Нет укора тем, которые мстят после того, как с ними поступили несправедливо. <…>

А если кто проявит терпение и простит, то ведь в этих делах надлежит проявлять решимость.

В качестве замены мести ислам ввел обязательную выплату компенсации семье пострадавшего (диййа), что по исламской этике считается более предпочтительным, чем ответное наказание преступника.

На мужчину также накладывается ответственность за соблюдение моральных устоев и охраны коллективной чести семьи, равнозначной ее репутации в окружающей социальной среде. Мужчина — всегда опекун своей семьи и родственников слабого пола.

Нравственный облик женщины как существа, опекаемого семьей и мужскими родственниками (до замужества), и супругом после свадьбы, является скорее не предметом индивидуального поведения и индивидуальной нравственной оценки, но составной частью коллективной чести социального организма — семьи. Женщина, запятнавшая себя поступками, неблаговидными с позиции мусульманских религиозно-этических предписаний и племенных норм социального общежития, становится проблемой семьи. И в первую очередь проблемой мужской половины семейства, поскольку ее наличие — признак несостоятельности в исполнении функции сохранения семейной чести. Впрочем, таково положение женщины во всех традиционных патриархальных обществах, различающихся только степенью эмансипации женщин (всегда низкой) и некоторыми социально-этическими нормами. В обществе Чечни, отчасти унаследовавшем советскую версию равноправия полов, женщина более самостоятельна и свободна, чем в палестинском обществе. Она вольна выбирать профессию и занимать более значимую роль в публичной и государственной сфере. В консервативной Палестине свобода женщины более скована. Но как в Палестине, так и на Северном Кавказе женщина одинаково остается прежде всего объектом опеки со стороны мужских родственников.

Позитивная репутация семьи социальной группы создает условие для нормального социального обмена между группами общества (прежде всего в своем роде и шире — в родном сообществе в целом), предметом которого могут быть символическое признание и одобрение (жесты внимания, дары), услуги и взаимопомощь, брачные договоры.

Протестантский миссионер Рональд Мюллер, много лет проживший на арабском Востоке и прекрасно знакомый с местной племенной культурой, предложил классифицировать ее в качестве культуры, базирующейся на стыде в сравнении с европейской культурой, основанной на чувстве вины. Это означает, что моральное сознание человека традиционной арабской культуры центрировано вокруг оси, полюсами которой является этическая оппозиция «честь — стыд». Все, что бы он ни делал, должно сохранять его личную честь и выражать достоинство коллектива его родственников. Куда бы он ни пошел, он представляет свою семью и свое племя. Послушаем, как характеризует Мюллер поведение представителя молодого поколения (обычно характеризующегося относительно более вольными нравами) арабского общества: «Молодые люди не свободны поступать так, как они хотят. Они всегда должны действовать достойно, так, чтобы честь их семьи и племени была защищена»[503]. Почему свои действия обязательно согласует с общественными нормами даже молодежь? Ответ прост. Недостойное поведение имеет существенные последствия как для коллективной репутации семьи и племени в целом, так и в отношении нарушителя социально-этических норм.

Есть два пути избавления от возможного позора семьи. Первый — попытаться скрыть нравственно осуждаемое деяние члена своей семьи. Второе решение более радикально. В крайнем случае представитель семьи, позорящий свою социальную группу, должен быть отсечен как больной или мертвый в социально-моральном смысле член, причиняющий неприятности целому организму. Его поведение ставит под угрозу общественного порицания и остракизма социальную группу как таковую, поскольку его индивидуальное поведение отражается на порче коллективной репутации семьи. В особенности это касается женщин. Девочка и молодая женщина до брака — объект опеки со стороны мужских родственников семьи. Ответственность за ее нравственный облик не столько вменяется ей самой, сколько приписывается компетенции коллектива ее родственников. Женщина-супруга автоматически становится органической частью репутации мужа. Женщина, заподозренная в недостойном поведении, становится позором мужчины, несущего за нее ответственность. Отсюда ведет свои истоки архаический обычай так называемых убийств чести, шокирующих как русского, так и представителя западной культуры, привыкших к совершенно иным этическим категориям: индивидуальной чести, личной ответственности и соответственно меньшей зависимости нравственной самооценки от общественного мнения. При этом мотивом карательной акции может быть только циркулирующий в обществе слух, не имеющий объективных доказательств. Последние и не столь важны в ситуации, когда честь семьи понимается как ее репутация в глазах соседей и социального окружения.

