Перед глазами у Осборна помутнело.

— Куда? — прошептал он, но поздно.

Грейс утянула Осборна в центр, сильно дернув за одну руку, и, очутившись в плотном кольце людей, схватила за другую.

— Я не танцую! — Испугался Осборн и будто бы очнулся.

— А ты танцуй! Это весело! — прокричала Грейс и засмеялась.

Осборн закрыл глаза. Тошнота, опять тошнота. Горький ком прыгает туда-сюда по горлу, и Осборн прыгает. Земля под ногами содрогается. Голова кружится. Кажется, что небо клонится к Ластвиллю и вот-вот свалится.

Грейс кружила его в толпе. Люди, одурманенные хмелем, наевшиеся сладкого теста, которое с каждым резким поворотом все выше поднималось по горлу. Люди кричали и радовались, чтобы не задохнуться. Жарко, Осборн чувствовал их жар через одежду. Разгоряченные, как пробежавшие несколько миль лошади, взмокшие, но радостные, как почувствовавшие последний прилив сил.

Громче всех раздавалась трель флейты, похожая на предсмертную песню птички, угодившей в тиски. Тонкий, протяжный, грустный голосок. У Осборна по спине пробежал холод. Он открыл глаза. Калейдоскоп из одежд, волос, запахов, у каждого свой, но ни одного приятного не уловить. Грейс танцевала, подпрыгивала, властно направляла руки Осборна, куда нужно, и снова тянула в танец, в круговорот, в хлопки, в прыжки. Она поднималась в небо на его руках так, словно не весила ничего. Белое платьице поднималось облачком, обнимало за коленки. Распущенные волосы костром вздымались к серости. Грейс глядела на Осборна украдкой, когда изображала очередное танцевальное па. В ее глазах, казалось, искрились бриллианты, взрывались фейерверки. Это блеск жизни. Раньше Осборн не замечал его.

Он пытался справиться с головокружением, закрывал и открывал глаза. Игра музыкантов стала громче, они подпевали, а танцующие подхватывали. Подпевали лавочники и прохожие, решившие остановиться. Флейту не заглушало уже ничто, и пение ее, кажется, отдавалось дрожью в сердце. Осборн задыхался, прыгать все сложнее.

Люди смотрели на него, на Грейс. Все глазели на них, потому что не могли не смотреть. Все танцующие вокруг — прикрытие. Это просто сцена для Грейс. Ее звездный час. Она танцевала так, словно это был ее первый и последний танец, танец жизни и смерти, выступление, к которому готовилась всю жизнь.

Трель флейты звучала уже громче мыслей и в протяжной ее грусти Осборну вдруг послышались уже не хриплые вздохи умирающей птицы, а крики людей. Он поднял голову. Ноги вдруг отяжелели, а в голове все еще звучала трель. Трель и крики.

С чумного столба на Осборна смотрели перекошенные в агонии лица. Люди, скрючившиеся от боли, протягивающие тощие руки к ангелу. Осборн видел детей, которые умирали раньше родителей, и родителей, державших ушедших детей на руках и забиравших их болезнь. Это был круговорот жизни и смерти, от которого не спрятаться. Съеденные болезнью люди, испустившие последний хриплый вздох на улице. Смрад в их волосах, спутавшийся с пылью. Запах костров за городом, который вдыхали живые, знавшие, что останутся такими ненадолго. Под ногтями у людей остатки кожи, которую они сдирали с себя, чтобы вырваться из тела. У людей во рту кровь, они чувствуют сладость утерянной жизни. Люди кусаются, кричат, а их не слышат. Лица, скривившиеся от боли, замерли в белом камне. Словно в огромном коконе они барахтались, протягивали руки к живым, просили вытащить их, замурованных, и дать сделать хотя бы вдох, но люди продолжали танцевать.

Трель флейты, казалось, звучала уже не в голове, а в сердце. Осборн пытался думать, но мыслей не слышал. Руки тряслись, дышать тяжело, а флейта играла. Люди кричали.

Осборн выпустил руки Грейс, не удержался и упал на холодные камни. В ушах звенело, а перед глазами яркими пятнами крутились образы. Звук стуканья колес повозки, везущей людей в последний путь. Белые изуродованные лица без глаз, костлявые руки, протыкающие кокон, и разноцветные пятна живых, не остановившиеся. Лишь бы танец, восхваляющий жизнь, продолжался.

— Тебе плохо? — прокричала Грейс, но Осборн услышал ее издалека.

Он, казалось, был где-то в лесу, и звуки доносились словно сквозь глубь вод. Шелест листвы близко, словно нет музыки, нет топота галопирующих людей. Есть только умиротворяющая тишина и сверкающий беспокойством взгляд напротив. Трель флейты отдалялась, пряталась в кронах деревьев, пока не превратилась в тихое попискивание птенцов в гнезде.

Тошнота ушла. Осборна будто выжали, и тошнило уже не от похмелья, а от чистоты рассудка. Осборн почувствовал, как Грейс подняла его. Как обняла и аккуратно, извиняясь перед танцующими, отвела подальше от толпы и усадила на лавочку.

— Почему ты не сказал, что тебе плохо?

Осборн не ответил. В ушах все еще крики агонии, перемешанные с веселой музыкой.

Горло сдавливало, воздуха не хватало. Осборн оттягивал воротник свитера, который никак не соприкасался с шеей, и чувствовал, как головокружение проходило, как картинки перед глазами становились четче.