и сбивают снова — и почему? У него был жар, но он не сообщил об этом в соответствующее время, и теперь его наказывают за попытку получить освобождение от работы. Но заключенный, перешедший во вторую фазу психологических реакций, теперь уже не отводит свой взгляд в сторону. С этого времени его чувства притуплены, и он всё созерцает бесстрастно»[229].

Франкл уделил особое внимание выживанию в лагере интеллектуалов. Он подчеркивал, что эти люди уходили от окружавшей их жестокой реальности внутрь себя, как, собственно, и все остальные, но в отличие от многих там их ждал богатый внутренний мир, наполненный прошлыми переживаниями и мечтами о будущем, становившийся опорой для них.

Наконец, психолог констатировал наличие такой фундаментальной характеристики человека, как свобода выбора, которая с особой отчетливостью проявлялась в условиях лагерной реальности: «Опыт лагерной жизни показал, что у человека имеется возможность выбора действий. Там было достаточно примеров, часто героического плана, доказывающих, что апатия может быть преодолена, раздражительность подавлена. Человек может сохранить частицу духовной свободы, независимости разума даже в таких ужасных условиях психического и физического стресса.

Мы, бывшие узники концлагерей, можем вспомнить тех людей, которые поддерживали других узников, делились с ними последним куском хлеба. Их могло быть немного, но они являют собой достаточное доказательство того, что всё можно отнять у человека, за исключением одного: последней частицы человеческой свободы — свободы выбирать свою установку в любых данных условиях, выбирать свой собственный путь.

И там всегда можно было сделать выбор. Каждый день, каждый час давал возможность принять решение, которое определяло, подчинишься ты или нет тем силам, которые грозили лишить тебя твоей самости, твоей внутренней свободы, которое определяло, станешь ты или нет игрушкой обстоятельств, отказавшись от свободы и достоинства, с тем чтобы стать сформированным по образцу типичного узника»[230].

Что касается третьей фазы выживания узника, то она наступала после освобождения. И в ней было не только счастье свободы, но и проблемы, о которых бывшие заключенные даже не подозревали. В первую очередь они сталкивались с тем, что Франкл определил термином «деперсонализация». Люди вновь не верили в то, что с ними происходило. Всё окружающее их казалось им чем-то нереальным. Таким образом проявляла себя та самая апатия, в которую, как в летаргический сон, погрузился когда-то узник. Пробуждаясь, бывшие заключенные могли столкнуться с проявлением в себе чрезмерной агрессивности в отношении окружавших их людей, превращаясь в один момент из угнетенных в угнетателей. Они как будто реализовывали свою мечту, которую лелеяли все эти годы неволи — подняться над другими во что бы то ни стало, какими угодно средствами и способами.

В конце концов бывший узник, возвращаясь домой, в тот самый мир, о котором он так мечтал в неволе, нередко сталкивался с непониманием окружающими случившейся с ним трагедии. Людям не было дела до его горя. «Горечь обиды вызывалась рядом вещей, с которыми он сталкивался, вернувшись в родной город. Когда по возвращении человек видел, что во многих местах его встречают, равнодушно пожав плечами или высказав несколько банальных фраз, его переполняла горечь обиды, и он спрашивал самого себя, для чего он прошел через всё это. Когда он слышал одни и те же фразы почти повсюду: „Мы не знали об этом“ и „Мы тоже страдали“, тогда он спрашивал самого себя, неужели у них нет ничего лучшего, что они могли бы сказать ему?

Переживание утраты иллюзий имеет иной характер. Здесь это были не другие люди (чья поверхностность и черствость были столь отвратительны, что в конце концов вызывали такое чувство, что хотелось бы заползти в нору и больше не видеть и не слышать ни одного человеческого существа), но сама судьба, которая казалась такой жестокой. Человек, который в течение нескольких лет думал, что он достиг абсолютного предела возможных страданий, теперь видел, что страдание не имеет границ и что он может страдать еще больше и еще сильнее»[231].

