Среди прочих открытий гештальтпсихологов стало выявление так называемых «фигуры» и «фона» — фундаментальных форм, организующих восприятие человека. Фигура — это то, что воспринимается человеком наиболее отчетливо. Всё остальное, смутно присутствующее в сознании, называется фоном. Фигура размещена как бы впереди, она ярче и обладает большим содержанием. Фон находится позади, он имеет меньше нюансов. Человек выбирает, что для него будет фигурой, а что фоном, на чем он сосредоточит внимание, а что оставит в стороне, и мыслит человек о фигуре, а не о фоне. Тем не менее расположение фигуры и фона — вещь в принципе обратимая. Человек может поменять их местами, если сможет или захочет.
В дальнейшем в своей терапии Фриц Перлз будет понимать под фигурой (гештальтом) желания, чувства, мысли, доминирующие у человека в данный момент над всеми остальными. В том случае, если желание удовлетворено, мысль завершена или чувство угасло, гештальт закрывается, то есть фигура уходит на задний план, становясь фоном. На ее месте возникает новая фигура. Подобный ритм является нормальным человеческим существованием. Таким образом организм человека также взаимодействует с окружающей средой, с которой он представляет единое целое: контакт со средой сопровождается формированием гештальта, отход от нее — его завершением.
В определенных ситуациях удовлетворить потребность оказывается невозможно, поэтому гештальт остается незавершенным и фигура (чувство, мысль, желание и т. д.) не отступает на второй план, не позволяет появляться другим фигурам. Если незавершенных гештальтов становится всё больше или они блокируют значимые потребности, у человека развивается невроз. Для этого состояния человека также характерно постоянное прерывание контакта со средой. «Не каждый контакт свидетельствует о здоровье, так же как и не каждый уход. Одна из характеристик невротика состоит в том, что он не способен ни к хорошему контакту, ни к правильному осуществлению ухода. Когда ему следует быть в контакте со средой, его ум блуждает где-то еще и он не способен сосредоточиться. Когда ему следует уйти, он не может и этого. Бессонница — частая жалоба невротиков — является примером неспособности уйти.
Другим таким примером является скука. Скука возникает, когда мы пытаемся оставаться в контакте с предметом, который не поддерживает нашего интереса. Мы быстро истощаем всё возбуждение, находящееся в нашем распоряжении, устаем и стремимся отойти; мы хотим выйти из этой ситуации. Если мы не можем найти подходящего основания для этого и чрезмерный контакт становится болезненным, мы именно так это и выражаем, говоря, что нам „скучно до смерти“ или „до слез“. Если мы дадим своей усталости взять верх, то ускользнем в фантазию, к более интересному контакту. То, что усталость является лишь временной, можно увидеть по обновленному интересу, когда мы вдруг обнаруживаем, что наклонились вперед и внимательно слушаем более интересного оратора. Мы снова в контакте, мы „целиком здесь“»[272].
Гештальтпсихология была новаторским направлением, но ее представители не предполагали использовать свои наработки в практике психотерапии, оставаясь лишь в рамках теоретических исследований. Несмотря на то что в дальнейшем, создавая собственную гештальттерапию, Перлз позаимствует у них некоторые идеи, его концепция будет существенно отличаться от гештальтпсихологии. Да и сам Фриц неоднократно подчеркивал, что прочитал лишь несколько статей основоположников гештальтпсихологии и не был истинным гештальтистом.
Однако Институт Гольдштейна, в котором работал Перлз, оказался ему интересен отнюдь не в силу развивавшихся там идей гештальтпсихологии — Перлз по-прежнему был верен психоанализу. Его заинтересовала девушка, с которой он познакомился в 1926 году на одном из научных семинаров. Эта встреча изменила его судьбу. Девушку звали Лора Познер. Ей шел двадцать первый год и к тому моменту она была аспиранткой Адемара Гельба — коллеги Гольдштейна и одного из основоположников гештальтпсихологии.
