Терроризм смертников, в котором исполнителем атаки становится женщина, во многом противоположен мужскому терроризму смертников. Как известно, терроризм с участием мужчин-смертников был введен в арсенал повстанческих и экстремистских форм вооруженного насилия исламистами. Секулярные оппозиционные группировки и партии (леворадикальные, националистические) в мусульманских странах включились в организацию террористических актов с применением смертников позднее и под влиянием уже ставшей популярной к тому времени исламистской пропаганды и культуры мученичества. Ситуация с женщинами-смертниками совершенно обратная. Новый шаг в развитии культуры мученичества сделали секулярные группировки в надежде повысить свой рейтинг в народных массах и не допустить безусловного лидерства радикальных исламских движений.

История женского терроризма смертников возводит свои истоки к Ливану времен гражданской войны, оккупированному иностранными войсками. Несколько лет спустя после апробации первых террористических атак смертников шиитскими партиями Хезболла и Амаль в конкуренцию за умы и сердца ливанцев вступила просирийская Сирийская социально-националистическая партия (ССНП). Оперативники сирийских националистов подготовили первую атаку смертника, исполнителем которой стала 17-летняя девушка из шиитской семьи. Девятого апреля 1985 года Санаа Мехайдли взорвала себя в автомобиле рядом с израильским конвоем на юге Ливана, около города Джеззин, убив двух солдат и ранив еще двух военных[472]. Присоединившаяся к партии за три месяца до своей мученической операции[473], она стала также первой смертницей, оставившей видеозавещание с обращением к своим родственникам и соотечественникам.

Женский терроризм смертников, возникший на фоне успеха ранних атак смертников-мужчин, мотивированных радикальным исламом, позже сложился в сходных с Ливаном обстоятельствах в Палестине.

Во время первой интифады руководство палестинского национального движения призвало женщин к активному участию в национально-освободительной борьбе. Но вместо предоставления права на самоопределение своего вклада в общее дело женщинам заранее отводилась роль, напрямую связанная с их полом — матерей и воспитательниц детей мужского пола, будущих воинов. На палестинских женщин был возложен долг быть «матерями нации». В одной из пропагандистских листовок тех лет палестинские матери, сестры и дочери описывались как «ясельные фабрики» или «фабрики по производству мужчин» (манабит).[474] Этот процесс подчинения семьи и деторождения задачам национального сопротивления в Палестине израильский профессор Мира Тзорефф вполне точно именует национализацией материнства. Высший статус, который могла приобрести палестинская женщина во время первой интифады, обозначался почетным титулом «мать шахида», т. е. мать, воспитавшая ребенка, отдавшего свою жизнь ради национального освобождения[475]. Также не стоит забывать, что в этот период, когда националистические и левацкие группировки имели несомненный перевес на политической арене, некоторые из женщин имели возможность принять более деятельное участие в борьбе за независимость Палестины, хотя их пример и не был типичен для палестинского общества. Скажем, национальной героиней Палестины конца 1960-х годов стала Лейла Халед, участвовавшая в операциях Народного фронта освобождения Палестины по захвату американского самолета в 1969 году и попытке захвата израильского самолета в 1970 году, следовавшего из Амстердама в Лондон.

Ко времени второй интифады социокультурный и идеологический контекст палестинского движения сопротивления разительно изменился. Произошла исламизация политики и публичной сферы мусульманской Палестины. Обращение к корням собственной культуры и реализация религиозных ценностей в наиболее последовательных и строгих формах привела к сужению возможностей непосредственного участия женщин в вооруженном противостоянии с Израилем. Роль женщины окончательно свелась к ведению войны на «демографическом фронте». Но распространение исламистского дискурса и расцвет культуры мученичества в палестинском обществе предложил новые возможности участия в вооруженном политическом протесте палестинским женщинам, вопреки желанию самих исламистов.

