Путь сердца — путь любви. Книга, полная гнева и обличения сталинской диктатуры, полна, вместе с тем, любви к русскому народу. На протяжении более, чем двухсот страниц, Крэнкшоу говорит о русских, как о самом сердечном и наиболее бескорыстном народе в мире, народе, который знает, что такое дружба, и умеет легко прощать, народе невиданной выносливости и плодотворности, необычайной моральной силы. Неоднократно выражает он удивление, что под тяжестью такой жизни русские люди все-таки не пали нравственно, остаются "неиспорченными, импульсивными, щедрыми и бесконечно добрыми". В одном месте вспоминая известную речь Сталина об отсталости России, а также писания западных авторов, в частности Джозефа Конрада, на эту тему, Крэнкшоу бросает такое поразительное по объективности, беспристрастности и симпатии — замечание:
"По что подразумеваем мы под отсталостью? Россия производит меньше стали на голову, нежели мы, и этим весьма озабочена; но она производит больше музыки. Гигиенические условия, в которых живет русское население, напоминают о восемнадцатом веке, но там в деревнях при каждой избе имеется своя баня, да еще с ларом, и население умеет отоплять дома. Крестьяне Рос-сии до вчерашнего дня были неграмотными, но они знают, что такое искусство танца. В России — секретная полиция, но на протяжении столетий Россия не знала смертной казни".
Книга Крэнкшоу имела успех как в Европе, так и в Америке. Мастерски написанная, она позволила людям почувствовать Россию.
Крэнкшоу свободен от обычной шаблонной оценки русских как азиатов и варваров.
В статье "Занавес поднимается", напечатанной в одном из распространенных американских журналов "Кольерс" другой английский писатель Пристлей писал:
"Русские отнюдь не ординарные европейцы или (и это присущая всем ошибка) восточные люди. Они — русские, народ суровых восточных равнин, народ, отрезанный веками от главного ствола европейской истории, раса сосредоточенных людей, твердых и в то же* время мечтательных, которые часто понимают свою отсталость, как нация, и все же полагают, что они обладают исключительной, ни с чем не схожей и возможно мистической судьбой…"
Указывая на существование в России всегда двух враждебных лагерей: западников и славянофилов. Пристлей заявляет:
"…эти славяне не подражают, вообще, никому и ничему, вне пределов их России. Их вклад в мировую сокровищницу культуры ни с чем не схожий уникум подобно шх Гоголю, Достоевскому, Толстому, Чехову, Мусоргскому, Чайковскому".
Симпатии Пристлея вообще на стороне славянофилов, а не западников.
"И хотя они не в состоянии подчинить меня или кого-либо, родственного мне по духу, себе, пишет Пристлей, все равно я не порицаю их нисколько за это, потому что теперь они должны сохранить свою независимость, их существенную русскость, я все же возлагаю все надежды свои на этих славян и пророчествую о них сейчас и в будущем, что в последнюю четверть этого века русские романы, драма, музыка ослепят своим блеском весь мир и явятся источником его наслаждения, как они проделали это сотню лет тому назад".
Впрочем, по мнению Пристлей, будущее принадлежит не почитателям прогрессивных этикеток, не западникам а неославянофилам.
В данном случае Пристлей едва ли ошибается. У него, англичанина, гораздо более развито чувство реального и нет никакого чувства злобы к современному русскому народу. За годы большевизма истреблено много талантливых людей. Но жив еще дух великого народа. И вот, кто судит о потенциальных творческих возможностях нынешней России по советской литературе, по советскому изобразительному искусству, тот впадает в ошибочные выводы
М. Коряков заявляет в своей статье "Иностранцы о России", что:
"Голос Крэнкшоу звенит, как медь, когда он пишет о московском Кремле, где "укрываются люди, которые держат двести миллионов человеческих жизней в своих руках руках, таких пухлых и белых и мягких, когда видишь их на покрытом зеленым сукном столе какой-нибудь международной конференции, но эти руки так долго впитывали кровь сперва врагов, потом друзей, что глядя на них. горько спрашиваешь, сможет ли белизна когда-нибудь выражать что-то другое, нежели фальшь и ложь".
"Благородный гнев. Пламенное обличение большевистского насилия, цинизма, вероломства, лжи. Откуда такая страсть у англичанина, пишущего о России? От боли за Россию, от любви к русскому народу".
Нет никаких оснований считать, что Эдвард Крэнкшоу рисует современного русского человека в слишком радужных тонах.
Мы имеем десятки точно таких же отзывов иност-ранных наблюдателей, побывавших в России, до войны, во время ее и после ее.
Профессор Фредерик Бархурн долгое время живший в России разъезжавший во время войны по Центральной России, Украине, Сибири и Дальнему Востоку, пишет в своей книги "Советский образ Соединенных Штатов":
"Мой личный опыт указывает мне на яркое и весьма обнадеживающее пятно в этой мрачной картине. Мне стало ясно что никакими мерами Кремлю не удалось превратить русский народ в немыслящих роботов. Критическое отношение большого числа русских к советскому режиму и их восхищение Америкой дают мне основание заключить, что одна из главных задач американской политики это убедить русский народ, что Америка может им помочь в их стремлении в миру, благоденствию и человеческому достоинству".
После 30 лет полной изоляции от внешнего мира сталинское правительство могло бы, казалось, рассчитывать, что поколение выросшее и воспитанное под его эгидой, полностью восприняло идеологию Кремля. Но это совсем не так: Кремлю все еще приходится вести сильнейшую борьбу за душу "советского человека". В этом отношении война, с её прорывом сквозь "железный занавес" сыграла большую роль.