По словам Трбухович-Гюрич, информация взята из сообщения журналиста Миши Сретеновича. Крстич в своем «Приложении» пишет о том же: «В интервью, взятом Мишей Сретеновичем в 1929 году, Милева говорила, что Альберт называл ее своим вдохновителем, своим ангелом-хранителем, той, кто оберегает его от жизненных ошибок, а также и от научных ошибок. Этот экстраординарный поступок [отказ Эйнштейна принять деньги] хорошо запомнился, и с тех пор Альберта называли «нашим зятем», он был любим и популярен в Нови-Саде». Обратите внимание на слова Крстича, что Милева
В статье 1990 года Трёмель-Плётц предваряет цитату о финансовом предложении такими словами: «Он [Эйнштейн] сказал отцу Милевы Эйнштейн-Марич», словно это простая констатация факта, а не история, переданная через несколько поколений. Когда об этом рассказывал Питер Фриз, сюжет изменился до того, что Эйнштейн «
Ключ к загадке с приданым может скрываться в находке, сделанной Мишель Закхейм во время ее посещения Сербии в 1998 году. Она побывала в последнем доме матери Милевы и там, в книге «Дэвид Копперфильд», обнаружила «почтовую квитанцию, которая, видимо, использовалась в качестве закладки». Далее Закхейм пишет: «Это была квитанция на деньги, хотя сумма была не указана, а также на пятисотграммовую бандероль. Все было отправлено Милеве в Берн ее отцом в апреле 1905». Можно предположить, что если это было приданое, то почтовая квитанция свидетельствует, что Милош Марич отправил его дочери, а не непосредственно Эйнштейну, потому что, как известно, единственным контактом Милоша с зятем до августа 1905 года было письмо, которое он написал ему в конце января 1902 года, сообщая о рождении дочери Лизерль. Безусловно, он не мог испытывать особо теплых чувств к человеку, который нанес позор семье Марич, став причиной беременности их невенчанной дочери, не говоря уж о том, что даже не потрудился приехать в Нови-Сад повидаться с невестой и матерью своего ребенка, которая настолько плохо чувствовала себя после родов, что не могла сама написать ему и поручила это сделать отцу. К тому же родители Марич не были приглашены на свадьбу дочери.
Очевидны нестыковки между версиями данного эпизода в изложении разных авторов и его мутация в процессе воспроизведения. Но не в этом главное. Радмила Милентиевич документально подтвердила, что приданое на самом деле
Глава 9. История расширяется
Публикация Десанкой Трбухович-Гюрич биографии Милевы Эйнштейн-Марич на сербском (1969), немецком (1982) и французском (1991) языках, за которой последовали пространная статья Сенты Трёмель-Плётц (1990) на английском и доклад Эвана Харриса Уокера на конференции AAAS 1990 года (онлайн-публикация) привлекли широкое общественное внимание к полностью сложившейся истории Милевы. Несмотря на сомнительный характер источников, которыми пользовались эти авторы, и соответствующих их утверждений, за последующие двадцать пять лет появился ряд статей, книг и глав из книг, в которых безосновательно повторялась и даже приукрашалась эта история. Она невероятно заинтересовала публику, чего можно было ожидать в случае внезапно всплывшего увлекательного сюжета, однако увлеченность и безоговорочное принятие ее продолжались многие годы после публикаций. В то время как осведомленные ученые считали историю Милевы почти полностью бездоказательной, она неустанно тиражировалась в текстах, пьесах и телевизионных постановках, зачастую с экстравагантными украшательствами и искажениями исторических фактов.
Восприятие истории Милевы вызывает вопрос: почему ее приняли с такой готовностью и почему она поныне, целиком или частично, так популярна у широкой публики? Один из ответов в том, что история появилась в период конвергенции нескольких культурных изменений, которые, во многом продолжаются и сейчас. Это взаимодействие мгновенно наделила правдоподобностью историю об ученой жене в тени прославленного ученого мужа, о замалчивании ее вклада и едва ли не вычеркивании ее биографии из истории.
