Томашевский был инженер и архитектор, работавший сейчас в Бахчисарае, и Попов за день до того передал ему несколько тысяч из назначенных на сельское строение, только не на то дело.
– Ваша светлость запамятовали, что велено мне было из этих сумм взять на каскады в карасубазарском парке вашем, на постройку дороги к инкерманской беседке, откуда будет вкушать вид их величество, да еще… – Попов запнулся и посмотрел в глаза Потёмкину значительно, и Потёмкин окончательно вспомнил, почему ему хотелось прогнать Попова и почему он не мог этого сделать.
По беспорядочности своей и страсти к великолепиям Потёмкин вечно брал деньги из казны для себя. Иногда, впрочем, вкладывал и свои в предприятия государственные. Попов всегда был в курсе этого и всегда как-то выпутывал Потёмкина, когда являлась отчетность и в Петербурге спрашивали. Получалось так, что грозы не было, все прихоти исполнялись и кредиторы (их тоже было немало) молчали. Но Потёмкин не чувствовал благодарности к Попову за «выпутыванье», а напротив, часто видел себя запутанным, но уже ничего сделать не мог. Не мог и прогнать Попова. Замяв разговор, Потёмкин решил, что испросит у Екатерины дополнительных сумм на построение деревенских изб.
Подготовка к шествию императрицы окончательно запутала денежные дела Потёмкина. Казенных денег не хватало на украшения, услады и иллюзорное благоденствие жителей. Не хватало средств и на пышную встречу в собственных дворцах и парках. Здесь-то постоянно приходилось прибегать к сложным комбинациям, на которые был так искусен Попов.
Распоряжения Потёмкина «о способах встретения императрицы» посланы были во все наместничества, начиная с петербургского и кончая таврическим. Последнее полагал светлейший самым важным, потому что именно в Тавриде была конечная цель. Были сделаны общие предначертания по области, и все они поручались Попову и Каховскому. Оба чиновника взялись за «устроение встречи» с величайшим рвением, надеясь на благодарность и внимание императрицы.
Еще в 1785 году Потёмкин разработал проект «Пути Екатерины». Это был подробнейший план дорог, соединяющих столицу с Тавридой. В согласии с этим планом и вырабатывался маршрут путешествия 1787 года.
На полуострове Екатерина намеревалась посетить Бахчисарай, бывшую столицу ханов, новый порт Севастополь, новый город Симферополь, Карасубазар, Старый Крым и Феодосию.
По мысли Потёмкина, Екатерина должна заранее почувствовать приближение к «эдему», и потому дорога от Кизикермена к Перекопу будет отличаться от других. Ее начали делать еще в 1784 году «богатою рукой, чтобы не уступала римским», и назвали Екатерининской. Широкая, она украшалась каменными обелисками, обозначавшими расстояние в милях. По обеим сторонам дороги выстраивались тополя – их посадили свыше десяти тысяч. Для увеселения глаз, утомленных однообразием степи, подсаживались маленькие рощи и строились узорчатые беседки, вкруг которых предполагались цветники.
Светлейший повелел обратить особое внимание на старый Перекоп, предписав «всевозможное старанье в отделке ворот». Они должны были явить собой ворота славы Екатерины. Усердные чиновники разбирали древние стены и отбивали головы чудовищ и зверей, украшавшие Тафре.
Вице-губернатор таврический Свербеев и комендант фон Фок, желая угодить Потёмкину, умудрились разломать крепостную стену и все сооружения греческого, итальянского и турецкого зодчества, дабы построить из «огромных камней» небольшой дворец и арку.
Въехав на полуостров, императрица не должна удивиться пустынности его. На всем пути от Перекопа до ханской столицы она увидит новые поселения, молодые хозяйства. Для этого поодаль от дороги возводили стены без крыш, крыши без стен, заборы и ворота к несуществующим дворам. Всё это располагалось в перспективе очень искусно и получало вид новых построек. Молодые фруктовые сады должны были дополнить этот жизнерадостный вид. Немногочисленные хатки, уже построенные поселенцами, обносили «службами», заборами, белили, украшали веселым узором наличников, а «нечистоту» дворов прикрывали насаждениями.
Шествие императрицы предварялось не только подробнейшим планом, но и художественным проектом, несомненно, исполненным лучшим архитектором. По всем признакам проект был сделан состоящим на службе у Потёмкина знаменитым Иваном Старовым. Печать его дарования лежит на строгих обелисках, поставленных по пути следования от Петербурга и Пулкова до Бахчисарая[47]. Судя по описаниям, временные дворцы, даже беседки и ограды, отличались такой строгостью классических линий и таким умением приспособить строение к природе, что могли принадлежать вкусу лишь славного художника.