Помимо анализа собственного лагерного опыта, в опубликованных книгах Франкл излагает авторский взгляд на психотерапию. Развивая свои ранние идеи, он отмечал, что ни Фрейд, ни Адлер не обратили внимания на духовное измерение человека. В основании психоанализа находится воля к удовольствию, в основе индивидуальной психологии — воля к власти. Но куда более важной, с точки зрения Франкла, является воля к смыслу, которая и должна рассматриваться в рамках предлагаемой им логотерапии. «Эта воля к смыслу — наиболее человеческий феномен, так как животное никогда не бывает озабочено смыслом своего существования. Однако психотерапия превращает эту волю к смыслу в человеческую слабость, в невротический комплекс. Терапевт, который игнорирует духовную сторону человека и, следовательно, вынужден игнорировать волю к смыслу, отрицает одно из самых ценных его достоинств. Потому что именно к этой воле должен апеллировать психотерапевт. Снова и снова мы видим, что убеждать продолжать жизнь, постараться выжить в самых неблагоприятных условиях можно только тогда, когда выживание представляется имеющим смысл. Этот смысл должен быть специфическим и личным, смыслом, который может быть реализован только этой личностью. Потому что мы никогда не должны забывать, что каждый человек уникален во вселенной»[232].

Виктор Франкл подчеркивает, что логотерапия не собирается подменять существующую психотерапию. Она ставит своей целью дополнить ее, занявшись духовными проблемами человека или ноогенными (от греческого «ноос» — разум, дух, смысл) неврозами. Последние отличаются от психогенных неврозов, возникая не в результате противостояния бессознательных влечений и сознания, а из-за конфликтов между различными ценностями человека или в результате потери смысла. Ноогенные неврозы становятся всё более распространенными, когда в эпоху всеобщего конформизма возникает то, что Франкл называет «экзистенциальным вакуумом». Люди живут, не осознавая, что ценности, которыми они руководствуются, чаще всего навязаны извне и не являются их собственными. Они как бы плывут по течению, а когда оказываются на мели, не понимают, как с этим справиться. Чаще всего они подменяют смысл так называемой «невротической триадой»: депрессией, наркоманией (алкоголизмом) и агрессией. Экзистенциальный вакуум распространяется всё больше и больше, так как рушатся традиционные системы ценностей, а молодежь не имеет примеров для подражания — тех людей, которые действительно нашли смысл жизни, и поэтому ориентируется в поведении на самих себя. «Дело даже не в том, что индустриальное общество прямо нацелено на удовлетворение всех потребностей человека. Более того, будучи обществом потребления, оно сначала создает некоторые потребности, а затем их же и удовлетворяет. Лишь одна потребность при этом нисколько не реализуется, причем это самая человеческая из всех наших потребностей, которую я называю „воля к смыслу“. Она остается во многом угнетенной»[233].

По мнению Франкла, логотерапия не должна приводить человека к состоянию гомеостаза, разрешая все проблемы за него. Необходимым условием психического здоровья является наличие у человека внутреннего напряжения, постоянного стремления к смыслу жизни, который он должен реализовать.

Развивая свои ранние идеи, Виктор Франкл отмечал, что любой человек может обрести смысл жизни через осознание значимых для него ценностей. Эти ценности могут лежать в области труда (креативные ценности). Они могут переживаться человеком, как, например, истина, красота или любовь (ценности переживания). Но также они могут проявиться в страдании, когда человек принимает свою судьбу, свое несчастье как оно есть (ценности установки). Франкл подробно разъяснял последний тип ценностей, обращаясь в первую очередь к личному лагерному опыту. Он писал, что так как жизнь имеет смысл, а страдание — это непременная часть жизни, то и оно не может быть бессмысленным. Человек отличается от животного, помимо всего прочего, тем, что может достойно принять страдания, реализовав такие высокие моральные ценности, как мужество, бескорыстность, долг перед другими. На такое способны немногие, но шанс есть у всех. Любой может «превратить страдания в достижение».

Франкл возвращался и к фундаментальной для него идеи ответственности, которая наряду с духовностью и свободой делают человека таким, каков он есть. Психиатр задавался вопросом, по отношению к кому человек может быть ответствен? Первой в этом списке идет собственная совесть, а значит, человек должен быть ответствен перед самим собой. Для того чтобы поддерживать в себе чувство ответственности, Франкл рекомендовал использовать сформулированную им максиму: «Жить так, как если ты живешь уже второй раз и как если ты поступил в первый раз так же неправильно, как собираешься поступить сейчас!»