На фоне женского движения 1960-х годов и в течение последующих десятилетий происходил бурный рост интереса к исследованиям различных аспектов темы «женщины в науке», включая, биографии женщин-ученых, изучение системы женского образования и статуса женщин в научных профессиях, критическую оценку гендерных ролей в семье и супружеских научных парах, в историографических и философских работах. Из множества работ такого рода стала складываться картина борьбы женщин в прошлом и настоящем за равные права на образование, на восприятие их как ученых и признание их научной деятельности, за право на место в истории. В этом контексте история до того практически неизвестной первой жены Эйнштейна, как показалось, очень хорошо совпадала с историями жизни многих других женщин-ученых и их борьбы с учеными мужского пола – коллегами или супругами в прошлом и настоящем. Среди них, например, была ядерный физик Лиза Мейтнер, чей коллега Отто Ган, был удостоен Нобелевской премии за открытие деления атомного ядра, которую, с учетом важнейшего вклада Мейтнер в открытие, должен был разделить с ней. Как пишет ее биограф Рут Левин Сайм, Ган, вместо того чтобы немедленно признать это, «начал быстро замалчивать и отрицать свое сотрудничество с Мейтнер». Были и некоторые другие, подобные Мейтнер, в том числе и
На рубеже 1980–1990-х годов стал хорошо заметен скептицизм по отношению к науке и выдающимся ученым в целом. Можно говорить о тенденции к развенчанию этих и некоторых других представителей элиты, которая сохраняется в некоторых областях и даже достигла новых высот в наши дни. В академических кругах «научные войны» того периода, наряду с постмодернистским социальным конструктивизмом и связанными с ним движениями стали настоящим интеллектуальным вызовом традиционным основам научных исследований и их результатам, затронувшим и самих ученых. В 1987 году Бруно Латур, один из признанных лидеров этого движения, заявлял, что одной из его целей является «снятие разграничений между наукой и вымыслом». Несколько позже он уточнил: «Я, разумеется, ничего не имею против науки, хотя должен признать, что было приятно немного осадить ученых. Некоторый юношеский энтузиазм был в моем стиле».
Одновременно состоялся выход первого тома «Собрания документов Альберта Эйнштейна», что было воспринято некоторыми как возобновление восхваления Эйнштейна. Это, в свою очередь, возбудило тех, кто поддерживал давнюю антиэйнштейновскую кампанию, зародившуюся в 1920-е годы в Германии и размывшую национальные, культурные и хронологические границы. В течение столетия среди участников кампании были и антимодернисты, и антисемиты, и противники теории относительности, а также просто демагоги, позиционирующие себя защитниками культуры и религии от мнимого «релятивизма», связанного с теорией относительности Эйнштейна. Пример, иллюстрирующий антиэйнштейновские настроения, появился в New York Times, где Эван Харрис Уокер признался, что целью его поддержки истории Милевы является не столько стремление воздать наконец должное Марич, сколько желание подмочить репутацию Эйнштейна: «Я хочу сказать, что король голый. Я не говорю, что Эйнштейн ничего не сделал, но поскольку она была старше и первоначально была лидером, она, вероятно, является источником некоторых его идей».
На фоне феерической путаницы конца восьмидесятых – начала девяностых годов внезапное появление на общественной сцене фигуры малоизвестной и якобы несправедливо замалчиваемой первой жены Эйнштейна в изображении Трбухович-Гюрич, Трёмель-Плётц и Уокера сделало Марич ярким образцом того, как все плохо было и продолжает быть в науке и научной культуре, где доминируют мужчины, как исторические исследователи все эти годы пренебрегали ею и многими другими (и продолжают), да и как нехорош сам Эйнштейн. Трёмель-Плётц четко объяснила для тех, кто еще не понял: «Мотивацией Трбухович-Гюрич было обратить внимание на неизвестное, непризнанное, на то, что было “несправедливо предано забвению”». Чуть позже она повторила: «[Трбухович-Гюрич] хотела спасти от забвения Милеву Эйнштейн-Марич и вписать ее в историю Сербии и в историю науки. Она понимала, что ни один мужчина не сделает это ради Милевы Эйнштейн-Марич, чей собственный муж не смог обеспечить ей то публичное признание, которого она заслуживала».
Истории Милевы, представленной названными выше авторами, с одной стороны, и усердной феминистической критики, скепсиса в отношении науки и некоторых ставших известными деталей переписки между Эйнштейном и Марич с другой оказалось достаточно, чтобы многие авторы и журналисты безоговорочно согласились с их точкой зрения и стали развивать ее, не утруждаясь изучением соответствующих источников. Такая реакция объясняется предвзятостью, готовностью принимать тенденциозно интерпретированные свидетельства, возникшие на основании сложившихся ранее убеждений и мнений.