Убийства чести совершаются не столько из-за личного желания мести и кровожадности, сколько под влиянием часто непреодолимого социального давления, выражаемого в порицании семьи, ее социальном остракизме и как минимум подведения под сомнение мужского достоинства ее главы (а как максимум его высмеивания). К примеру, в 1995 году израильская публика была шокирована сообщением прессы о том, как младший брат убил ножом 40-летнюю сестру после ее возвращения в небольшую друзскую деревушку в Израиле спустя 10 лет после того, как она совершила «преступление», выйдя замуж за мужчину недрузского происхождения. Объясняя мотив своего поступка, убийца оправдывался тем, что хотел бы избежать этой ситуации и не убивать свою родную сестру, но иначе бы в родной деревне он прослыл «маленьким человеком», а не настоящим мужчиной с незапятнанной репутацией[504].

С мотивом сохранения чести семьи связаны многие из случаев женского терроризма смертников в Палестине. Они могут быть разного рода и не обязательно связаны с поведением женщины, позорящим семью.

Что касается последнего, то, несмотря на множество утверждений в израильской прессе и научной литературе, касающихся совершенно различных личностей палестинских смертниц, сложно найти хотя бы один несомненный пример подобного рода. В этом отношении наиболее известна история первой «мученицы» Хамас 22-летней Рим Ар-Ри-яши, подорвавшей себя на контрольно-пропускном пункте Эрец в секторе Газа 14 января 2004 года. С подачи израильской прессы Ар-Рияши подозревают в том, что ведущим мотивом ее акции самопожертвования стало желание избежать неминуемой кары за супружескую измену и восстановить честь семьи. Предполагается, что она, будучи матерью двоих малолетних детей, изменила своему мужу с оперативником Хамас. После того как о ее измене стали ходить слухи, Ар-Рияши обратилась к шейху Ахмаду Ясину для получения религиозной санкции на осуществление миссии смертника. Шейх был благосклонен и дал разрешение на подобную акцию, хотя ранее он скептически относился к мученическим операциям женщин, в которых активисты Хамас не принимали участия. Косвенным признанием вины девушки стало поведение ее семьи после мученической операции. Родители Ар-Рияши отказались разговаривать с представителями средств массовой информации и не установили траурной палатки в честь своей дочери, что нетипично в таких ситуациях[505].

Другой случай, связанный со строгими национальными нравами и проблемами женского достоинства, имеет более неоднозначный характер. Дарин Абу Айша, талантливая студентка университета Ан-Наджах в Наблусе (знаток английской литературы), известна как вторая палестинская смертница, взорвавшая себя 27 февраля 2002 года на блокпосту Маккабим рядом с Иерусалимом. На момент атаки ей было 22 года.

