И поэтому особенно печально, что рассказывая в главных чертах историю своего народа за последние три десятилетия, историю его смертных мук, Г. П. Федотов не дал в своей статье в "Новом Журнале" ничего, чтобы хотя бы отвлеченно дышало воздухом "великодушной человечности".
Изложив точку зрения Федотова на политическую позицию крестьянства во тремя революции, А. Зав пишет:
"Признавая очевидный факт, что "народ в огромном большинстве теперь ненавидит власть", проф. Федотов все-таки утверждает, что "операция логического от народа от власти представляет на практике трудности непреодолимые".
Не заключается ли эта трудность в том, что по каким-то причинам "разсудку вопреки, наперекор стихии Федотов не хочет отделить русский народ от поработившей его власти, хотя этот водораздел виден всякому глазу? Тут-то и намечается главный, центральный пункт его статьи "Народ", пишет он, "отвечает за государство и косвенно за правительство: отвечает или за то, что его одобряет, или за то, что его терпит".
Итак, с высоты своего академического "Олимпа" и в полной свободе и безопасности в которой мы живем в Нью-Йорке Г. П. Федотов обвиняет русский народ и делает его ответственным по его собственному выражению, "за преступления его властителей за то, что этот народ эту власть терпит. Терпит, истекая слезами и кровью, терпит в обстановке террора и пыток, небывалых в истории! Вряд ли и этому нужен какой бы то ни было комментарий…"
Да, едва ли нужен какой-либо комментарий к подобным упражнениям современных Герценов.
Прав А. Зак, спрашивая, неужели же невольные ошибки народа не искуплены еще тремя десятками лет нечеловеческих страданий.
И заканчивая свою отповедь проф. Федотову, Зак пишет:
"По отношению к нам, и русской эмиграции, проф. Федотов был снисходителен. Покрыв всю нашу работу двумя словами — "благочестивая ложь", — он все-таки готов признать что "отделение народа от его преступной власти" — невозможное исторически и этически, "является политической необходимостью".
Есть только одна политическая необходимость говорить правду. И есть, и может быть, только одна правда. Сила того, что, в пределах наших возможностей, мы стараемся сделать для вспоившего нас народа, заключается в том, что в нашей работе правда политическая совпадает с правдой исторической и этической. Сим победиши!"
Да только сим победиши, а не верой в басни большевистской пропаганды о существовании советского народа и советского человека.
РУССКИЕ ПОЛЯНКИ И РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК
В первый раз с именем М. Корякова я встретился в статье "Книги о России на французском рынке", опубликованной в газете "Вестник" (Буэнос Айрес, 15 марта 1948 года). Автор скрывшийся под псевдонимом "Парижский корреспондент", писал:
"…Чувствуется во всем рука опытного, талантливого журналиста; многие места трогательны, и думается, что они могли быть написаны только добрым, отзывчивым и порядочным человеком. (Таков эпизод "Ленхен", где описывается, как автор защищал от насилия и унижения одну немецкую девушку в обстановке советской оккупации). Тем более тяжело и неприятно, — скажем более, — неожиданно, встретить в той же вещи озлобленные и несправедливые страницы, направленные против Власовцев и новой эмиграции. Как много выиграла бы книга, если бы из нее удалить подобные отрывки. Раздирающую историю Дуньки, советской девушки, не желавшей возвращаться домой и силой захваченной чекистами ("Она отбивалась как тигрица", — пишет Коряков), автор дает с каким-то странным садистическим удовольствием. Почему у того, кто так братски заботился о Ленхен, никакого милосердия не нашлось в сердце для Дуньки, в жилах которой течет наша родная русская кровь.
Я не мог удержаться от возражения по этому поводу, так как здесь, на улицах Парижа, мне, как и другим, так часто приходится встречать подобных Дунек, бедных русских девушек, у которых большевики отняли все, не только отцов и братьев, погибших когда в концлагере, когда на поле боя за сталинские завоевания, не только человеческую жизнь, но даже устои и воспитание, Но каждый раз, когда имеешь терпение ближе вглядеться в судьбу подобной беглянки, для которой все слилось в протесте, для которой все" — лучше, чем большевистское рабство, находишь в ней, сквозь всю внешнюю грубость и простоту, говоря словами Некрасова
"Золото, золото — сердце народное".
Естественно, что иностранцам трудно их понять… Но как Коряков, сам сын того же великого народа, сам знающий большевизм, сам "выбравший свободу", не видит в них сестер. Или ему кажется, что его случай исключение, а все остальные новые эмигранты низший сорт".
О теориях М. Корякова я хотел написать давно, еще два года назад, когда мне случайно попался номер "Русской Мысли", в котором была напечатана статья М. Корякова "Наши русские поляны". Последние политические откровения М. Корякова, сделанные им в Нью-Йорке в докладе "Советский человек на рандеву", только укрепили меня в моем намерении. Такие выступления, такие высказывания без ответа оставить нельзя.
Прочитав "Русские Поляны", я ужаснулся сумбуру, который царит в душе "религиозно возродившегося" автора. За десять лет пребывания в Европе и Америке много довелось прочитать странных рассуждений на тему о жизни в современной России. Но таких, как статья М. Корякова, читать не приходилось, признаюсь откровенно.
Первое, на нем хочется остановиться — это странная "религиозность" М. Корякова. М. Коряков вообразил, что он духовно возродился, что его "духовный ренессанс" уже позади, и что корни языческого прошлого начисто выкорчеваны из его души. Но его статья о Дуньке и "Наши Поляны" неопровержимо свидетельствуют о том, что автор в духовном развитии очень мало отличается от нынешней средней Дуньки, к которой он относится с такой брезгливостью. Михаил Коряков неизвестно почему воображает, что он совершенно разделался со своим прежним до-христианским мировоззрением, что он достиг такой стадии духовного совершенства, что может играть роль старца и поучать других как им вести себя, за них решать вопрос, жить ли им заграницей, или возвращаться к русским полянкам, на которых хозяйничают энкаведисты. Глубоко заблуждается Михаил Коряков. Он находится только на первой ступени духовного возрождения. Это неопровержимо доказывает антихристианский характер его первых статен и странный характер его последних политических откровений.