Как это ни парадоксально прозвучит, женский терроризм смертников в Палестине был инициирован самим главой Палестинской автономии и правящей партии Фатх Ясиром Арафатом в условиях снижающейся народной популярности администрации автономии под его руководством. В тот же день, когда он произнес публичную речь, в которой назвал палестинских женщин «армией роз, которая сокрушит израильские танки», произошла первая акция самопожертвования, совершенная женщиной. Сам Арафат вряд ли догадывался, сколь быстрый и сильный отклик в палестинском обществе найдет его призыв к участию женщин в джихаде против Израиля и пример первой женщины, совершившей акцию самопожертвования.

Двадцать седьмого января 2002 года в торговом центре на Джаффа Роад в Иерусалиме 26-летняя Вафа Идрис взорвала себя и посетителей обувного магазина, что стало первой мученической операцией палестинской женщины. Свидетельства очевидцев говорят о том, что взрыв бомбы, вероятно, был случаен. Когда, остановившись у входа, Вафа достала косметичку и губную помаду, чтобы подкорректировать свой макияж, ее ранец застрял в двери, при попытке его вытащить взрывчатка, заложенная в нем, детонировала[476]. Взрыв ранил 131 человека, среди убитых оказался лишь один 81-летний израильтянин. Ответственность за подготовку террористического акта немедленно декларировали «Бригады мучеников Аль-Аксы», в рядах которых состоял брат смертницы. Последнему принадлежала ключевая роль в осуществлении террористического акта, поскольку именно он, по его же словам, поддался на уговоры сестры и в свою очередь убедил руководство «Бригад» в целесообразности подготовки миссии женщины-смертницы.

Поскольку арабской улицей и мусульманской прессой первая мученическая операция палестинской девушки была принята восторженно, теперь более консервативно и патриархально мыслящим исламистам, отводящим женщине традиционную роль супруги и матери (исключая ее из публичной сферы), пришлось подстраиваться под новые обстоятельства. После пяти акций самопожертвования палестинских женщин, организованных «Бригадами мучеников Аль-Аксы», в процесс привлечения женщин к «мученической смерти» включились исламистские фракции. Шестая смертница Ханади Джарадат была подготовлена Палестинским исламским джихадом. Наконец, седьмой стала Рим ар-Рияши (из Газы), совершившая террористический акт во славу Хамас.

Участие женщин в терроризме смертников после Ливана и Палестины обнаруживает свою наиболее значительную роль в сепаратистском движении в Чеченской Республике[477], идеология которого, так же как и в Палестине, к моменту внедрения операций с участием террористов-смертников значительно исламизировалась. Однако развитие религиозного экстремизма в Чечне складывалось по иному сценарию, где терроризм смертников возник на исходе второй войны чеченских сепаратистов с федеральным центром (1999–2000) и начался с акции самопожертвования именно девушки — Хавы Бараевой[478].

Что касается иных разновидностей терроризма смертников, распространившегося в локальных конфликтах, происходящих в отдельных мусульманских странах и регионах, то во всех остальных случаях, кроме Ливана, Палестины и Чечни, а также курдского повстанческого движения в Турции (националистического по своему характеру), смертники слабого пола до недавнего времени фактически отсутствовали. Стоит особо заметить, что привлечение женщин к осуществлению мученических операций до сих пор отвергается глобальными джихадистами — подпольными структурами Аль-Каиды и ассоциированными с ней террористическими сетями и группировками (за исключением Ирака как особого случая).