В последующих разделах я проанализирую (в хронологическом порядке) работы некоторых авторов, которые способствовали тому, что история Милевы дошла до наших дней. Исследование не исчерпывающее (хотя и может показаться утомительным). Большинство авторов склонны некритично повторять одни и те же фрагменты и утверждения, сделанные их предшественниками много лет назад. Некоторые повторения неизбежны, особенно в тех случаях, когда уже знакомые аргументы расширяются и обогащаются.
Одно из самых пространных вторичных изложений истории Милевы для широкой публики – глава «Милева Марич» в книге Андреа Габор «Жена Эйнштейна: Семья и работа в жизни пяти великих женщин двадцатого века», вышедшей в 1995 году. Книгу широко обсуждали. Повествование Габор о Марич во многом повторяет утверждения Трбухович-Гюрич, и автор не задается вопросами об их достоверности или даже правдоподобности. Ошибки и недоразумения настолько многочисленны, что текст в целом вполне оправданно заслужил определения «полет журналистской фантазии».
Многие вводящие в заблуждение пункты, которые Габор берет из работ Трбухович-Гюрич и Крстича, например, история Иоффе и интервью Миланы Стефанович 1929 года, подробно рассматривались в предыдущих главах. Я не буду возвращаться к ним снова и сосредоточу внимание на аспектах, имеющих отношение к периоду учебы в Политехникуме, которые я раньше не затрагивал и которые требуют дополнительного разъяснения.
Молодые люди из Центральной Европы, окончившие гимназию или среднюю школу и сдавшие экзамены на аттестат зрелости, обычно имели право поступать в высшие учебные заведения без дополнительных экзаменов. Однако и Марич, и Эйнштейну при поступлении в Цюрихский политехникум пришлось их пройти. Габор сравнивает их результаты и пишет, что Марич «сдала трудные вступительные экзамены в ВТШ (а Эйнштейн в первый раз провалил их)». Это утверждение ложно. Марич вообще не сдавала вступительные экзамены в Политехникум, за исключением одного предмета, и, в любом случае, их ситуация была принципиально разной. Поскольку Марич сдала экзамены на аттестат зрелости после окончания женской гимназии в Цюрихе и поступила в медицинский колледж, то в Политехникум она должна была быть принята автоматически, без дополнительных испытаний. Но по неизвестной причине Политехникум потребовал от нее сдать один из вступительных экзаменов – по математике. На первой странице ее табеля успеваемости в Политехникуме, опубликованного Трбухович-Гюрич и сейчас доступном онлайн (по запросу «Marić, Student Record»), указаны оценки за эти экзамены. Марич получила весьма скромный средний балл – 4,25 из 6 возможных.
Эйнштейн должен был сдавать вступительные экзамены в Политехникум в полном объеме, потому что ушел из мюнхенской средней школы за два с половиной года до того, как получил право сдавать экзамены на аттестат зрелости. Габор предпочитает умолчать, что на момент поступления в Политехникум ему было всего шестнадцать (Марич – двадцать) и что он примерно девять месяцев вообще находился вне системы школьного образования, поскольку жил с родителями в Италии. На вступительных экзаменах по физике и математике он получил наивысшие баллы, но не набрал, как мы сейчас бы сказали, проходной балл из-за низких оценок по другим предметам. Для завершения среднего образования ему пришлось еще год проучиться в кантональной школе в Аарау. Там его экзаменационные оценки по математике и физике снова были отличными, с максимальными баллами по арифметике/алгебре и геометрии. По окончании учебного года он получил наивысший средний балл (51/3) из всех девяти учеников, сдававших вместе ним экзамены на аттестат зрелости, хотя и был самым младшим. Осенью 1896 года семнадцатилетний Эйнштейн снова подал документы в Политехникум, и от него не потребовалось еще раз проходить вступительные экзамены (как ошибочно намекает Габор). Будучи на год моложе официально установленного минимального возраста для поступления в высшие учебные заведения, он оказался самым младшим из шести студентов, пришедшим в этом году на факультет, где готовили преподавателей математики и физики для средней школы.
Марич сдавала промежуточные экзамены в 1899 году – на год позже Эйнштейна и однокурсников, поскольку на один семестр уезжала в Гейдельбергский университет. Габор пишет:
«Несмотря на пропуск одного семестра, она сдала экзамены за первый год; ее наивысшая оценка – 5,5 балла из 6 возможных. Тогда как финальная оценка Эйнштейна по физике составила «5,25», а 6 баллов он получил только по электротехнике».
Слова и числа в этом абзаце путают и сбивают с толку, и не в последнюю очередь потому, что Габор сопоставляет несопоставимое. Во-первых, Марич не пропускала семестр в первый год обучения (только первый семестр во