У Фрица и Лоры было не так много общего. Пожалуй, кроме интереса к психологии их объединяла только страсть к искусству. Лора, как и Фриц, обожала оперу и классическую музыку, вдобавок она увлекалась поэзией. Ее родители были состоятельными людьми, поэтому высказались категорически против каких бы то ни было отношений с неизвестным выскочкой, у которого не было за душой практически ни гроша. Кроме того, родители были против еще и потому, что Фриц был старше Лоры на 12 лет, а у девушки уже был неудачный опыт первой любви к мужчине намного старше ее. Эта влюбленность закончилась нервным срывом и лечением в адлерианском санатории. Но юная, образованная, эмансипированная девушка взбунтовалась против диктата родителей, продолжив общаться с Перлзом, который привлекал ее своей непосредственностью и жизненным опытом. В 1927 году у молодых людей начался роман: «Когда я встретила Фрица, мне был 21 год, я была девственницей, маленькой девочкой из небольшого городка, студенткой, которая ничего не знала. Ему было 33, он был доктором, очень выдающимся, но он ничего с этим не делал, в Германии это называют
Без Лоры, которая вскоре стала его женой, Фриц вряд ли бы достиг в своей жизни того, что ждало его впереди. Лора Перлз была таким же выдающимся психологом, а возможно, в чем-то и более значительным по сравнению с ее супругом, внеся свой вклад в развитие гештальттерапии. Уже в самом начале их общения во многом благодаря Лоре, которая училась у Эдмунда Гуссерля и лично знала Мартина Бубера, Фриц Перлз познакомился с феноменологическими и экзистенциалистскими идеями. Особенно повлияли на взгляды Перлза представления Гуссерля о том, что важна не сама реальность, а то, как она воспринимается человеком. С точки зрения феноменологии в первую очередь необходимо уделять внимание тому, как человек переживает нечто — страх, боль, любовь и прочее, а не тому, как он объясняет эти переживания себе и другим.
Плодотворной для развития гештальттерапии окажется концепция «Я — Ты» отношений Мартина Бубера, под которыми философ понимал живое, межличностное общение, противопоставляя его утилитарному, формальному подходу в общении в формате «Я — Оно». Перлз воспримет и взгляды Бубера на такую важнейшую философскую категорию, как ответственность. Под ответственностью Фриц Перлз будет понимать способность человека к ответу, к реакции, проявлению эмоций в определенной ситуации, а отнюдь не некий долг, который ему следует исполнять.
Тем не менее и Фриц оказывал влияние на становление Лоры. Благодаря Перлзу она заинтересовалась психоанализом, так как хотела понять психоаналитические термины, которые Фриц использовал, общаясь с друзьями. Они интерпретировали всё вокруг, в том числе и поведение Лоры, которую это очень задевало. Фриц порекомендовал ей своего психоаналитика Клару Хэппель, которая, правда, через полгода перебралась в Гамбург, посоветовав Лоре продолжить курс психоанализа у Карла Ландауэра, ставшего позднее основателем Франкфуртского института психоанализа вместе с Фридой Фромм-Райхманн. Фрида Райхманн была первой преподавательницей психоанализа у Лоры. На протяжении двух с половиной лет каждый день Лора проходила курс, параллельно работая в Институте Гольдштейна. Как она сама позже признавалась, это было крайне изматывающим занятием, так что на работе «она почти засыпала, как павловские собаки в ответ на двойной стимул». По словам Лоры, ей понадобилась целая жизнь, чтобы объединить психоанализ и гештальтпсихологию.
Уезжавшая из Франкфурта Клара Хэппель неожиданно объявила Фрицу Перлзу: его личный анализ завершен, он освобожден от комплексов и может приступать к практике психоанализа под контролем супервизора[274]. Перлз был изрядно удивлен такому повороту событий, так как совсем не ощущал себя свободным от внутренних проблем. Но последовал совету Хэппель и в 1927 году отправился в Вену, где устроился на работу ассистентом в психиатрической клинике. Там он получал супервизию от двух известных психоаналитиков — Хелены Дойч и Эдуарда Хичмана: «Я всё еще должен вернуться назад, в Вену 1927 года. Что заставляет меня так бояться Вены? Ничего особенного, чего бы я мог стыдиться! Я приезжал несколько раз в Вену последние десять лет. Я наслаждался оперой, театрами, кафе, пищей.