В Афганистане случаи терроризма смертников неизвестны, в Пакистане с начала обращения местных экстремистов к методу атак террористов-смертников произошла только одна операция смертника, где исполнителем выступала женщина (в начале декабря 2007 года в Пешаваре, столице Северо-западной пограничной провинции)[479]. Что касается Ирака, то здесь первая атака была совершена двумя смертницами во время вторжения американских войск еще с подачи самого Саддама Хусейна, планировавшего использовать тактику терроризма смертников как одного из средств ведения войны с американскими войсками[480]. Но позже, после падения баасистского режима и перехода суннитов к этапу партизанской войны, большая часть атак смертников, включая и те, в которых приняли участие женщины, была подготовлена исламистами. Внедрение практики по привлечению женщин к атакам смертников приписывается известному своей неразборчивостью в средствах Абу Мусабу Аз-Заркауи, главе «Аль-Каиды в Ираке»[481]. В последние годы в Ираке наметилась опасная тенденция — доля женщин среди смертников неуклонно увеличивалась. Если в 2005 году была известна только одна атака с участием женщины, организованная иракскими повстанцами, при этом уникальная во многих отношениях (ее исполнительницей стала бельгийка, обращенная в ислам), то в 2007 году Ирак стал свидетелем семи атак женщин-смертниц. В 2008 году (только за первую половину года) это число увеличилось до 20 атак[482]. Все это свидетельствует о том, что повстанческое движение в Ираке следует палестинскому сценарию развития культуры мученичества.

Явление женщин-смертниц, представляющее собой еще большую инновацию в мире ислама, нежели терроризм смертников-мужчин, поскольку оно очевидно связано с нарушением ряда социально-этических норм благопристойного поведения женщины в консервативном мусульманском обществе[483], привлекает внимание своей необычностью и ставит вопрос о том, насколько оно отличается от мужской разновидности атак смертников по своей мотивации?

Проблема гендерного аспекта мотивации мусульманских женщин-смертниц

Автор первой книги о палестинских смертницах «Армия роз», журналист Барбара Виктор обратила внимание всех интересующихся данной проблемой на тяжелые обстоятельства личной и семейной жизни палестинских мучениц. Основная идея книги гласит, что в случае женского терроризма смертников для мотивации террориста требуется «смертоносный коктейль» из религиозного экстремизма, трудностей оккупации и страстного национализма или патриотизма, к которому прибавляется дополнительный ингредиент — личные обстоятельства. А именно, подчиненное положение женщины, становящейся жертвой социальных норм в каждом аспекте повседневной жизни — религии, политике, кругу собственных семей и сообществ[484]. Описывая биографии первых пяти смертниц и некоторых других женщин, вовлеченных в террористическую активность в Палестине, Виктор подводит читателя к мысли о том, что будущим смертницам не было места в родном сообществе. Многие из них не смогли или не хотели стать матерями и женами (к полагающемуся возрасту, определяемому палестинским обычаем в 25–27 лет), а значит, не заняли уважаемого положения в консервативной социальной среде Палестины. Некоторые были уличены в нарушении этических норм благопристойного поведения арабской женщины, соблюдение которых жестко регулируется местными обычаями. «Когда только смерть может принести достоинство и предложить женщинам другой шанс, который невозможен на земле, становится понятным, что они могут выбрать эту альтернативу, чтобы закончить страдания», — к такому итогу приходит исследовательница в оценке женского терроризма смертников в Палестине[485].

Той же позиции следует израильский криминолог Мария Алвану. Она убеждена в том, что палестинские женщины-смертницы были движимы сложным комплексом различных мотивов, включающих в себя религиозный, националистический и личный компоненты. При этом одному из слагаемых в этом уравнении она придает первостепенную важность. Алвану считает, что палестинская «шахида»[486] — это прежде всего «проблематичная женщина», поэтому ее мотивация может быть адекватно понята только в свете проблем, связанных с честью и местью в палестинском обществе. Религиозный фундаментализм и национализм не способны объяснить «мученичество» без учета параметра проблематичного социального прошлого палестинских смертниц[487]. Более того, акции самопожертвования палестинских женщин по логике ученого есть продукт социального принуждения. «Женская "человеческая бомба" "вылетает" из пушки палестинского общества, вынужденная убивать врага с достоинством и получая избавление от ее социальных "грехов" взамен того, чтобы быть так или иначе убитой, но с позором»[488].

Любопытно, что на материале чеченского терроризма смертников ученые, занимающиеся психологическим аспектом феномена террористов-смертников, А. Спекхард и X. Ахмедова (при этом, что немаловажно, также представительницы прекрасного пола в академической среде) пришли к выводу об отсутствии различия между полами в области мотивационного механизма миссий смертников[489]. Женщины-смертницы чеченского сопротивления — не продукт социальных условий и социального давления местного общества, но жертвы глубоко травмирующего психологического опыта и тяжелых лишений в личной и семейной жизни (гибель супруга, других родственников в ходе одной из военных кампаний или контртеррористических зачисток).

