Совесть террориста-смертника: аберрация или гипервосприимчивость

Антиномия человеческой свободы и Божественного детерминизма в исламском мировосприятии может быть ключевой для понимания некоторых нравственных и ментальных особенностей сознания мусульман, становящихся террористами-смертниками. Особая, в той или иной степени фаталистическая интерпретация законов детерминации и причинности в исламе (наследуемая исламистскими течениями) имеет самые серьезные этические последствия, накладывающие свой глубокий отпечаток на сознание и духовную жизнь исполнителей атак смертников. Умаление человеческой свободы в сотворении причин и их последствий в пользу всемогущества Божественной воли приводит к снижению нравственной ответственности за собственные поступки. Что, в свою очередь, способно изменить режим функционирования совести, а именно, снизить порог совестливой чувствительности. Тому способствует душевное состояние потенциального смертника, который зачастую представляет собой «в той же степени жертву, что и агрессора»[463].

Совесть есть интуитивная способность обнаружения истинных смыслов, погруженная в глубины духовного бессознательного в человеке[464]. Она концентрирует в себе внутреннюю способность к различению добра и зла, правды и лжи, истины и заблуждения. Действие совести в сердце и сознании человека — одно из проявлений свободы воли, так как она не предписывает, но лишь указывает на возможность реализации истинного смысла. Побуждение совести не приводит к автоматическому исполнению, но оставляет за человеком свободу окончательного выбора.

Ислам — религия Божественного закона, выраженного в Коране, объясненного в Сунне и систематизированного в шариате. Убежденность в том, что акция самопожертвования является разрешенной шариатом формой ведения войны с врагами ислама, соединенная с базовым для ислама императивом вести джихад и жертвовать собой «на пути Аллаха», создает почву для психологической готовности к мученической операции при ряде сопутствующих условий. Примешанный к этим установкам религиозный фатализм, частично снимающий груз нравственной ответственности за собственные действия, формирует особую форму аберрационной совести у будущего исполнителя атаки смертника — обостренного чувства сострадания к тяготам родного сообщества (своей страны или всемирной мусульманской общины), соединенного с хладнокровностью к жертвам своей террористической миссии (мирным гражданам инокультурного общества, воспринимаемого в качестве враждебного).

Нравственное сознание смертника во многом производно от рационализированной законнической этики, культивируемой в исламизме, в которой способность различения добра и зла у человека отнимается. Это различение уже дано в религиозном законе, интерпретированном идеологами исламизма. В таком миросозерцании идеологический дискурс начинает довлеть над проявлениями совести, создающей живую и спонтанную координацию между намерениями человека и их досозна-тельной и еще нерационализированной интуитивной оценкой. Нельзя забывать, что потенции совести раскрываются в полной мере лишь в человеке с высоким уровнем личностного самосознания, содержащего в себе чувства личной свободы и ответственности. Истинные проявления совести всегда связаны с индивидуальным и личностно окрашенным выбором, невозможным при условии поглощенности личности социальными конвенциями. Ее задача определить «то, что должно» в конкретной жизненной ситуации, выбрать единственный наиболее верный вариант ее разрешения[465].

Уповая на мудрость Всевышнего в области последствий собственных поступков, исполнитель атаки в большей степени становится озабочен формальной стороной дела: соответствием своих намерений религиозному закону. Уверенность в правильном исполнении императивных постановлений высшей сакральной воли приводит к восприятию себя в качестве слепого орудия справедливого и мудрого Божественного предопределения. Именно такое отношение культивируют идеологи и духовные наставники терроризма смертников. Апеллируя к мусульманской вере в предопределенность срока жизни человека, зависимости любого явления в этом мире от соизволения Аллаха, они пытаются создать систему теологической аргументации, снимающей нравственную ответственность со смертника не только за конкретные результаты террористической операции, но и за собственную смерть. Что, в свою очередь, лишает саму акцию самопожертвования самоубийственного характера. А суицид, как известно, в исламе строго запрещен.

Большая часть террористов-смертников, мотивированных радикальным исламом, вероятно, разделяют подобный тип религиозно-фанатического сознания, покоящегося на законнической этике. Однако те же ментальные и мировоззренческие установки могут привести к совершенно иному состоянию нравственного сознания исполнителя мученической операции, о чем свидетельствуют любопытнейшие исключения из правила. Для лучшего понимания фактов, которые мы приведем далее, нам придется сделать некоторое отступление, остановившись на вопросе о природе совести и условиях ее правильного функционирования.