По расписанию, на пути от Перекопа предполагалось: у Пяти колодезей – обед, ночлег – в Дюрмени, отдых – в Айбаре, обед – у Трех Абламов[48]. Все эти на маршрутной карте помеченные и красиво звучащие названия принадлежали татарским деревням, похожим на кочевые стойбища. Маленькие небеленые сакли служили, казалось, лишь для того, чтобы пастухи имели крышу от непогоды. Деревням этим надо было придать вид «благоприличный и чтобы не валил из очагов дым, как от костра». Всего лучше было заслонить эти домишки от взоров возведением киосков, беседок и даже наносных холмов. Потёмкин повелел, где возможно, исправить «несовершенства природы», и по всей Тавриде шли земляные работы: копали канавки, пруды, гроты и делали насыпи.
По маршруту предполагалось, что императрица посетит Судак, но дорога из Старого Крыма на Топлы была в невозможном состоянии, и легче было проложить новую через Кишлав. Так было хоть дальше, но спокойнее, равниннее. Не меньшие беспокойства вызывала дорога из Бахчисарая на Севастополь; она была крута и узка до того, что и думать нельзя было пустить по ней императорский поезд со всеми его пристяжными. Решили везти Екатерину прямиком через сады живописной Бельбекской долины, сняв все изгороди и проложив здесь временные пути. Светлейший непременно хотел поразить «шествие» видом южного берега Тавриды. Но берег был неприступен, и надлежало отыскать удобнейшее место для его обозрения.
Попов и Каховский были уверены, что местом отдохновения императрицы и центром ее внимания явится будущая столица Тавриды – Симферополь. Для того начали они особые приготовления к встрече с местными чиновниками и небольшим дворянским кругом. Но светлейший сообщил, что императрица даже не заедет в Симферополь на пути в Бахчисарай, а что посетит его уже после осмотра Севастополя.
У светлейшего была какая-то особая мысль насчет Бахчисарая; именно он должен был явиться как бы целью поездки, тем местом, где будет сказано: «Вот мы и в Крыму».
Бахчисарай был в запустении со времен последнего хана. Шагин-Гирей терпеть не мог свою столицу и даже собирался взорвать каменные громады, образующие Бахчисарайскую долину. При нем дворец не подновлялся, и даже многие из украшений его были сняты и перенесены в Кафу, где готовилась новая ханская резиденция. Покидая престол, Шагин-Гирей постарался захватить как можно больше ценностей из дворца. Еще в 1783 году светлейший писал генералу Игельстрому: «Состоящий при Бахчисарае и, как я слышу, приходящий в запустение ханский дворец, именуемый Асламе, вашему превосходительству рекомендую привесть в то состояние, в котором он был прежде, и испорченное всё исправить, с таковым наблюдением, чтобы сохранен был вкус, в котором всё построено».
Генерал, доложив, что с усердием начинает работы, ничего не сделал: тогда в 1784 году Потёмкин, уже не рекомендуя, а приказывая, возложил восстановление дворца на Каховского.
Правитель Тавриды Каховский, не имея никакого понятия об искусстве и никакого желания тратить время на поездки в Бахчисарай, поручил это дело капитану Моисею Томашевскому и архитектору греку Кальфе. Сообразуясь с повелением светлейшего «сохранить вкус», архитекторы, видимо, занялись обмерами и предварительными работами, причем Кальфе требовал особых константинопольских красок и позолоты, а также предлагал набрать рабочих из татар. Дело затянулось, потому что Каховский относился к нему спустя рукава и задерживал суммы, отпущенные на дворец. Когда явившийся зимой перед самым прибытием императрицы светлейший узнал, что еще ничего почти не сделано, гнев его обрушился на грека и Томашевского. Велено было их прогнать. Каховский предложил на их место «художника» де Рибаса. Этот француз отличался изысканностью манер, не повлиявшей, однако, на его деятельность реставратора. Тут и Каховский принялся за дело, побывал во дворце и велел наблюдать в отделке «всевозможную пестроту», чем, по его мнению, и отличался турецко-арабский стиль. Срочно были выписаны из Петербурга и Харькова краски, фольга, ткани. Русские рабочие – солдаты, беглые и несколько владимирцев – принялись за работы, срочные и неотложные. Де Рибас решил превзойти все ожидания. Он пустил столько позолоты по стенам, потолку и дверным косякам, что можно было ослепнуть. Путешествующая в то время по Крыму миледи Кревен утверждала, что в жизни никогда ей не приходилось видеть «такого количества разных оттенков золота и серебра». Каховский нашел, что оставшиеся от времен ханских роспись и резьба не годятся своей бледностью и малым количеством. Стены дворцовые теперь украшались фресками, на которых изображались татарская конница, ви-ды Стамбула, эдем с гуриями и правоверными, утопающими в наслаждениях. На минаретах изобразили муэдзинов, сзывающих на молитву. Всё это было грубой, хоть и роскошно-пестрой размалевкой, вовсе не согласной с духом Корана, который запрещает предавать кисти и полотну человеческие лица.
Кроме дворца, было немало других дел в Бахчисарае. Дома пришли в ветхость, их надо было подновлять, мостовая единственной улицы бахчисарайской никуда не годилась, многие фонтаны иссякли, а базар был слишком скуден, чтобы его можно было показать Екатерине. Главное же – Бахчисарай был почти безлюден. Надо было откуда-то при-гнать народ. Никто не понимал, как и когда это будет теперь сделано.