Дорабатывая логотерапевтические методы, Франкл добавлял к парадоксальной интенции так называемую дерефлексию — метод, когда человек должен игнорировать собственную патологическую склонность к самонаблюдению, когда пациента следует переориентировать со своих проблем на внешние задачи. И парадоксальная интенция, и дерефлексия должны привести человека к тому, что Франкл называл самотрансценденцией, то есть выходу за пределы своего «Я» и ориентации на ком-то или на чем-то внешнем. Человек может стать человеком или как минимум справиться со своими невротическими переживаниями, только забыв, отказавшись от себя и обратившись на другого.
В дальнейшем Виктор Франкл разработал еще один метод логотерапии — общего знаменателя, когда в, казалось бы, несравнимых ситуациях, в которых оказывается пациент, находится нечто общее, и именно по этому критерию сравнивается значимость событий или ценностей в жизни человека. «Молодой человек пришел к своему доктору за советом по поводу решения, которое он должен был принять. Подруга его невесты фактически пригласила его отправиться с ней в постель. Теперь молодой человек ломал себе голову, какое принять решение, как ему поступить. Должен ли он изменить своей невесте, которую он любил и уважал, или же игнорировать предоставившуюся возможность и сохранить свою верность ей?
Доктор принципиально отказался принимать решение за пациента. Однако он поступил совершенно правильно, постаравшись разъяснить пациенту, каковы его подлинные желания и что он думал достичь в том и другом случае. С одной стороны, молодой человек имел единственную возможность для единичного удовольствия; с другой стороны, он также имел единственную возможность для морально одобряемого поведения, а именно самоотречение во имя любви, что могло означать „достижение“ для его собственного сознания (не для его невесты, которая, возможно, никогда не узнала бы ничего обо всём этом деле). Молодой человек проявил такую заинтересованность этой возможностью потому, что, как он выразился, он „не хотел упускать ничего“. Но предлагавшееся ему удовольствие, вполне вероятно, могло бы оказаться весьма сомнительным, так как доктор лечил этого пациента по поводу нарушений потенции. Доктор вполне мог, следовательно, предполагать, что нечистая совесть пациента могла бы оказаться таким фактором, который может вызвать преходящую импотенцию. По очевидным причинам доктор оставил свои прагматические соображения при себе. Но он постарался сделать понятной пациенту его ситуацию, которая напоминала ситуацию „буриданова осла“, осла из схоластической теории, который непременно умер бы от голода, будучи помещенным на равном расстоянии от двух равных по величине порций овса, так как он был бы неспособен выбрать одну из них. Чего доктор старался достичь — так это привести две возможности, так сказать, к общему знаменателю. Обе возможности были „единственными возможностями“; в обоих случаях пациент „упускал бы что-то“, делая тот или иной выбор. В одном случае он имел бы сомнительное удовольствие (вероятно, несомненное неудовольствие), а в другом случае он был бы способен подтвердить для себя глубокую благодарность, которую он чувствовал к своей невесте и которую, по его словам, он никогда не мог выразить полностью. Его отказ от этого маленького сексуального порыва мог бы послужить выражением этой благодарности.
Из его беседы с доктором молодой человек уяснил, что в обоих случаях он терял бы что-то, но также и то, что в одном случае он терял бы сравнительно немного, а в другом — несравнимо больше. Без необходимости того, чтобы доктор указывал правильный путь, пациент сам теперь понимал, какой путь ему следует избрать. Он принял свое решение, принял его независимо. Оно было независимым не вопреки, но фактически в результате этой проясняющей беседы»[237].
Книга «Доктор и душа» имела огромный успех у читателей — сначала в Австрии, потом в США и, наконец, по всему миру. Судьба второй книги — «Скажи жизни „Да!“» — была поначалу менее успешной. Она практически не продавалась, и часть тиража даже пришлось сдать в макулатуру. Лишь благодаря тому, что книгу перевели на английский язык, она получила мировое признание. В США она стала второй по популярности книгой после дневника Анны Франк, раскрывавшей проблему нацистских преступлений. Первый перевод и издание книги в Америке были осуществлены благодаря бывшему учителю Франкла — Рудольфу Аллерсу. Именно ему в знак уважения Виктор Франкл отправил свои книги. Аллерс же познакомил с ними известного американского психолога Гордона Олпорта — одного из основоположников системного подхода к изучению личности. Олпорт был настолько впечатлен работой Франкла, что инициировал ее перевод на английский язык и даже написал к ней предисловие, открыв, таким образом, австрийского психиатра англоязычной аудитории.