Совесть не только имманентна человеческой природе. Нравственную правду о должном, которая раскрывается в нашей совести, невозможно свести целиком до социального или психологического источника. Безусловность этой правды говорит о том, что она не является плодом разума какого-либо психологического субъекта, но представляет собой безусловную мысль о должном, стоящую вне всякого отдельного сознания[466]. Истоки совести трансцендентны, ее до-моральные и до-логические суждения восходят к потаенным онтологическим основам человеческого бытия, поскольку в «исправно работающей» совести происходит интимный диалог между человеком и Богом[467].

Мусульманская вера как одна из строго монотеистических религиозных доктрин, даже отвергающая какое-либо посредничество между человеком и Богом (в виде Церкви, служителей культа, святых), придает совести сознательную и отчетливую трансцендентальную направленность. Ислам ориентирует верующего на предание себя во власть и распоряжение высшей сакральной воли Бога-Творца.

Известно, что в подготовку террориста-смертника входит духовно-культовая практика. Многие смертники ночь перед атакой проводят в молитвах и чтении Корана. Интенсификация внутренней духовной жизни будущего исполнителя мученической операции непосредственно перед ее осуществлением иногда приводит к преодолению его нравственным сознанием уровня законнической этики (блокирующей проявления совести) и феномену совестливой гипервосприимчивости, или обнажению подлинной совести во время самой операции. Последнее может иметь проявление в форме «слышания голоса самого Бога». К свидетельствам о подобном нужно относиться весьма критично и осторожно, поскольку такие восприятия могут быть лишь субъективным явлением (внутренний голос совести может объективироваться в сознании и приниматься за повеление самого Бога) или же лишь культурно приемлемым языком, выражающим оправдание перед своими соратниками за прекращение террористической миссии.

В документальном фильме Тома Робертса «Внутри разума бомбиста-смертника» рассказывается история 17-летнего палестинского юноши, в последний момент передумавшего себя взрывать. Когда он добрался до места назначения (г. Тайбе) с сумкой, полной смертоносной взрывчатки, и остался предоставленным самому себе, его стали обуревать сомнения. Он впервые увидел израильский город и стал думать, что многие люди вокруг не заслуживают смерти, они могут быть невинными мирными жителями. Он долго бродил по улицам города, даже зашел в кафе пообедать, прежде чем принял решение отказаться от осуществления своей миссии. В словах, которыми он пытается передать переживания, посетившие его в то время, оправдание окрашено в ярко провиденциальные тона. В своих объяснениях юноша преподносит сложившуюся ситуацию так, словно решение было принято за него самим Богом: «Бог позволил мне продолжить мою жизнь. Он хотел, чтобы я остался в живых. Мне еще не было суждено умереть. Я не могу убить себя. Только Бог все совершает. Он побудил меня вернуться домой. Он сказал: "Иди домой! Иди домой!". Если бы я не был смущен, теперь я мог бы быть мучеником»[468].

Другой из подобных случаев произошел с членом Хамас, молодым человеком по имени Зидан Ахим, интервью с которым приводится в видеофильме Пьера Рехова «Смертники-убийцы». Приступив к операции, будущий смертник был уверен в правоте своих действий и страстно мечтал о мученичестве, пока не был поколеблен призывом, пришедшим в сознание как будто извне. На этот раз, вместо того чтобы подчиниться повелению, смертник решил его проигнорировать: «Во время своей миссии я услышал голос, который сказал мне остановиться, найти другой способ, но я знал, что это единственный путь и я также хотел познать другую жизнь, жизнь после смерти»[469]. Два солдата своевременно заметили подозрительно ведущего себя араба и вызвали подкрепление. Когда они пытались схватить террориста, тот нажал на кнопку. То, что произошло потом, способно привести в изумление и может быть объяснено только логикой провиденциального мировосприятия (будь то исламского или христианского). Последовавший взрыв «пояса шахида» никому не причинил вреда. Пострадал только террорист, живот которого был серьезно поврежден. Но и он был вскоре вылечен и остался жив. Весь ход событий как будто бы говорит о том, что все усилия юноши были обречены заранее на неуспех. Не удивительно, что в израильской тюрьме, где Зидан отбывает срок, ходит слух, что сам Аллах возложил на него Свою руку в момент взрыва и уберег от гибели.

