Мы записались на стойке регистрации. Я на всякий случай задал тот же вопрос и там. Я спросил о том же у медсестры, которая брала у него кровь. Я стал уже вызывать раздражение, задавая один и тот же вопрос, но мне было плевать. Я видел волнение Майка и испытывал потребность защищать его.
Врач, который проводил процедуру, с виду внушал доверие. Ему было тридцать с небольшим, он был в медицинском халате и, казалось, знал, что делает. Он был приветлив и уверен. За годы работы он брал десятки, если не сотни пункций, и все всегда проходило гладко. Я заметил, что Майк немного расслабился. Не имело значения, что комнатка, в которую нас привели, была не больше кладовки с кроватью и занавеской. Люди входили и выходили, брали с полок препараты и еще что-то делали. Я бы хотел тихую и приватную обстановку, чтобы Майку было как можно спокойнее.
Майк лег на бок, оголив спину, в позе эмбриона. Ему надо было прижать колени как можно плотнее к груди, насколько это было удобно, чтобы показать врачу позвоночник. Необходимо изогнуть позвоночник таким образом, чтобы врачу было легче ввести толстую шестидюймовую иглу в определенное место между позвонками. Эта игла затем должна проколоть мембрану и войти в центр позвоночного столба, чтобы взять жидкость, необходимую для лабораторного теста. Но это прочная мембрана, и нужна определенная сила, чтобы ее проколоть.
Врач вонзил иголку в кожу Майка. Майк сжал мою руку, ладонь к ладони, переплетя пальцы. Я знал, что ему больно, но я был рядом. Что-то было не так. Доктор сильно вдавливал иглу, видимо, в попытке пройти сквозь мембрану, но у него не получалось. Вместо этого он попал в кость. Он с силой вдавил иглу в позвонки Майка. Несколько раз. Он вытащил иглу и снова нащупал щель. Попробовал еще раз. Безрезультатно. Майк был бледен как полотно, весь в поту и скрипел зубами от мучительной боли, которую ему причиняли. Один из его ногтей глубоко впился в мой большой палец, и потекла кровь, но я не отпускал его.
«Все в порядке, Майк», – пытался я его уверить, стараясь говорить спокойным голосом.
Доктор казался смущенным. Обеспокоенным. «Простите за это. Давайте еще раз посмотрим, – сказал он. – Ах, да, вижу. Теперь есть». Он опять ввел иголку с тем же результатом. Она вошла в кость. Он не мог найти ни щели, ни мембраны. Ноготь Майка глубже вонзился в мой палец. В конце концов доктор сдался, откинулся на спинку стула и стал горячо извиняться. С ним никогда раньше такого не случалось.
Майк оделся. Он уже не испытывал мучительной боли от иглы, но все еще не мог прийти в себя. Когда мы выходили, он шел, согнувшись пополам. И мы абсолютно ничего не достигли. Вместо этого случилось все то, чего Майк больше всего боялся. По дороге в машину мы наткнулись на консультирующего врача, и она весело спросила, как все прошло. Майк, который никогда никому не грубил, не смог даже посмотреть на нее. Он заковылял в другую сторону, оставив меня изливать наше общее разочарование.
Она выглядела виноватой, удивленной и смущенной. Но также заметила, что Майку все-таки нужно довести до конца это обследование. Он должен попробовать еще раз.
«Он не будет этого делать, – твердо ответил я. – И я его не осуждаю».
Тогда она сказала, что можно пройти эту процедуру в операционной под местной анестезией, и игла будет введена под рентгеном. Я пришел в ярость. Все это время мы при каждом разговоре говорили ей и всем остальным о страхах и опасениях Майка, а теперь выясняется, что он мог пройти эту процедуру без всякого стресса и боли. Он мог избежать всего этого.
Пришлось заново убеждать Майка, что ему нужно пройти это обследование. Несколько дней никто об этом не заговаривал, но потом пришлось. Майка пришлось убеждать долго, и сам я не верил словам, которые ему говорил. Я просто хотел, чтобы ему сделали лабораторный тест и сказали, что это не болезнь моторных нейронов, что это что-то, что лечится, и с ним все будет нормально. На меня давило чувство вины, я безумно боялся за него, но притворялся, что уверен, что все будет хорошо.