Ее история гораздо более сложна. Дарин была достаточно независимой девушкой и одной из наиболее феминистично настроенных смертниц. Смыслом ее жизни была учеба и достижение высших ступеней образования. Она отвергала предложения женихов и не хотела выходить замуж, потому что «не желала становиться рабом»[506]. Мировоззрение Дарин в условиях накаленной социальной обстановки Палестины было не более политизировано и настроено националистически, чем у ее сверстниц, и, возможно, она никогда бы не стала «шахидой», если бы в ее жизни не произошел случай, в котором унижение, связанное с оккупацией, переплелось с трудной ситуацией в личной жизни. Ее решение совершить мученическую операцию было принято после того, как она пережила сильнейшее унижение со стороны израильских солдат на контрольно-пропускном пункте рядом с Наблусом[507]. Последние не разрешали пройти женщине с больным ребенком в критическом состоянии, хотя в десяти метрах их уже ожидала машина скорой помощи. Когда Дарин вступилась за мать ребенка, с нее сорвали головной платок (что является оскорблением мусульманской женщины) и предложили сопровождающему ее двоюродному брату Рашиду поцеловать сестру в качестве условия, после выполнения которого они согласятся пропустить женщину с ребенком. Для спасения детской жизни Дарин уговорила своего брата исполнить требование израильтян. Поцелуй кузена, не являющегося мужем Дарин, был крайне осудительным действием с позиции строгих нравов палестинцев, усугубленным тем, что все это произошло на виду у других людей. После этого инцидента, немедленно ставшего известным родителям, кузену Дарин ничего не оставалось, кроме как просить ее руки, что являлось единственным достойным выходом из щекотливой ситуации. Семья Дарин настаивала на свадьбе. Однако девушка решила иначе: она отказалась от предложения кузена. Такое поведение покрывало позором ее семью. И тогда Дарин нашла единственное достойное в ее глазах решение: стать шахидой. Учитывая крайнюю почетность статуса мученика в палестинском обществе и затруднительные обстоятельства ситуации, в которую попали молодые люди, вряд ли прозвучит шокирующе, что именно Рашид помог своей сестре связаться с оперативниками «Бригад мучеников Аль-Аксы» и обрести звание второй смертницы Палестины.

В двух первых примерах очевидна связь культуры чести и нарушения моральных норм, определяющих пристойное поведение женщины в палестинском обществе, с принятием решения совершить мученическую операцию. Однако мотив, связанный с интенцией сохранения чести семьи в сознании потенциальной смертницы, может не обязательно происходить от личной вины из-за неблаговидного проступка, но быть продолжением более благородного чувства долга и жертвенности в отношении родственников. Таков случай третьей палестинской смертницы 18-летней Айат Аль-Акрас, уроженки лагеря беженцев Духейш близ Вифлеема (Бетлехем), взорвавшей себя в иерусалимском супермаркете 29 марта 2002 года.

Айат не была заподозрена во внебрачной связи и не совершила ничего постыдного, что могло бы навлечь общественное осуждение на ее семью. Она жила в достаточно обеспеченных условиях (учитывая палестинский уровень жизни), планировала поступить в Бетлехемский университет для изучения журналистики и вскоре должна была выйти замуж за любимого ею жениха. Что же произошло такого, что коренным образом изменило ее судьбу? Дело в том, что ее отец Мухаммад Аль-Акрас достиг определенного благосостояния, работая в израильской строительной фирме, сооружающей дома для израильских поселенцев. Этот факт вызывал недовольство соседей, которое особенно обострилось с начала второй интифады, отразившейся на усилении режима безопасности на палестинских территориях. За несколько месяцев до мученической операции к отцу явились представители местной ячейки «Бригад мучеников Аль-Аксы» с резким ультиматумом[508]. Однако Мухаммад был непреклонен. В таких условиях совершенно непредсказуемая для родителей террористическая операция Айат Аль-Акрас была личной жертвой ради спасения не только чести, но жизни и благополучия членов родной семьи, которая принесла ее родным почетный статус в глазах окружающих и смыла пятно неминуемого позора, связанного с профессиональной жизнью ее отца. Что касается личных нравственных переживаний, то следует заметить, что Айат испытывала угрызения совести по поводу того, что комфорт и обеспеченность ее семьи получены за счет сотрудничества с врагом (израильтянами)[509], а значит, некоторого рода предательства в отношении палестинцев.

Личные проблемы, вплетенные в социальный контекст, могут по-разному вести к решению стать террористом-смертником в случае женщин. Приведем еще пару примеров, во многом полярных друг другу, а именно личную историю первой палестинской женщины-смертницы Вафы Идрис и первой европейской женщины, совершившей мученическую операцию под влиянием идей радикального ислама, — Мюриэль Дегок. Если первый пример демонстрирует личные обстоятельства, способствующие превращению в смертника в контексте локальной культуры исламизма, то вторая история есть пример глобализации радикальной культуры мученичества, затрагивающей часть европейского общества (европейцев, обращенных в радикальный ислам).