Для остальных членов труппы время, проведенное в Монте-Карло, было приятным. Спектакли не следовали один за другим так часто, как в больших городах, так что днем, когда артисты были свободны, они могли уходить из дома развлекаться и наслаждались ярким солнцем и весельем Ривьеры. Одним из многих людей, которые очень помогали Русскому балету, был Ага Хан. Он никогда не забывал прислать прекрасные цветы и подарки как звездам труппы, так и другим танцовщикам и танцовщицам — артистам кордебалета. Однажды он прислал Карсавиной ожерелье из жемчужин. Она пришла в ярость от подарка, который посчитала любовным предложением, и примчалась к Дягилеву. «Тут вовсе не это, Тамарочка, — сказал он. — Примите жемчуга так же, как букет от кого-нибудь другого. Это только комплимент вашему искусству».

В дневные часы Ага Хан обычно сидел «У Румпельмайера» перед целой горой тостов, удобно положив ноги на стол, и беседовал с артистами Русского балета; эти беседы продолжались за ужином в «Кафе де Пари».

Нижинскому Ага Хан нравился, а еще его очень забавляла свита Ага Хана и то, что у того возле двери постоянно, днем и ночью, сидели на полу, скрестив ноги, два прислужника. Ага Хан пригласил Дягилева, Нижинского и Карсавину приехать в Индию, но как они могли это сделать, при всем желании Нижинского поехать? У них никогда не было свободного времени между сезонами.

Наконец их выступления в Монте-Карло закончились, и приближалось время ехать дальше — в Париж, где предполагалось репетировать с Фокиным «Синего Бога», «Тамару» и «Дафниса и Хлою». В этих балетах были две роли для Нижинского. Он сказал Сергею Павловичу, что репетиции «Фавна» продвинулись уже далеко, но, несмотря на это, он должен будет продолжать их до самого дня премьеры.

Этот сезон должен был проходить в Шатле. Нижинский и Дягилев остановились, как обычно, в отеле «Крийон». Фокин был уже в Париже и сразу же начал репетировать. Дягилев вызвал его в отель и в разговоре мимоходом упомянул о том, что Нижинский собирается представить публике свою новую хореографическую поэму и работа над ней уже почти закончена. Было похоже, что Фокин принял эту новость достаточно спокойно.

Три балета Фокина, в том числе «Тамара», были задуманы с большим размахом, и в них была занята вся труппа. Были отрепетированы сначала «Синий Бог», а затем «Тамара», в которой главные роли исполняли Адольф Больм и Карсавина. Очень русская музыка Бородина хорошо известна, а зловещая хореография и необычные высокие декорации хорошо подходили к ней, и в них были все те жестокость и местный колорит, которые были нужны для двора средневековой кавказской царицы. Сезон начался в середине мая, и его первой новинкой стал «Синий Бог». Его приняли прохладно, если не брать в расчет личный успех исполнителей. В программе были также «Видение», «Жар-птица», «Петрушка» и «Князь Игорь». «Тамара» была принята лучше, но Фокин каким-то образом почувствовал, что муза, всегда ему верная, теперь его покинула. Он стал жаловаться на нехватку времени для репетиций — репетиции «Дафниса и Хлои» все еще продолжались — и попросил у Дягилева разрешение репетировать больше. Но Дягилев ответил отказом, заявив, что труппа уже переутомилась и артисты не смогут вынести дополнительных репетиций. За три дня до премьеры Сергей Павлович предложил совсем отказаться от «Дафниса». Фокин умолял дать ему эти три дня, хотя знал, что совершенно необходимы еще шесть или восемь репетиций. Хореография была чрезвычайно сложной, и «Дафниса» пришлось репетировать даже в день его первого представления. Фокин беспокоился и волновался. Он чувствовал, что его положение как балетмейстера становится менее прочным. К тому времени он услышал больше о «Фавне». Ходили слухи, что готовится что-то в корне новое. Нижинский, как всегда, послушно выполнял все, что требовал от него Фокин, и великолепно исполнил роль греческого юноши в «Дафнисе и Хлое». Но, несмотря на это, сам балет не имел постоянного успеха в репертуаре. С точки зрения хореографии ни один из трех новых балетов не достиг уровня «Карнавала» или «Видения».

