Джигиту хотелось, чтобы и его отец освободился от рабской покорности судьбе, старым обычаям.

— Если все во власти аллаха, почему он не наделит богатством всех поровну? Почему он милостив только к баям? Скота Алдажара хватило бы на всех бедняков. Все бы жили, не зная нужды, холода, и голода. Нет, отец, баи понимают: у кого богатство — у того и сила, а у кого сила — у того и власть. Вчера Сайлыбай, этот паршивый лизоблюд, избил чабанов и мне пригрозил. А кто он такой? Собака, стерегущая байское добро. Собака кидается на вора, а он избивает честных тружеников. Зачем аллах позволяет обижать тех, кто всю жизнь работает, кто живет в стенаниях и нужде? Всевышний всемогущ и справедлив, не так ли? Но где же, отец, справедливость? Ничего, скоро все изменится, и ты узнаешь, как хороша свободная жизнь.

Старый Калкаман внимательно слушал сына. Слова, произнесенные им, пугали его, но где-то в глубине души он гордился Караманом: вот каким джигитом стал его сын! И все-таки старик не мог преодолеть своего смущения:

— Сынок, я честно трудился всю жизнь. Вырастил тебя. Не присваивал чужого добра. Разве это плохая жизнь?

— Ты честный человек, отец. Но именно таких, как ты, всегда обманывали и баи, и муллы, и бии. Ты пас скот, а когда-нибудь в твоем доме в достатке водилось мясо? Ты ходишь согнувшись, а посмотри на Алдажара: ему не меньше, чем тебе, а выглядит молодцом, хоть сейчас молодую жену в юрту. Ему не приходилось гнуть спину, всю жизнь жил в свое удовольствие, не вылазил из-за дастархана, — страстно и возбужденно говорил Караман. — Десять лет, как пришла новая власть. В красной юрте ученые люди говорили: не будет скоро баев, не будет кровопийц! Весь их скот раздадут народу, никого не обидят. Нужно только помогать новой власти, ведь она заботится о нас, бедняках, — убеждал отца джигит.

Старик с сомнением покачал головой:

— Если б ты знал, сынок, сколько обещаний я слышал на своем веку. Всю жизнь прожил надеждою на лучшую долю. Не знаю, хорошо ли все то, о чем ты говоришь? Всегда жили степняки так, и предки, и мы. Как можно отбирать то, что принадлежит другому? Богатство досталось Алдажару от предков, забирать чужое — самый тяжкий грех, — Калкаман беспокойно смотрел на сына. — Я слишком стар. Мне больше думается о смерти, чем о жизни. А ты, конечно, должен думать о своей судьбе. Но я очень тревожусь, как бы с тобой не приключилось чего-либо худого, уж больно ты горяч и всему веришь.

— Не беспокойся, отец, богатство Алдажару нажили и приумножили бедняки. Вот теперь мы и получим справедливую плату за наш труд. Сполна.

— Ох, сынок, сынок! Неспокойно у меня на сердце. Снятся нехорошие сны. Вчера снилось, будто на тебя напал матерый волк, ты борешься, весь искусан, исцарапан, но в страшной схватке побеждаешь его. Видно, жизнь твоя будет трудной, и выпадет на твою долю нелегкая судьба. Это хорошо, что ты победил волка. Возможно, и правда все то, о чем ты говорил. Стар я. Когда был моложе, тоже кровь горячая была, — вздохнул старик.

— А я трудностей не боюсь, — Караман сжал кулаки, — без борьбы не будет победы. Мы должны разогнать черных волков. Когда их не будет, весь народ станет свободным и счастливым. Будем жить в красивых юртах и пасти свой скот. Никто не посмеет поднять палку над нашей головой.

— Сказки все это! — усмехнувшись, отмахнулся старик.

Но Караман, казалось, не услышав его, упрямо продолжал:

— Наши дети будут учиться, станут грамотными людьми. Раз новая власть за бедняков, значит, она справедливая, и мы должны верить ей, — у Карамана весело заблестели глаза. — Тебя, отец, я одену в самый красивый чапан, будешь жить еще сто лет и радоваться внукам и правнукам.

— Какие хорошие слова говоришь, сынок, — глаза старика мечтательно затуманились. — Пусть они сбудутся, пусть аллах даст тебе счастье. Ведь ты у меня единственный сын.

В душе Калкаман гордился сыном: ладный джигит и умом не обижен! Разве мыслимо было раньше, чтобы сын бедняка знал грамоту? И рассуждает джигит умно и ладно. Только бы берег себя. Ведь добром-то баи не отдадут своего богатства.

— Устал я что-то. Пойду в юрту, — опираясь на посох, старик медленно стал спускаться с сопки.

В ауле все пришло в движение: последние табуны и отары овец вошли в него. Женщины доили коров, джигиты и дети привязывали ягнят к когени[11], ловили одичавших лошадей куруком[12].

Усталые, с задубевшими от степного ветра лицами чабаны спешились, расседлали лошадей и ушли к своим юртам на отдых.

Задумавшись, Караман смотрел на далекие холмы. Легкий ветерок играл еще сочными травами, покачивал кустарник — будто зеленые волны пробегали по степи. «Природа не только прекрасна, — раздумывал чабан, — но и справедлива. Травы, кустарники, деревья берут от солнца, облаков, земли все, что необходимо им для жизни и роста. Почему же у людей устроено иначе?»

На горизонте показалась группа всадников, направляющаяся прямо к аулу. Когда они подъехали поближе, Караман, узнав своих друзей, побежал с холма вниз, радостно приветствуя их. Приехали аулнаи Жарылкап, Торетай, Алимбай, Шалхарбай, Казамбай и чабаны Тогатай, Жарлыбай и Тышканбай.