Из-за рентгена мне нельзя было сопровождать Майка во время второй попытки. Ему сделали местную анестезию в спину и забрали в операционную. Через несколько минут дело было сделано. Так просто. Почему нельзя было так сделать в первый раз, я не пойму никогда в жизни.
Через несколько дней я показал Майку место, в которое вонзился его ноготь в первую попытку. К тому времени ранка заросла струпьями и начала заживать. Его реакцией было не «О, прости», а «Надо было налить туда чернила и сделать татуировку».
Это я и сделал в день, когда Майк умер. Я сидел дома после долгого дня, опустошенный. И достал лезвие из бритвы. Я прорезал линию в длинной светлой полоске шрама на большом пальце и еще одну поперек, чтобы получился маленький знак «х». Поцелуй. Я разломал ручку и налил чернила в кровоточащий поцелуй. Каждый раз, когда мне нужно почувствовать, что Майк рядом, я целую этот маленький крестик и переношусь в тот день, когда его ноготь порезал меня до крови, и в тот день, когда он умер.
Что бы они ни искали в спинномозговой жидкости Майка, они этого не нашли. А это могло означать только одно: это болезнь моторных нейронов. Официально. Майк плакал. Он не рыдал и не впадал в истерику, но слезы у него потекли. Это был конец той маленькой надежды, за которую мы все цеплялись, – что это может быть что-то другое.
Конечно, у нас были вопросы. Много вопросов. И мы засыпали ими врача-консультанта. Мы хотели знать, что мы можем сделать. Ничего. Но должно же быть хоть что-то, что мы можем сделать, чтобы хотя бы попытаться затормозить болезнь, что-то, чем можно купить Майку больше времени, нам больше времени с Майком. Нет. Ничего. Это болезнь моторных нейронов. Ничего нельзя сделать. Вот что нам сказали. Единственный совет, который у нее нашелся, это «Приведите дела в порядок».
Приведите дела в порядок? Она с таким же успехом могла сказать: «Тебе крышка. Составь завещание и попрощайся с родными, потому что ты умрешь, с тобой покончено, ты не жилец, и это случится скорее рано, чем поздно».
В моей жизни было много случаев, когда я жалел, что не сказал то, что на самом деле думаю. Это ситуации, когда вы слишком поздно понимаете, что надо было сказать. А тогда я был оглушен, зол и подавлен и не сказал ничего путного. Только позже я понял, что должен был сказать: «Как вы смеете? Как вы смеете нам такое говорить?» Я должен был бросить вызов этому холодному и чудовищному отказу бороться за будущее Майка. Я не хочу очернить врача-консультанта Майка, она была милой женщиной, в целом нам сочувствовала и была дружелюбна, но эти слова – худшее, самое бессердечное, что можно сказать в такой ситуации.
И любые наши собственные предположения о том, как можно было бы облегчить страдания Майка, были в основном сметены в сторону как бессмысленные. Я спросил о диете. Какое влияние может оказать питание на развитие болезни? Майк всегда придерживался здорового питания. Он был вегетарианцем и внимательно относился к выбору пищи. Я не хочу сказать, что думаю, что его бы излечила сбалансированная диета с витаминами и минералами, но правильное питание могло, по крайней мере, дать некоторый толчок для его энергии и живости и поддержать его способность справляться с ухудшениями состояния. Но нет, нам сказали, что это ничего не изменит. Майку можно есть все, что он хочет. У него болезнь моторных нейронов. И все тут.
Прямо из ее кабинета мы отправились к физиотерапевту. Мы надеялись получить совет, как Майку укреплять мускулы, когда они начнут слабеть, может быть, поможет какой-то курс лечения, что-нибудь. Что угодно. Но вердикт был тем же. В физиотерапии нет смысла. Она не поможет. У него болезнь моторных нейронов. И все тут. Физиотерапевт, к которой мы сходили, перенесла инсульт или что-то похожее. Одна сторона ее тела была ослаблена, и одна сторона лица перекошена. Когда мы спросили, какая физиотерапия может помочь Майку, она чуть не рассмеялась. Она показала на свое лицо и заявила, что ничего не может сделать, чтобы этому помочь. Она это приняла. И явно дала понять, что и Майку следует сделать то же самое. Она могла бы с тем же успехом сказать: «У тебя болезнь моторных нейронов. Твои мускулы со временем атрофируются. Нет смысла в бесполезных попытках заставить их работать, потому что они не будут работать. Тебе крышка».