III

Каждый год у маленького родника расцветала раскидистая урючина. Ее корявые ветви покрывались нежными розоватыми лепестками. Она радовала глаз путника или чабана, пасущего здесь свою отару. Знойным летом в мелкой густой листве ярко желтели крупные, сочные плоды. Тяжелый, ароматный урюк, вожделение аульных сорванцов, падал на землю, разбиваясь о каменистую почву. Урючина стояла одиноко, ни один росток не пробился рядом. Она словно охраняла родничок, слабые струи которого, искрясь, текли между ее обнаженных корней. Недалеко от этого родника, на джайляу, раскинулся аул бая Барлыбая.

Алдажар и Барлыбай, сидя в тени кроны урючины, неторопливо вели разговор о последних событиях. Они недоумевали, почему сорвалось задуманное ими дело, почему их родам не удалось завладеть землею алимцев?

Барлыбай тяжело вздыхал. В произошедшей схватке его единственный сын и наследник Еркебай остался без глаза, и до сих пор лежал в бреду, не приходил в сознание. Еркебай не отличался большим умом, не славился силой, рос баловнем, но это был единственный сын, и отец любил его. Бай Алдажар, жалостливо поглядывая на своего единомышленника, думал: «Одинок ты, как эта урючина. Бог наградил тебя богатством, но не дал умных и сильных детей».

Барлыбай и сам понимал, что, будучи таким же богатым, как Алдажар, не обладает силой воли и такой властностью, как его друг. Из года в год, скряжничая и обманывая степняков, он копил свои богатства. Иногда даже отказывал себе в чем-то. Стада его тучнели, земли становилось все больше, но если бы его спросили, зачем все это, он не сумел бы дать ответа.

Бай Алдажар, желая подбодрить сидевшего на ковре Барлыбая, обратился к нему:

— Эй, старый дружок! Что с тобой? Что ты так раскис? Унынием и стонами потерь не восполнишь! Возьми себя в руки, впереди у нас еще и не такие неожиданности, — Барлыбай встрепенулся, но, видя, что он молчит, баи продолжал:

— Бареке, старого Бокана нам запугать не удалось. Но не это главное. Самое страшное, что мы не достигли цели. Нам удалось организовать столкновение наших родов с алимцами, но что толку. Чем оно закончилось? Тем, что беднота начинает подозревать нас, что это мы устроили раздор. Мы пропали, если они объединятся.

Барлыбай понимал, что если тревожится Алдажар — жестокий и хитрый степной коршун, то для этого есть веские причины. Он беспокойно закопошился на ковре и после некоторого молчания спросил:

— Что ж ты предлагаешь предпринять? Ведь не будем же мы сидеть сложа руки и ждать урагана!

— Но и зарываться в песок еще тоже рано, — усмехнулся Алдажар. — Не обижайся на меня, Бареке, постарайся взглянуть на происходящее, забыв личное горе. События складываются так, что каждую минуту можно ждать удара. Все сложно, все против нас. Но мне кажется, два бая умнее сотни жатаков, всю свою жизнь повиновавшихся нашей воле, а теперь полезших в Советы. Ну что ты таращишь на меня глаза? Не трясись, у нас есть на кого свалить вину за побоище между родами. Это не так уж опасно… Самое страшное мне сообщили друзья из района: скоро начнется конфискация скота. Большевики рубят нас под корень. Все наше достояние, накопленное предками и нами, они раздадут оборванцам. Для нас это конец. Что мы без отар, без золота и серебра, без слуг? Что будет с этим сбродом без нас, если он забудет законы шариата и порядки, завещанные нам пророком? Из местности Тенгиз мы ускользнули благополучно. Кто остался там, пусть сами решают свою судьбу. А нам нужно подумать о своем благополучии… Мне кажется, как это ни прискорбно, настала пора уйти и отсюда. Все хорошо, что делается вовремя! Уходить нужно тихо и скорей… — уже шепотом добавил Алдажар.

— Ты, как всегда, прав, Алдеке, — с готовностью согласился Барлыбай. — Сейчас народ еще верит нам и откочует с нами. Упустим время — не досчитаемся многих.

Оба бая опустили руки в холодную воду родника, затем провели ими по лицу, словно совершая намаз и давая молчаливую клятву стоять в своем решении до конца. Ласково шелестели листья урючины, журчал родник, внизу, в дымке, белели юрты их аулов. Там ждали покорные жены и джигиты. За надежно припрятанное в сундуках золото баи могли бы купить всю округу. Но они понимали, что наступило какое-то смутное время, и люди, пришедшие в степи к власти, не берут взяток, не чтят их заслуг. Страшно было осознавать баям, что кончилось их время, но Алдажар и Барлыбай знали: без борьбы они не сдадутся.

IV

В жаркий летний день на взмыленном коне Алдажар подъехал к своей юрте. Резко осадил скакуна. Его слуга быстро соскочил с седла и помог баю сойти с коня. Хорошо зная нрав своего хозяина, он видел, что тот задыхается не столько от жары, сколько от глухой, бессильной злобы.

Его жена Шекер бросилась навстречу мужу, почтительно сняла с него легкий чапан, но, поняв его настроение, быстро отошла, занявшись хозяйственными делами. Сын Жаилхан, смиренно поприветствовав отца поклоном, встал, ожидая отцовского зова.

Усталым шагом Алдажар прошел в центр юрты и тяжело опустился на корпеше. Шекер заботливо подложила под его локоть плюшевую подушку. Бай мрачно молчал, поглощенный своими мыслями, раздумывая о вестях, которые приносили ему со всех концов степи верные люди. Вести эти были неутешительными. Жена и сын, не смея нарушить его раздумий, молчали. Жена вынесла из юрты самовар и сноровисто принялась готовить чай. Она чувствовала приближение беды, но не могла понять, что случилось с мужем, что заставляет его в последние время быть таким скрытным и отлучаться из дома, покидая в такую жару прохладную юрту. Сейчас ее еще более насторожили тяжкое молчание и угрюмая замкнутость Алдажара.

Накрыв дастархан, Шекер тихонько протянула ему пиалу с чаем. Алдажар приподнялся, улегся поудобнее и неторопливо, маленькими глотками стал пить ароматный напиток. Выпив, он подержал пиалу в руках, словно раздумывая, окинул взглядом жену.

— Готовься в путь, Шекер, — властно проговорил он. — Завтра всей семьей уедем в Караузяк, — и, опережая возможные вопросы, поднял руку, давая знак молчать. Тяжело вздохнул, плечи его устало опустились. Шекер впервые видела его таким. Несмотря на свои семьдесят лет, Алдажар был крепок и все еще статен. Властный и деспотичный, не терпящий возражений, он держал в повиновении не только семью, родственников, но и всех, кто зависел от него.