Оказавшись, наконец, в Париже, мы смогли провести в нем лишь один день: наш корабль отплывал из Бордо на следующий вечер. Префект полиции должен был подписать наши французские визы. Все было устроено. Графиня де Греффюль была так добра, что заранее сделала все необходимые приготовления, и поэтому после официального визита к префекту мы смогли пройтись по ведущим магазинам одежды и шляпным магазинам.
Через двадцать четыре часа после этого, когда мы шли на набережную д’Орсе садиться в поезд, никто не смог бы нас узнать. Мы были элегантно одеты, за нами несли шестнадцать чемоданов, сами мы были нагружены цветами, с нами шли горничная, няня и наш сопровождающий мистер Рассел. Многие старые друзья Вацлава поворачивались к нам и говорили «до свидания».
В этом роскошном поезде мы встретились с будущей женой Больма, очаровательной молодой женщиной, с которой я за несколько лет до этого уже встречалась в Вене. Она ехала к Больму в Америку. Больм прислал нам телеграмму, и мы пообещали доставить к нему будущую супругу целой и невредимой. Мы должны были задернуть занавески на окнах, чтобы за нами не смогли подсматривать немецкие авиаторы. Такое правило было обязательным для всех поездов, выезжавших из столицы, и у нас от этого по телу пробежала довольно противная дрожь.
В Бордо мы сели на французский лайнер «Рошамбо», который даже в те дни заслуживал самых высоких похвал. Путь через океан продолжался почти две недели, и все это время был сильный шторм. Вацлав постоянно находился рядом с корабельным врачом, доктором Луи Море, который был и знаменитым гравером, а на морских рейсах служил из-за войны.
Они подолгу обсуждали созданную Вацлавом теорию записи движений, и доктор исправил те немногие анатомические ошибки, которые в ней были. Мы оба пытались угадать, что нас ждет на далеком берегу. Найдем ли мы там, наконец, мир и взаимопонимание с Дягилевым?
Будет ли там Вацлав свободен как художник и человек?
Однажды утром, гуляя по палубе, мы увидели первых чаек, летавших вокруг мачты, и нам сказали, что мы прошли ближайшую к американскому материку точку — пловучий маяк Нантускет.
Глава 16
Нью-Йоркский сезон
Когда мы медленно плыли в сторону «карантина», нам казалось, что так называется какое-то заколдованное место, потому что уже двадцать четыре часа до этого все на борту говорили о нем с почти религиозным почтением. Капитан, гордый тем, что довез нас целыми и невредимыми через всю Атлантику до американских вод, отдавал на мостике свои последние приказания. Находившиеся на борту американцы — таких было немного — гордо рассказывали нам о всех чудесах, которые могут ждать нас впереди: об огромных состояниях, которые можно приобрести за одну ночь в этой стране безграничных возможностей, где каждый человек свободен и может заработать себе на жизнь, если только хочет работать, где классовые различия не тормозят движение человека вверх по общественной лестнице, где идеализм и гуманизм по-прежнему являются направляющими силами.
Появилась маленькая лодка, из нее на борт поднялся лоцман, а через несколько минут к нашему борту пристал более крупный паровой катер. На борт поднялись чиновники в мундирах; первым из них шел врач, доктор Луи Море сразу же взял его за руку, и они исчезли за горой бумаг. Следом за врачом шли решительные с виду люди довольно плотного телосложения и с очень спокойным взглядом — чиновники иммиграционной службы. Сразу после них появилась группа возбужденных, жестикулирующих людей с фотоаппаратами. Мистер Рассел поспешно втолкнул Вацлава в кабину. «Это репортеры и фотографы. Подождите, пока я проведу вас через иммиграционные власти, а с ними мы можем увидеться позже».
За очень короткое время эти репортеры обыскали весь корабль от мостика до трюма и узнали обо всем, что случилось с тех пор, как мы отплыли от французских берегов. Я никогда не видела такого колдовского мастерства в работе, как у них. Несмотря на уловки Рассела, Вацлав был найден уже через секунду, и эти люди тут же подружились с ним. Вацлаву понравились их природное добродушие и наивность. Все они были здесь для того, чтобы рассказать о нем, все старались заработать себе на жизнь, каждый хотел получить что-нибудь особенное, чего нет у других, — и Вацлав старался их удовлетворить. Они хлопали его по плечу, обнимали Киру, говорили ей несколько слов по-русски, брали Вацлава за ноги, чтобы пощупать его мускулы, и жевали при этом резинку. Это жевание очень заинтересовало Вацлава, и один из них тут же предложил показать ему, как это делается. Потом они отвели нас всех на верхнюю палубу и сфотографировали нас под всеми возможными углами. Вацлав только улыбался и сказал всего несколько слов. Рассел, похоже, был раздавлен потоком вопросов, на которые пытался ответить. «Господин Нижинский, что вы думаете о войне и долго ли она будет продолжаться?» «Кто более велик, Карсавина или Павлова?» «Вы слышали о Распутине? Действительно ли он — власть, стоящая за спиной царской семьи?» «Сколько зубов у маленькой Киры?» «Как произносится такое-то слово?» «Предпочитаете ли вы американок француженкам?» «Ваше мнение о подводной войне?» «Пикассо кубист или футурист?» «Какой ваш любимый вид спорта и какая любимая роль?» И так далее, пока главный стюард не поднялся наверх и не сказал нам, что иммиграционные чиновники готовы принять нас.
