Но никто не старался изменить неверное направление мыслей Фокина или успокоить его оскорбленную гордость. По сути дела, те, кто был бы должен это сделать, только усиливали в нем злобу против Нижинского. И вот, после постановки на сцене «Дафниса и Хлои», Фокин в конце концов подал Дягилеву просьбу об увольнении. Он желал порвать все связи с Русским балетом, если у балета будут другие хореографы. На такую уступку Дягилев не мог и не хотел пойти.
Фокин, который после ухода Петипа на пенсию работал при Мариинском театре, но не мог получить должность его официального балетмейстера и мог сочинять собственные работы лишь для благотворительных представлений, теперь, после потрясающего успеха за границей с Русским балетом, наконец был назначен балетмейстером Мариинского театра.
Слух о том, что Фокин собирается уходить, быстро распространился среди артистов труппы, но они не могли поверить в это. Много лет назад, во время второго парижского сезона, он уже угрожал это сделать. Но в тот раз причиной было нарушение одного из его правил. Существовали неписаные обычаи: никакая часть балета или танца не может быть исполнена на бис, и ни один артист не может выходить на аплодисменты во время представления. Однажды вечером «Вакханалия» в «Клеопатре» почему-то была исполнена на бис. Фокин был так огорчен, что немедленно ушел из театра с намерением никогда не возвращаться. Но Дягилев, который был согласен с Фокиным относительно его правил, сурово наказал постановщика, допустившего эту ошибку, и на следующий день вернул Фокина обратно.
Они надеялись, что и теперь произойдет то же самое, но Фокин собрался уходить всерьез. Когда артисты узнали об этом, они решили устроить торжественное прощание с ним. Труппа подарила ему в знак любви вазу с цветами, и было намечено, что подарок преподнесут главные артисты труппы — Нижинский и Карсавина. Но Дягилев велел Нижинскому не делать этого: Фокин, по словам Сергея Павловича, не желал его даже видеть. Поэтому Нижинский, обиженный такой несправедливой злобой, оставался в своей уборной, пока на сцене шла прощальная церемония.
Фокин был глубоко опечален его отсутствием и со слезами на глазах попрощался с остальными артистами балета. Если бы Сергей Павлович разрешил Нижинскому прийти, возможно, вместо специально созданного недоразумения произошло бы примирение, и судьба Русского балета была бы совершенно иной.
Глава 11
«Игры» и «весна священная»
Беспокойный парижский сезон 1912 года подходил к концу. Новые спектакли и громкие споры только что закончились; теперь время и ум Сергея Павловича заполнили светские обязанности и новые художественные планы. Нижинскому тоже нелегко было освободиться от них. Его просто осаждали художники и скульпторы. Его рисовали и делали с него наброски бесчисленные художники со всего мира. Раньше его черты и движения улавливали взглядом и изображали Бланш, Лепап, Серов, Детома и многие другие. Но им приходилось подстерегать для этого минуты, когда Нижинский был свободен, — жест или позу за кулисами или в репетиционном зале. Теперь Роден в числе многих других предложил сделать скульптуру с Нижинского. Было решено, что после утренних упражнений Нижинский будет ходить к Родену в его медонскую мастерскую и позировать.
Начались и походы по магазинам. Нижинский одевался с педантичной аккуратностью, но просто. Одежды у него было мало, и он никогда не имел больше двух костюмов одновременно. Большую часть дня он проводил в театре, одетый в тренировочный костюм. Эта одежда была единственной роскошью, которую он себе позволял. Рубашки для танца ему шил модный парижский и лондонский портной-рубашечник Тремлетт по специальной выкройке, из очаровательного нежного крепдешина пастельных тонов. У него были сотни пар танцевальных туфель. Во время одной из своих поездок по Парижу в автомобиле он обнаружил в маленьком магазинчике на улице Комартен какие-то странные замшевые сандалии, украшенные тесьмой, купил их и носил во время репетиций, когда не танцевал. С этого началась популярность сандалий из Довиля, которые стали сверхмодными.