В субкультурах радикальных исламских движений фатализм, органичный для ислама в целом, играет существенную роль в формировании религиозно-фанатического мировосприятия потенциального террориста-смертника, создавая механизмы нравственной легитимации и рационального самооправдания террористического насилия. Законническая этика исламизма, предлагающая точный религиозно-правовой критерий различения добра и зла, но имеющий исключительно внешний характер, подавляет судяще-оценивающую функцию личной совести террориста-смертника. Религиозный фатализм, значительно снижающий степень ответственности человека за собственную судьбу и вторичные последствия от прямых действий человека, содействует готовности к самопожертвованию и безжалостному отношению к врагам. Фаталистическое мировосприятие — важный компонент «культуры мученичества» современного исламизма, но сам по себе он не может привести к религиозному экстремизму. Он ведет к различным последствиям в зависимости от душевного состояния и характера религиозной веры исполнителя террористической атаки. Как показывают вышеприведенные примеры, в ряде случаев пробуждение подлинной совести происходит в сердце вполне убежденных и сознательных активистов радикальных исламских группировок, уверенных в справедливости возмездия и мечтавших о райской жизни после мученической смерти. Это возможно благодаря углубленным духовно-личностным исканиям, нацеленным на интимный диалог с Богом, которые могут предшествовать террористической операции.

Проведенные в данной главе изыскания позволяют нам вернуться на новом уровне осмысления к вопросу проведения грани между весьма распространенным в современном обществе «эгоистическим» суицидом (производным от слабой интеграции человека с социальной средой, где процветает индивидуализм, и его духовным бессилием перед драматизмом жизни) и терроризмом смертников как особой разновидностью альтруистического самоубийства, ранее поднятом нами в первой главе. Как мы уже знаем, в западной научной литературе часто прослеживается тенденция к односторонней психологизации (хотя бы и неявной, эксплицитной) феномена терроризма смертников, его частичного смешения с привычным для западного человека «эгоистическим» суицидом в области психологической мотивации (утрата смысла жизни, депрессия, отчаяние, длительная фрустрация). Наличие проанализированного нами выше фаталистического аспекта миросозерцания террориста-смертника, мотивированного радикальным исламом, вносит вполне однозначную коррекцию в наши представления о мировосприятии исламистского террориста-смертника и расставляет все по своим местам.

Сознание эгоистического самоубийцы исходит из налично сущего, оно находится в такой установке, которая судит о себе как ограниченном предмете, которым можно распорядиться по своему усмотрению. В экзистенциальной философии этот способ самосознания получил наименование «онтического» бытия[470]. Более того, самоубийство, как правило, выражает крайнюю степень распоряжения собой, когда человек не только оставляет за собой право на жизнь, но и наделяет себя правом на вольную смерть[471]. Сознание самоубийцы не способно выйти за пределы ограниченного известного «я», в нем отсутствует стремление к актуализации самотрансцендирования, выхода за уже известные пределы собственных возможностей, самораскрытия подлинной свободы и бесконечного потенциала личности. Сознание террориста-смертника, принадлежащего исламской культуре, радикально отличается от такой установки. Он воспринимает себя не как собственника личной жизни и тем более смерти, но существо, обладающее ограниченной свободной волей и ограниченной свободой действий, изначально находящееся в распоряжении высшей воли Бога-Творца. Человек при таком мировосприятии не только не владеет собой в полном смысле, от него не зависят важнейшие аспекты его существования и конечной судьбы, срок его жизни и сам акт умирания. Самоубийца находится в психологическом состоянии несвободы, абсолютной зависимости от обстоятельств, определивших его судьбу Террорист-смертник может также считать обстоятельства навязанными ему высшей трансцендентной волей, однако его отношение к этому совершенно иное. Невозможность или ограниченность свободы действий он воспринимает как трудную проверку на стойкость веры и преданность ее базовым ценностям.

Этический идеал мусульманина — отдача себя целиком во власть Божественной воли, не только в смысле фактической бытийственной подчиненности сотворенного своему Творцу, но и в смысле устремленности личной воли к исполнению религиозного закона, установленного Божественными предписаниями. При укреплении тенденции обращения нравственного сознания в сторону этики закона, что в целом характерно для мусульманского традиционализма и фундаментализма, конечно же, бессмысленно говорить о самотрансценденции сознания верующего, которое отказывается от радикального распоряжения собой как объектом, но обращается в другую крайность — превращение своего существа целиком в объект распоряжения со стороны абсолютного могущества Божества. В таком состоянии теряется ощущение подлинной человеческой свободы как в области воли, так и тем более в сфере действий. Такова фаталистическая установка, колеблющаяся в зависимости от конкретной региональной разновидности конфессиональной культуры от ограниченного фатализма салафитов до Божественного пандетерминизма ашаритов. В подобных условиях нравственное сознание и совесть как важнейший орган душевной жизни, помещенные в контекст исламистской идеологии, претерпевают вышеописанные трансформации, которые позволяют легче принять вольную смерть в ходе террористической атаки, расцененную в качестве акта жертвенного возврата своей жизни ее единственному истинному владельцу — Богу.

Глава 6

ЖЕНЩИНЫ В АКЦИЯХ САМОПОЖЕРТВОВАНИЯ: ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ ТЕРРОРИЗМА СМЕРТНИКОВ