Дягилев видел, что Фокин находится не в лучшем настроении, и также понимал, что часть фокинского раздражения направлена против Нижинского. Сергей Павлович, великий дипломат, легко мог бы попытаться объяснить, что происходит, и создать атмосферу дружелюбия. Но у него было в характере много странностей. Он никогда не хотел, чтобы его сотрудники чувствовали себя спокойно. Напротив, если между ними возникало какое-то недоброе чувство, Дягилев пытался его усилить. Он хотел слепого подчинения и верности себе, и никому другому, а если бы все остальные ненавидели друг друга, эта ненависть великолепно бы вписалась в его схему. Если бы основные творцы в Русском балете однажды стали друзьями, они могли бы посчитать, что Сергей Павлович им больше не нужен. Фокин приобрел слишком много власти. Дягилеву это никогда не нравилось, и в течение всей своей карьеры в артистическом мире он сразу старался сбросить вниз артиста, который поднимался слишком высоко. Править артистами должен был только один человек — Сергей Павлович Дягилев. Да, разумеется, ему было интересно продвигать нового балетмейстера и содействовать рождению новой школы хореографии, но за этим все время крылась и другая причина, побуждавшая его действовать. Он создал Бакста и ради него бросил Рериха и Бенуа. Он возвысил Стравинского и стравливал его с Прокофьевым. Он сделал известным Масина и заменил его на Долина, Лифаря и других. И Бакста он так же бросил ради Ларионова.

Дягилев не удерживал своих артистов при себе, а давал возможности им всем. Открыв артиста и вырастив его, он выбрасывал его, как изношенную перчатку. За те двадцать лет, что Дягилев царствовал над труппой, в ней раз за разом какой-нибудь один танцовщик, один балетмейстер, один композитор, один художник занимал место на вершине, а потом уходил. Ни разу причиной ухода не было то, что кто-то из них пережил свой талант или что его искусство устарело — причины, которыми Сергей Павлович всегда объяснял публике, почему кто-то впал у него в немилость. Стравинский, Бенуа и Фокин остаются великими мастерами. Каждый из тех артистов, которые в прошлом сотрудничали с Сергеем Павловичем или были им открыты, мог бы продолжать работать для славы и развития Русского балета. Но, к несчастью, великий созидатель Дягилев был и сильнейшим разрушителем. Успех Русского балета все возрастал, и с тех пор, как артисты балета ушли из Мариинского театра, Сергей Павлович начал терять голову. У него началась мания величия. Он любил называть свою труппу Русский балет Дягилева. Вначале он играл этой мыслью, а потом сам начал верить, что он — создатель Русского балета. Он забыл, что его танцовщицы и танцовщики были артистами Мариинского театра и выпускниками Императорской школы. Он забыл, что его гвардия театральных художников, его композиторы, его хореографы были порождениями России и ее искусства и имели за плечами многовековую традицию. Дягилев, гениальный открыватель и организатор, думал, будто он, как Бог, создал каждого артиста своей труппы по своему образу и подобию. В то время мало кто из артистов чувствовал это. Нижинский начал это замечать, и Бенуа, который очень хорошо знал Сергея Павловича, тоже должен был заметить. Позже каждому пришлось открыть для себя эту черту характера Сергея Павловича, и она во многих отношениях стала причиной крушения Русского балета в последующие годы, когда он действительно стал Русским балетом Сергея Дягилева.

Фокин думал, что Нижинский специально сделал так, чтобы на репетиции «Дафниса» не хватило времени. В этом же смысле он истолковывал все случаи, когда что-нибудь шло не так. Нижинский видел, что Фокин раздражен против него, и в глубине души был этим огорчен. Он не сделал ничего такого, что могло бы не понравиться Фокину. Наоборот, он считал, что Фокин, его балетмейстер, должен бы приветствовать и ободрять его, как более молодого артиста, на пути развития. Они ведь работали ради одного и того же идеала — искусства танца.

Воздух театра был словно насыщен электричеством. Недоразумение между Фокиным и Нижинским и ожидания, связанные с «Фавном», держали в натянутом состоянии нервы всех артистов. Завершающие репетиции прошли с полным составом оркестра. Музыканты онемели от изумления и единогласно заявили, что «Фавн» — самая выдающаяся работа, которую они когда-либо видели.