После премьеры «Синего Бога» Кокто, один из его авторов, подарил Нижинскому золотой карандаш с кабошоном из сапфира, который Вацлав всегда носил с собой. У Нижинского была настоящая страсть к сапфирам, и Сергей Павлович, зная это, при каждом приезде в Париж дарил ему кольцо с сапфиром от Картье. Считалось, что Вацлаву принадлежат самые лучшие сапфиры, и вскоре его прозвали «король сапфиров». Тут понадобились советы Гинцбурга, и он был в восторге оттого, что в таких случаях ездит с Нижинским, сопровождая его в качестве арбитра изящества. Тремлетту был сделан большой заказ на нижнее белье и халаты, в которых Нижинский выглядел очень красиво — и в пижамах тоже. Но в одежде для улицы он казался очень неуклюжим: она не подходила к его очень пропорционально сложенному телу. У него были широкие плечи и тонкая талия — шестьдесят три сантиметра, не больше, чем у Венеры Милосской. Было решено, что заказ на его костюмы будет отдан Дэвису, знаменитому лондонскому портному, который шил на принца Уэльского. У Тоне был заказан красивый, подогнанный по его руке корпус для часов, и Нижинский стал владельцем самых плоских часов от Бенсона. Он был счастлив и горд этой покупкой, как ребенок. С тех самых пор, как много лет назад, еще учеником, он танцевал перед царем в спектаклях Императорской школы и царь подарил ему часы, которые в конце концов оказались в ломбарде, он никогда не имел часов.
По вечерам Нижинский любил ужинать в «Шато де Мадрид» или «Пре Кателан». Там, на зеленой лужайке, было тихо и спокойно, воздух был пропитан ароматом акации, и там он отдыхал. Очень часто их[25] сопровождал Дебюсси, который был в восторге оттого, что «Фавн» стал сенсацией. Его очень увлекла мысль о том, чтобы вместе с Нижинским работать над новым балетом.
С помощью Дягилева, который был их переводчиком, они обсуждали это предложение, и однажды вечером, обедая на террасе «Пре Кателан» под электрическими лампами, которые через веерные листья конского каштана отбрасывали на скатерть тени-кольца, он обратил внимание на полет привлеченных огнем мошек, которые описывали круг за кругом около ламп, и тут у него родился замысел «Игр». Он сказал Дебюсси, что представил себе случай из современной жизни — спорт и дух современной молодежи: «спортивная игра и игра в любовь». Предполагалось, что действие будет происходить в сумерках возле теннисной площадки после игры. Это должна быть самая суть флирта — современной формы любви. Получувства и незавершенные полужесты, игра телом в теннис и чувствами во флирт, любовная интрига между мальчиком и двумя девушками то с каждой отдельно, то с обеими одновременно — вечный любовный треугольник с совершенно новой точки зрения. Этот сюжет стал основой для очень многих современных балетов, которые на много лет позже сочинили Масин, Нижинская, Баланчин и другие.
Нижинский всегда интересовался спортом и всегда с завистью смотрел на спортивные игры. Он был бы рад участвовать в них, но, когда он был учеником Императорской школы, ему были строго запрещены все виды спорта, кроме плавания, так как спорт развивает мышцы неподходящим для танцовщика образом. Танцовщику вредно даже слишком много ходить.
Нижинский начал позировать Родену. Обычно Сергей Павлович привозил его в мастерскую, но иногда он приезжал в Медон на автомобиле один, а Дягилев позже приходил отвезти его обратно. Сергей Павлович был очень занят, а Роден хотел быть один во время работы. Вначале он сделал много набросков, с увлечением и интересом срисовывая каждый мускул своей модели. Нижинский позировал обнаженным. В конце концов Роден выбрал для него позу, похожую на позу Давида у Микеланджело: туловище опирается на правую ногу, а левая поставлена с небольшим наклоном; голова повернута на три четверти вправо, правая рука поднята, и ее ладонь повернута в сторону головы. Нижинский терпеливо позировал мастеру по многу часов. Когда он уставал, Роден усаживал его, показывал ему все свои наброски и, поскольку они не могли говорить друг с другом, рисовал то, что хотел объяснить, а Нижинский объяснялся с ним жестами. Этот их язык, возможно, был бы очень сложным для других людей, но они в совершенстве понимали друг друга. Сеансы позирования прерывались ленчем, во время которого и мастер, и его модель отдыхали. Еду Роден любил простую, но был большим любителем и знатоком вин. Во время его коротких ленчей к столу подавались лучшие вина Франции, прежде всего бургундское, которое он предпочитал всем остальным.
Сергей Павлович был достаточно сильно встревожен той близостью, которая так быстро возникала между пожилым скульптором и молодым танцовщиком. Роден был артистом, и этим двоим очень многое не нужно было даже говорить друг другу, потому что они знали это инстинктивно. По этой же причине Дягилеву не было места в союзе, который объединил Родена и Нижинского. Сергей Павлович знал это и начал ревновать, но сохранял власть над собой.