Туман начал рассеиваться. Несмотря на репутацию, венские девушки особенно не привлекали меня. У меня никогда не было связей в Вене. Там существовали мизерные различия между крайностями буржуазного пуританства и проституцией. Свободное и легкое вступление в сексуальные взаимоотношения, которые были хорошо знакомы мне по Берлину и Франкфурту, здесь отсутствовали. Я получил ассистентскую ставку в психиатрической больнице, где Вагнер-Яурегг[275], знаменитый своим малярийным лечением церебрального сифилиса, и Пауль Шильдер[276] были моими боссами.
Шильдер был яркой личностью и имел достаточно хорошее понимание структуры и функций в организме. Я не чувствовал себя комфортно на его лекциях. Его высокий голос и беспокойные движения наводили на меня страх. Всё же было нечто привлекательное и честное в нем.
Другой психоаналитик, который произвел впечатление на меня, был Пауль Федерн[277], особенно его предложение во время лекции. Представьте себе величественную патриархальную фигуру, говорящую: „Вы просто не можете достаточно совокупляться“. Там была атмосфера, в которой поощрялось обычно только умственное совокупление. <…>
Моими контролерами были Хелена Дойч и Хичман, теплый, беспечный человек. Когда я спросил его однажды, что он думает о различных развивающихся парафрейдистских школах, его ответ был таков: „Все они делают деньги“. Елена Дейч, с другой стороны, казалась мне красивой и холодной. Однажды я сделал ей подарок и вместо „благодарю Вас“ получил в ответ интерпретацию моего поступка»[278].
Вена угнетающе действовала на Перлза, и в 1928 году он решил вернуться в Берлин, где начал собственную психоаналитическую практику, а его супервизором стал венгр по фамилии Харник. Опыт их общения был крайне неудачным, а по прошествии многих лет, когда об этом вспоминал сам Перлз, он казался еще и комичным: «Мы должны вернуться к аналитику, венгру по имени Харник. Я надеюсь, что смогу в какой-то мере описать состояние глупости и морального малодушия, до которого довело меня его так называемое лечение. Возможно, это был дидактический анализ для подготовки меня к статусу официально признанного аналитика. Но это уже никогда не выяснится. Всё, что тогда было установлено: „Терапевт должен быть свободен от комплексов, тревоги и вины“. Позже я слышал, что он умер в психиатрической больнице. Насколько помог здесь психоанализ, я не знаю.
Он верил в пассивный психоанализ. Этот противоречивый термин означал, что я ходил восемнадцать месяцев пять раз в неделю, чтобы лежать на кушетке без всякого анализа.
В Германии во время приветствия каждый жал руку; он не жал мою руку ни при встрече, ни при расставании. За пять минут перед концом сеанса он дотягивался ногами до пола, чтобы показать, что отпущенное мне время истекает.
Самое большее, что он говорил мне, — одно предложение в неделю. Одно из его утверждений было, что я обратился к нему, чтобы стать дамским угодником. Так началось лечение. Я заполнял пустоту моей жизни на кушетке амурными историями, чтобы завершить образ Казановы, который он уже составил обо мне. Чтобы быть на высоте, я должен был вовлекаться всё сильнее во всё большее число, главным образом, выдуманных приключений. Через год, или около того, я хотел уйти от него. Но оказался трусом, чтобы просто уйти. После неудачи с анализом у Клары Хэппель разве оставались у меня шансы когда-нибудь стать аналитиком.
В это время Лора настаивала на женитьбе. Я знал, что не принадлежу к типу способных стать мужьями. Я не сходил с ума от любви к ней, но у нас было много общих интересов, и мы часто хорошо проводили время. Когда я заговорил с Харником об этом, он ответил типичной психоаналитической уловкой: „Вам не разрешается принимать важные решения во время лечения. Если вы женитесь, я прерву анализ“. Будучи слишком трусливым, чтобы прекратить кушеточную жизнь по собственной инициативе, я переложил ответственность на него и променял психоанализ на женитьбу»[279].