Благодаря своим книгам Виктор Франкл получил международное признание уже в послевоенные годы. Он вновь обратился к тому, что умел и любил делать, — чтению лекций. Уже в 1946 году Франкл сделал доклад во французской оккупационной зоне. Его первым из австрийцев пригласили выступать с лекциями за границу, в Цюрих. Многие слушатели были так впечатлены его ораторским даром и высоким профессиональным мастерством, что начали интересоваться психологией, а некоторые из них впоследствии стали профессиональными психиатрами или психотерапевтами.
Работая в неврологической больнице Вены, Франкл без остатка отдавал себя любимому делу, тем более что кроме этого дела у него ничего и не было. Некоторые сотрудники клиники отмечали, что он нередко был очень раздражен, весьма резко высказывал свое недовольство. Первоклассный профессионал, Франкл требовал абсолютной отдачи и от других. Правда, нельзя не отметить, что сильные негативные переживания в прошлом, а также редукция смысла жизни лишь к одной сфере — работе сделали нервным даже такого великого психиатра, как Франкл. Порой сотрудники клиники боялись подходить к нему с каким-либо вопросом. Так, однажды, в 1946 году, хирургическому отделению клиники понадобилась дополнительная кровать. Лишняя кровать была только в неврологическом отделении, но все боялись обратиться к его руководителю — Виктору Франклу. Лишь одна молодая девушка, медсестра, которую звали Элеонора, вызвалась поговорить с ним. Эта встреча изменила жизнь обоих. Франкл вспоминал этот эпизод так: «В сопровождении коллег я обхожу свое (неврологическое) отделение Венской поликлиники. Только я вышел из палаты и присоединился к остальным, как вдруг ко мне подошла юная медсестра и от имени своего начальника (из лицевой хирургии) попросила выделить запасную койку для только что прооперированного пациента. Я дал согласие, она поблагодарила меня улыбкой и ушла, а я обернулся к ассистенту и пробормотал: „Видели, какие глаза?“»[238]. Когда же Элеонора вернулась в свое отделение и сказала, что Франкл разрешил получить кровать для хирургии, ей не поверили. Медсестры спрашивали ее: «Он кричал на вас? Сердился?» А она отвечала: «Нет, он был очень дружелюбен». Виктор Франкл с первого взгляда влюбился в девушку и наконец-то обрел новый смысл жизни.
Через год Элеонора Швиндт стала его женой. Для того чтобы жениться, Виктор должен был получить официальное подтверждение гибели своей первой супруги. 16 июля 1947 года Франкл получил уведомление о смерти Тилли, а через два дня он женился на Элли. Так как невеста была католичкой, а жених иудеем, от религиозной церемонии пришлось отказаться, ограничившись гражданским браком. Свадьба была очень скромной. На Элли были дешевое платье и единственные имевшиеся у нее чулки, а Виктор и вовсе был обут в женские ботинки, которые привез с собой из лагеря. Свадебный десерт представлял собой «мороженое», приготовленное из воды, сахара и красителя[239]. Но молодые любили друг друга, а не это ли главная составляющая брака? Через два года у Франклов появилась дочь Габриелла. Виктор и Элеонора прожили вместе до того дня, когда «смерть разлучила их». Это были классические идеальные отношения, о которых принято говорить банальную фразу: «Они были созданы друг для друга».
Супружеское долголетие объяснялось тем фактом, что супруги во многом дополняли друг друга. Виктор Франкл славился чувством юмора. Он даже посвятил этой черте характера отдельную главу в мемуарах, назвав ее «Остроумие». В частности, он рассказывал такой случай из жизни: «Я прочел лекцию в Мюнхене, в Академии изящных искусств, и после этого на меня напал — даже набросился — молодой человек:
— Господин Франкл, вы тут рассуждаете о сексуальности, но разве профессор, который целый день торчит на семинарах да читает лекции, способен на естественный здоровый секс? Вы хотя бы представление о нем имеете?
— Знаете, любезный, — отвечал я, — ваш стиль полемики напоминает мне одного венского остряка: узнав, что у пекаря десять детей, он его спросил: „А когда ж вы печь растапливаете?“
Публика засмеялась, и я продолжал:
— Вот и вы: неужто вы сомневаетесь, что человек, который день напролет выполняет свои обязанности в университете, ночью может вести нормальную половую жизнь?
Так я завоевал аудиторию»[240].
Элеонора Франкл не уступала в чувстве юмора своему супругу, нередко заставляя его самого оказываться в смешной ситуации. Так, однажды, еще в пору, когда они только начали встречаться, Виктор сказал ей, что у него разболелся зуб, однако он пойдет к врачу лишь на аркане, так как очень боится стоматолога. Через несколько дней Элеонора появилась на пороге его кабинета в клинике, держа в руках изготовленное ею самой лассо из бинтов, и заявила, что она готова отвести его к стоматологу. Франкл был вынужден сознаться, что он не боится стоматолога, да и зуб у него здоров. «Я лишь хотел еще раз встретиться с вами», — ответил он в свое оправдание[241].