Опровергая распространенные в российской прессе стереотипы о том, что чеченские смертницы в основном жертвы мужчин-боевиков, часто украденные из семей и принужденные сексуальным унижением, наркотическим или психотропным воздействием к совершению террористических актов, ученые утверждают, что в ходе исследований, включающих интервью с родственниками и знакомыми террористок-смертниц, не было обнаружено ни одного из подобных случаев. Спекхард и Ахмедова убеждены в обратном: добровольном характере участия в миссиях смертников и твердой готовности принести себя в жертву ради своей страны, независимости, восстановления социальной справедливости (в собственном субъективном понимании) и мести за утрату близких из их семей[490]. Персональным проблемам, которые имелись у чеченских женщин, так же как и у их палестинских «соратниц», ученые отводят лишь вспомогательную роль. «В случае некоторых женщин-бомбисток имелись осложняющие факторы — жен, чьи мужья развелись с ними из-за бесплодия, которые в результате, возможно, были более свободны и готовы заняться терроризмом (хотя перед ними еще была открыта профессиональная жизнь), одной женщины, которая была серьезно больна, и других, что были беглецами, которые могли встретить судьбу хуже, чем смерть в случае их поимки. Тем не менее во всех этих случаях они сохраняют главную базирующуюся на травме мотивационную основу, а другие проблемы кажутся просто дополнительными мотивирующими факторами»[491].

Однако осмелимся предположить, что в случае чеченских смертниц истоки мотивации не столь однозначны. Вряд ли они полностью совпадают с причинами, по которым смертниками становятся мужчины. Если принять, что терроризм смертников в Чечне имеет в качестве важного этнокультурного истока обычай мести (что, впрочем, характерно и для Палестины), которому ваххабизм лишь придал религиозную легитимацию, то женский терроризм смертников кажется некоей социальной девиацией. Поскольку в этой ситуации женщина, становящаяся «живой бомбой», берет на себя традиционную функцию мужчины по совершению мести в отношении обидчика одного из членов семьи. По обычаю вайнахских народов право мести принадлежит исключительно мужчине как охранителю чести семьи. Если женщина принимает на себя функцию мстителя, этот факт скорее говорит о разрушении социально-этических норм традиционного тейпового чеченского общества, нежели о том, что кроме женщины больше никто не способен на себя взять ответственность за «восстановление справедливости».

Очевидно, что несмотря на одинаковый набор компонентов мотивации у мужчин и женщин, становящихся бомбистами, куда входят национализм, радикальный ислам и личные мотивы, их содержание все же вряд ли одинаково. Гендерный срез мотивации смертников слабого пола может быть прослежен в трех основных аспектах. Во-первых, в особенностях преломления националистических чувств в сознании женщины-смертницы. Во-вторых, в контексте нашей основной темы (терроризма смертников, мотивированного радикальным исламом) наиболее важно рассмотреть гендерно обусловленное восприятие религиозных стимулов к совершению атаки смертника. В-третьих, это проблематичные обстоятельства личной жизни, вплетенные в этнокультурную среду, устанавливающую жесткие этические регулятивы женского поведения, нарушение которых может вести к социальному давлению, толкающему к акции самопожертвования (как обретению социального признания и избавлению от неминуемого позора). Хотя мотивы данного аспекта одинаково связаны с моральной категорией чести и опасностью возмездия за бесчестье (в палестинском обществе), относительно важности которых мы уже апеллировали к словам криминолога М. Алвану, относиться они могут к разным ситуациям, а значит, не всегда быть связанными с личной виной.

Далее мы попытаемся рассмотреть эти гендерные особенности важнейших компонентов мотивации, в основном базируясь на материале палестинского экстремизма как наиболее изученном случае женской разновидности терроризма смертников.