Для большинства людей подобной ответственности недостаточно, и они видят главного «оценщика» собственных действий в Боге. «Мы не должны впадать в ошибку, трактуя религию как нечто, возникающее из сферы „ид“ (оно), и тем самым снова сводя ее к инстинктивным побудителям. Даже последователи Юнга не избежали этой ошибки. Они сводят религию к коллективному бессознательному или архетипам. Меня однажды после лекции спросили, не считаю ли я, что существуют такие вещи, как религиозные архетипы? Разве не замечательно, что все примитивные народы пришли к идентичному понятию Бога — что, по-видимому, указывает на существование архетипа Бога? Я спросил своего собеседника, не существует ли такая вещь, как архетип четырех. Сначала он не понял меня, и тогда я сказал: „Видите ли, все люди независимо друг от друга открывают, что два и два равняется четырем. Возможно, мы не нуждаемся в архетипе для объяснения; возможно, два и два равняется четырем. И, может быть, мы также не нуждаемся в архетипе Бога для объяснения человеческой религии. Может быть, Бог действительно существует!“»[234].

Франкл неоднократно подчеркивал, что психотерапевт не должен навязывать пациентам собственное мировоззрение, включая веру или неверие в Бога. Врач не должен решать что-либо за пациента, он должен помочь человеку научиться принимать решения. Вместе с тем он не имеет права избегать дискуссий о ценностных ориентирах: «Доктор не должен лечить транквилизаторами отчаяние человека, который пытается разрешить духовные проблемы. Скорее, он должен с помощью „психотерапии в духовных терминах“ попытаться дать пациенту духовную опору, обеспечить ему некий духовный якорь спасения»[235].

Видя главную специализацию логотерапии в работе с ноогенными неврозами, Франкл тем не менее приводил множество примеров, когда обретение или переоценка смысла жизни позволяли добиться результатов, причем достаточно быстро, у больных с различными невротическими и даже психотическими проблемами. Логотерапевт менял базовую установку невротика, что приводило к улучшениям в клинических симптомах заболевания.

Характеризуя механизм помощи логотерапии, Франкл приводил пример одной из пациенток, столкнувшейся с проблемой тревожного невроза: «Эта пациентка была красивой женщиной, душой общества. Теперь она вступила в новый период жизни, в котором ее физическая красота утратила былое значение. Она должна была „оставаться на высоте“, несмотря на ее исчезающую красоту. Эротически эта женщина приблизилась к финишу. Она оказалась без цели в жизни; жизнь ее стала бессодержательной; ее существование казалось ей лишенным смысла. „Я встаю утром, — говорила она, — и спрашиваю себя: что происходит сегодня? — Ничего сегодня не происходит…“ Естественно, что она становилась тревожной. И поскольку в ее жизни отсутствовало содержание, так как у нее не было ресурсов для организации полноценной жизни, она вынуждена была инкорпорировать тревогу в структуру своей жизни. Для нее стало необходимым искать какое-то содержание, обрести смысл своей жизни и тем самым найти саму себя, свое „я“, свои внутренние возможности. Эротические успехи и социальный статус выпали из игры; она могла стремиться лишь к моральному статусу. Было необходимо побудить эту пациентку отвернуться от ее тревоги и обратиться к ее задачам. <…>

Что здесь было необходимо сделать, так это привести конкретную личность в ее конкретной ситуации к пониманию уникальной задачи ее жизни. Ей нужно было стать тем, чем она собиралась стать; перед ней стоял образ той, кем она должна была быть, и до тех пор, пока она не стала ею, она не могла найти покоя. Климактерический кризис должен был быть трансформирован в духовное возрождение — такова была в данном случае задача логотерапии. Терапевт играл роль повитухи в сократовском смысле. Было бы явной ошибкой, как мы увидим, пытаться навязывать пациенту любую частную задачу. Напротив, экзистенциальный анализ ставит своей целью приведение пациента к независимой ответственности. И если это удается, пациент находит „свою“ жизненную задачу, как было с пациенткой в описанном примере. Обратившись всем сердцем к новому содержанию ее жизни, посвящая себя вновь обретенному смыслу существования и переживанию осуществления ее собственной личности, она возродилась как новая личность — и в то же самое время все ее невротические симптомы исчезли. Все функциональные сердечные расстройства, от которых страдала пациентка — сердцебиение, чувство тяжести в области сердца — исчезли, даже при том, что их климактерическая основа осталась. Очевидно, эти невротические реакции сердца, эта тяжесть были в конечном счете выражением духовной тяжести. „Беспокойны наши сердца…“ — говорит Августин. Сердце нашей пациентки оставалось беспокойным до тех пор, пока она не смогла успокоиться в сознании своей единственной и уникальной жизненной задачи, в сознании ответственности и обязательности ее выполнения»[236].