Элли (как он ее называл) была практичной женщиной, и потому все домашние дела были на ней. Виктор, как и свойственно гениям, либо размышлял, либо делился своими мыслями. Организация бытовой стороны жизни была ему чужда.
Франкл во многом изменился благодаря жене. Как отмечала сама Элеонора, она встретила страдающего человека, но с годами он превратился в веселого, озорного мальчишку. Правда, некоторые черты личности и привычки великого психиатра никуда не делись. Для Франкла был характерен нарциссизм, по всей вероятности, уходивший корнями губоко в детство. Один из его известных учеников и автор биографии А. Лэнгле писал: «Это была громоздкая, очень „много о себе воображающая“ манера, которая сопровождалась желанием делать себя центром всего. Франкл, ведший свою родословную от знаменитого Махараля — рабби Лёва в Праге (он подчеркивает это в первом же абзаце своей автобиографии), очевидно, нес в себе ощущение, что он — нечто великое и особенное. Я замечал: он уделял немало сил, времени и умения для поддержания такого образа на публике. К сожалению, не самое приятное впечатление производят уже первые страницы его автобиографии, когда в главе о матери он пишет в основном о самом себе и обо всех „знаменательных“ обстоятельствах, которые сопровождали его рождение»[242]. Из-за этой черты характера Франкл особенно страдал на родине, не раз теряя поддержку коллег или даже приобретая их неприязнь.
Еще одной особенностью Франкла была боязливость, порождавшая в нем ипохондрию и даже тягу к суевериям. Он считал, что научный журнал, который примет к публикации его статью, непременно должен закрыться. Если он похвалит какие-либо часы, они остановятся. Если он сфотографируется у сложного подъема на гору, то никогда его не одолеет[243]. Если он поселялся в отеле, то заранее заботился о том, чтобы рядом не было храмов, так как колокольный звон будил в нем неприятные воспоминания о Терезиенштадте. Он в принципе не любил шум и поэтому всегда имел при себе беруши, причем только определенной марки, которые можно было приобрести либо в одном-единственном магазине в Граце, либо в США. В общем, даже такой профессионал в области психологии, как Виктор Франкл, оставался человеком со своими слабостями, с которыми он не хотел или не мог расстаться.
Элеонора Франкл разделяла с мужем всё, даже такое экстремальное увлечение, как альпинизм, которым Виктор занимался с юных лет с целью преодолеть в себе страх подъема на горы. Но с годами страх исчез, а любовь к восхождению осталась до глубокой старости. Он поднимался на вершины в Австрии и в ЮАР, в Италии и в США. Несколько маршрутов в Альпах были названы в его честь «тропами Франкла». Элли говорила, что альпинизм, конечно, не являлся ее мечтой, но когда она находилась рядом с мужем, ей казалось, что он в безопасности. Франкл вообще связывал свою страсть к покорению вершин с теми психологическими взглядами, которых придерживался: «Друзья намекали, что моя любовь к скалолазанию связана с моим интересом к „высокой психологии“, которую я открыл и впервые описал в 1938 году. Пожалуй, да: в шестьдесят семь лет я начал обучаться на пилота и через пару месяцев совершил первый самостоятельный полет»[244].
Альпинизм являлся далеко не единственной страстью Франкла. Создатель логотерапии был заядлым кофеманом. Он зависел от кофе настолько, что брал с собой в любую поездку кофеиновые таблетки на тот случай, если не удастся выпить крепкого кофе. Франкл обожал галстуки и покупал их при любой возможности. Он разбирался в дизайне очков, да так, что одна из крупных фирм прислала ему эскиз одного из своих изделий для оценки, перед тем как очки отправились в массовое производство. Франкл сочинял музыку, которую исполняли профессиональные композиторы. Он написал пьесу под названием «Синхронизация в Биркенвальде», в которой осмысливал свой лагерный опыт. Он коллекционировал автографы известных личностей. Сохраняя всю жизнь детскую непосредственность, Франкл обожал смотреть детские телевизионные передачи. Когда он бывал в США, то всегда спешил к телевизору, чтобы посмотреть «Мапет-шоу». Он даже дал себе прозвище — «лягушонок Кермит» (Франкл считал, что у него такое же большое туловище и длинные тонкие ноги) по имени одного из персонажей этой постановки[245]. В общем, если бы Франкл не стал психиатром, ему точно было бы чем заняться.