Как только мы закончили дела с властями, репортеры снова завладели нами, но теперь для того, чтобы поблагодарить нас за покорность во время предыдущих интервью, и нас провели на верхнюю палубу, чтобы мы смогли посмотреть на один из самых чарующих и изумляющих видов в мире — очертания Нью-Йорка на горизонте.
Вацлав совершенно потерял голову, когда из тяжелого желто-серого тумана внезапно поднялись в небо стройные высокие здания, словно возник целый город минаретов и колоколен. К огромному удовольствию репортеров, Вацлав начал подпрыгивать от восторга, и нам пришлось смеяться, когда эти газетчики закричали: «Эй, мистер Нижинский, оставайтесь же с нами! Ради бога, не улетайте!»
Сходя по трапу, мы увидели ожидавшую нас группу людей с цветами. Это были представители «Метрополитен», несколько моих бывших школьных подруг, артисты Русского балета и впереди них — Дягилев. Я подошла первая, и он поклонился очень низко, поцеловал мне руку и преподнес прекрасный букет роз «американская красавица». Вацлав шел за мной на малом расстоянии и нес Киру. Сергей Павлович по русскому обычаю поцеловал его в обе щеки, и Вацлав одним быстрым жестом положил ему на руки Киру. Дягилев, судя по его виду, смутился и передал ребенка человеку, который стоял рядом. Дробецкий улыбался во весь рот. Нам представили Масина, потом Сергей Павлович ушел с Вацлавом, а я молилась, чтобы это оказалось настоящим договором о дружбе.
Вацлаву, похоже, нравилась бодрящая сумасшедшая скорость движения в Нью-Йорке и быстрота поездов подвесной железной дороги, особенно тех поездов, которые называются «экспрессы». Я думаю, если бы у него было время, он бы катался в них целый день. Он сразу увидел, насколько здесь такие устройства удобнее и практичнее, чем в Европе.
Как только мы вошли в свои комнаты, телефон начал звонить без перерыва. Пришла Мария Степановна для примерки, принесли балетные туфли, пришли фотографы, было доставлено множество цветов сначала от хороших знакомых, потом от незнакомых нам людей. Затем пришел секретарь мистера Отто X. Кана и отвел нас в его офис.
После обмена вежливостями мистер Кан посоветовал нам, какие достопримечательности мы должны посмотреть. Вацлав поблагодарил его за то, что Америка заступилась за нас. Я решила, что настал подходящий момент, и объяснила ему положение дел: Вацлав охотно будет танцевать в Опере, но не с труппой Дягилева, пока тот не уплатил Вацлаву деньги, которые должен ему, — прежнее жалованье. И я объяснила, что сэр Джордж Льюис не смог собрать эти деньги, поскольку Дягилев всегда очень умно уклонялся от уплаты. Кан, поскольку был бизнесменом, отнесся к моим словам с пониманием и попросил меня прислать ему постановление суда, чтобы он и его люди смогли посмотреть, как это можно уладить, а также сказал, что они желают заключить с Вацлавом отдельный контракт.
Мы попытались забыть тот неприятный факт, что Дягилев был должен Вацлаву полмиллиона франков и будет обязан сражаться за них. Вацлав предпочел бы бросить все это дело, но думал о своей семье, поэтому чувствовал, что не может так поступить, и отдал все это дело в мои руки. Я не могла заниматься им одна. За много лет до того я встретилась в Карлсбаде с девушкой по имени Мадлен, и мы очень подружились. Теперь она поздравила меня с приездом на пристани и сказала, что контора ее дяди займется нашими юридическими делами. Этот дядя был одним из виднейших адвокатов в Соединенных Штатах и имел очаровательную жену, миссис Минни Унтермейер, вместе с которой я ездила в Байройт, когда была девушкой. Мадлен привела нас в этот офис, который находился в здании «Экви-тебл-Билдинг», и поездка туда дала Вацлаву много нового опыта: новым были станция метро в здании, парикмахерская, фонтан с содовой водой, аптека, где мы смогли поесть. Вместе с Мадлен он прошел по всему зданию, а ее брат Лоуренс Стейнхарт, молодой племянник мистера Унтермейера, обсуждал со мной наше дело.
Лоуренс должен был представлять интересы Вацлава в деловых отношениях. Это было первое важное дело, которое поручили ему в конторе его дяди. Он был очень приятный, привлекательный внешне молодой человек с блестящим умом и очень быстро понял нашу трудную ситуацию. За короткое время он почувствовал себя совершенно как дома в лабиринте сложных средневековых интриг Русского балета и за три дня решил дело, с которым в Европе многие видные адвокаты не могли справиться в течение трех лет. Борьба была нелегкой, поскольку Дягилев, что бы там ни решило отделение королевского суда, не желал признать себя должником, а когда в конце концов признал, отказался платить.