Празднества и развлечения следовали одно за другим — у мадам Эфрусси, у махараджи княжества Капуртала, у мадам Эдвардс, в посольствах. На них всех просили присутствовать Карсавину, Нижинского и других русских артистов. Эти приемы были очень роскошными и очень изысканными, и каждый хозяин старался превзойти другого. Но первое место заслужил Ага Хан. В этом же году во время лондонского сезона на званом вечере, который он давал в своем саду, Нижинский и Карсавина по его желанию исполнили вариацию в честь их величеств и других его гостей. Дягилев запросил только за Нижинского пятнадцать тысяч золотых франков, а танец продолжался всего четыре минуты. На последнем представлении в Шатле, где присутствовало много известных иностранцев, среди зрителей был Рихард Штраус, который уже давно желал сотрудничать с Русским балетом. Он вместе со своей женой Паулой пришел к Нижинскому за кулисы. Паула была очень даровитая и энергичная женщина. С Сергеем Павловичем она тоже вела себя очень решительно, а войдя в уборную к Нижинскому, стиснула его в объятиях, поцеловала в обе щеки и похлопала Видение розы по плечу такой тяжелой рукой, что почти раздавила его и розовые лепестки на его костюме. Свидетелями этой сцены оказались Ростан и другие люди, которых она очень позабавила.
Восторг публики на этом прощальном представлении был таким, что пришлось повторить на бис «Видение» все полностью. Карсавина обратилась к публике с очаровательной короткой речью, и ее, которой принадлежала часть успеха, буквально забросали цветами.
К несчастью, статуя Нижинского не была закончена из-за того, что Дягилев постоянно находил предлоги, чтобы помешать сеансам позирования. Его ревность стала неуправляемой. Однажды он пришел в мастерскую раньше, чем рассчитывал. Был душный полдень, воздух был тяжелым, как бывает перед грозой; такая погода возможна только в июльском Париже. Сергей Павлович прошел по дому и обнаружил обоих артистов в святилище Родена. Нижинский мирно спал на кушетке, накрытый шалью, а Роден тоже спал у его ног. Сильная жара, долгие часы позирования и крепкое вино утомили и пожилого скульптора, и Нижинского, который не привык пить. Дягилев не стал их будить. Он ушел незамеченным и рассказал об этом случае только Баксту. Больше об этом случае ни разу не упоминали, но Дягилев решительно прекратил сеансы. Этим он, несомненно, лишил мир шедевра.
Со времени отъезда из Монте-Карло Нижинский практически не имел возможности видеться с сестрой наедине. Броня в тот сезон имела большой успех. Роль в «Фавне» увеличила ее популярность. В труппе ее очень любили за то, что она была хорошим и веселым товарищем. Но брат не знал, что в это время один молодой танцовщик из труппы оказывал ей очень много внимания. Ее слава росла, а то, что она была сестрой Нижинского, окружало ее особым блеском. Некоторые танцовщики втайне думали, что близкое родство с семьей Нижинского может быть им полезно, притом Бронислава была доброй, сердечной и обаятельной девушкой. Поэтому началось много маленьких флиртов, среди которых серьезным было ухаживание многообещающего танцовщика Кочетовского. Он попросил Броню выйти за него замуж, и она согласилась. Эта новость очень удивила Нижинского. Он почему-то верил, что она так же полностью поглощена искусством, как он сам, и поэтому объявление о свадьбе стало для него разочарованием. Теперь у Брони будет в жизни какой-то интерес помимо танца. Он почти чувствовал, что теряет товарища. Он не скрыл это чувство, а высказал его Броне, которая с горьким упреком ответила, что не может всегда быть с ним, а раз так, вполне может и выйти замуж. Свадьба была очень тихая, брак был заключен в русской церкви Лондона, в присутствии Сергея Павловича и Нижинского, который отдал невесту жениху.
Лондонский сезон был, как обычно, праздничным. Леди Рипон устроила вечер в саду в Кум-Корте, и там в ее театре танцевали Нижинский и Карсавина. На вечере были королева Александра и императрица Мария Федоровна, которые обе выразили восхищение этими двумя артистами. Королева Александра сказала Нижинскому, что каждый раз, когда приходит на представление и в программе указано «Видение розы», она пересаживается из своей ложи на место в партере, в середину зрительного зала, чтобы полностью видеть его танец и завершающий прыжок.