Я получила от крестного открытку, на которой была написана старая поговорка: «Ты подняла колокол на колокольню, теперь иди звонить в него». Я не могла понять, что это значит, пока из полиции не пришел приказ, чтобы мы готовились к переезду в Богемию, в город Карлсбад. Никогда я не упаковывала так охотно все вещи перед отъездом. Мы пришли отметиться в полицию. Прощаясь с нами, префект сказал: «Я надеюсь, что мы не были слишком суровы. Я пытался сделать все, что в моих силах. Но иногда мы обязаны выполнять правила, которых мы сами не одобряем. Я полностью симпатизирую вам». Потом он повернулся к Вацлаву и произнес: «В пути вам придется остановиться в Вене, чтобы побывать у врача вашей жены». Тут он посмотрел мне в глаза и произнес почти тоном гипнотизера: «Вы ведь очень больны, верно?» Я ответила: «Да». — «Хорошо, я сообщу об этом властям». Мы поняли, что он указал нам путь на свободу.
Глава 15
«Сдан напрокат» Америке
Мы приехали в Вену в начале января 1916 года, без денег, по-прежнему военнопленные — и не знали, сколько времени еще пробудем пленниками. Но, несмотря на все это, мы чувствовали облегчение. В Карлсбаде, где мы должны жить на положении интернированных, мы будем среди славян.
На вокзале мы взглянули друг на друга: нам надо было идти в полицию, но нужно было где-то оставить Киру: она устала в поезде. Поэтому мы зашли к моему зятю III медесу. Он был очень популярным в Вене певцом, родным для венцев Тристаном и Лоэнгрином, а теперь уважение к нему стало вдвое больше, потому что он не только носил почетное звание «камер-певец Придворной оперы», но еще был подданным нейтральной страны. Он пришел в полицию вместе с нами.
«Ваше превосходительство, представляю вам пленного — моего зятя Нижинского».
«Я так рад, просто восхищен. Какое счастье! Не дадите ли вы мне свой автограф? Ох, „Видение розы“ — это просто божественно, и „Спящая красавица“ тоже; я даже не знаю, что из них лучше. Какой радостью было видеть ваш танец! Хоть бы эта несчастная война скорее закончилась! Как она тормозит искусство, оно ведь может развиваться только в монархическом государстве, при мире и процветании. О, я вижу — ваши бумаги. Конечно, конечно — интернирован. Ну, мы здесь в Вене умеем проводить различия, знаем, как к кому относиться. Закон есть закон, но нужно знать, как его применять. Великий артист всюду дома. — Он стал напевать себе под нос „Рассказ Лоэнгрина о Граале“. — Кстати, дорогой Шмедес, вы делаете вдох перед словами „Я — Лоэнгрин“ или перед „Отец мой — Парсифаль, боговенчанный“?» Он позвонил в один из многочисленных колокольчиков, стоявших у него на письменном столе, и вошел очень элегантный молодой человек в визитке.
«Господин Нижинский, позвольте представить вам моего секретаря, графа Людвига (такого-то). Граф, мы имеем честь принимать в нашем городе как гостя величайшего танцовщика в мире. Он задержится здесь на какое-то время, потому что мадам Нижинская нездорова. Вы, господин Нижинский, всегда можете сказать мне, когда пожелаете уехать в Карлсбад, — возможно, летом: там это лучшее время года. Не утруждайте себя — не приходите сюда отмечаться, и обязательно сходите посмотреть возобновленных „Мейстерзингеров“. Я всерьез считаю, что это великолепная постановка. Шмедес, мне нравится ваш Вальтер Штольцинг.
Каждый раз, когда захотите связаться со своей семьей, просто позвоните графу; он устроит это: мы можем отправить ваше письмо через международное отделение Красного Креста. Извините за эти неудобства».
Это действительно был совершенно неожиданный прием. Но где и как мы будем жить? В американском консульстве в Будапеште нам перед нашим отъездом в Вену выдали какие-то американские документы, выпущенные специально для русских пленных и позволявшие нам переезжать с места на место. Консул сказал нам, что в Австрии за русскими пленными присматривает испанское посольство, поэтому мы знали, что должны зайти туда отметиться.
Вацлав пошел к г-ну Волфу, владельцу гостиницы «Бристоль», спросил его, можем ли мы снять у него номер на несколько дней, и сказал, что у нас нет денег заплатить. Г-н Вольф засмеялся. «Господин Нижинский, вы же раньше оказывали честь моей гостинице; конечно, мы рады принять вас — добро пожаловать. Я скажу, чтобы вам приготовили один из лучших номеров — спальню, комнату для ребенка, гостиную и ванну. Будьте как дома, заказывайте все, что пожелаете, оставайтесь хоть год, хоть два — пока будет продолжаться эта проклятая война! Заплатите мне, когда война кончится».
На следующий день, когда мы отмечались в испанском посольстве, первый секретарь посла принял нас и сказал нам, как они рады, что мы приехали в Вену.
«Правду говоря, мы — об этом вы знаете — передали его величеству императору Францу-Иосифу несколько просьб о вашем освобождении. Сам его апостолическое величество король Испании Альфонсо всего несколько дней назад заступился за вас после того, как не удались ни попытки датчан, ни переговоры с русскими по поводу обмена. Поверьте мне, г-н Нижинский, мы сделали все, что в наших силах, но условия австрийцев были просто смешными. Пять высших офицеров Генерального штаба, в том числе генерал Кузманек, защитник павшей крепости Пржемышль, за гражданского пленника — это было неприемлемо.
Как ни сильно русские хотели вас, они по военным соображениям не могли согласиться.
Его святейшество папа тоже просил о вашем освобождении: вы католик и артист. После этого они, разумеется, не могли отказать».
Позже мы узнали, что маркиза Рипон и графиня де Греффюль пробовали все возможные пути нашего освобождения и обратили внимание королевы Александры и вдовствующей императрицы Марии Федоровны на судьбу Нижинского.
Когда Вацлав сказал ему о нашем катастрофическом безденежье, он засмеялся: «Деньги мы вам дадим под парижский аккредитив или без него — разумеется, сколько вы пожелаете».
Казалось, что мы видим сон. Когда мы пришли домой, Вацлав просто схватил меня, закружил в вальсе, и мы кружились, пока я не упала в кресло, задыхаясь.
Г-н Грегор, директор Придворной оперы, сказал нам, что мы можем приходить туда каждый день, и дал нам пропуск.
«Где вы собираетесь упражняться?»