В обозе было пятнадцать возов, и в них около шестидесяти женщин, купленных и сманенных в северных поместьях. Здесь были и совсем юные, и в полном соку, и пожилые, с усталыми, помятыми лицами. Девчонки спрыгивали из телег, как воробьи с веток, и тут же принимались охорашивать линялые зипуны и лапти. Бабы выходили степенно и крестились на восток, жалостно приговаривая и оправляя выбившиеся из-под повоя косы. Катерина, дородная не по годам, спрыгнула и удивилась особому хрусту земли. Она даже нагнулась и посыпала меж пальцев розоватый ракушечник. Вся земля казалась розовой, рядом голубела вода. Ветер нес терпкие запахи. Он был теплый. Неужто уже весна?

Катерина потуже затянула платок, прикрыв лоб по самые брови, осмотрела свои праздные, побелевшие руки и тяжело вздохнула.

– Ишь, Катька-богатырка! – усмехнулась солдатка.

– Катерина великая, – тихо сказал Ильевич, засмеялся своему остроумию и опасливо посмотрел в сторону пана Крыжановского.

– Царица-то, сказывают, невелика росточком, с меня будет, – пояснила солдатка.

– Цыц! – шикнул на нее Ильевич и опять оглянулся.

Полыхнувшие в небо огненные языки, которые видела ночью Катерина, были факелы. Ими освещали дорогу светлейшему князю Потёмкину, когда на шестерке великолепных коней влетел он в городок, именуемый Перекопом.

Потёмкин часто ездил ночью и появлялся неожиданно до рассвета, когда особенно хорошо спится ленивым и нерадивым. Не то чтобы он не любил пышной встречи – напротив, любил чрезмерно, но не тогда, когда был в горячке устроения.

Хотя до коменданта Перекопской крепости полковника фон Фока и доходили смутные слухи о прибытии Потёмкина, но светлейший отбыл с полуострова в Кременчуг только в конце января, и никто не ожидал его обратно раньше конца апреля. Между тем, 8 апреля он был снова в Тавриде. Ему не сиделось, так как дошли до него слухи, что с приготовлениями к шествию императрицы не торопятся и что у Перекопа еще не начали сооружать триумфальную арку. Слышал он и о том, что перекопский комендант не ладил с гарнизоном и рабочими мастерами и что дело чуть не дошло до убийства. Вместо того чтобы снестись с Потёмкиным, комендант написал обо всём в Петербург. Этого уж совсем не терпел светлейший.

Теперь комендант с видом побитой собаки лебезил перед Потёмкиным, делая ему путаный доклад. Светлейший преспокойно сказал ему дурака и еще прибавил в сторону нечто о мундирных вертопрахах, а затем приказал ему к полудню приготовить закладку триумфальных ворот.

Не пожелав остановиться в удобном доме коменданта, Потёмкин велел раскинуть свою палатку на площади, недалеко от ворот. Там облился он холодной водой, хотя дул довольно холодный ветер, выпил водки, съел моченое яблоко и, напялив кое-как меховой халат и просторные туфли, уселся за работу.

Главным делом было окончательное устройство вольных поселян, которые еще бродили с места на место, теснимые то татарами, то новыми помещиками. Сейчас в Перекопе и под Симферополем находился изрядный обоз женщин, пригнанных сюда из северных губерний. Надо было учредить свыше двухсот пятидесяти новых поселенческих гнезд. Надо было не только окончательно утвердить поселян на земле и поторопиться с раздачей скота и хлеба на обзаведение, но и придать этим поселениям какую-то благовидность, без которой невозможно было показать их Екатерине.

Потёмкин взял только что доделанную Тизенгаузеном карту Крыма, разложил ее на коленях и, как всегда, согнувшись в три погибели, стал наносить на карту пометки цветными мелками, которые пачкали руки и уже оставили следы на лбу светлейшего.

Идея устройства новых поселений состояла в том, чтобы они вклинивались в татарские, нарушая их уединение. Новые деревни намечались меж Старым Крымом и Карасубазаром, меж Карасу и Ускутом, за Кутлаком близ Судака, в Капсихоре и Кучук-Узени, на перекрестке дорог меж Коккозами и Узеньбашем и в Байдарской долине – словом, везде, где минареты венчали долины и сохранился дух золотоордынских гнездовий. Во всех этих местах земли были розданы русским помещикам, дабы усадьбами своими они вовсе изменили лик этого дикого края.

В горно-береговых селениях Потёмкин не надеялся скоро устроить хозяйство.

Надеждой края считал Потёмкин земли степные, где могло быть хлебопашество. Там в степях он предполагал иметь богатые стада тонкорунных овец.

Светлейший намечал большие селения у сивашей, близ Джанкоя и близ Кафы. Уже зачались слободы и поселки вкруг молодого Севастополя и вкруг Ак-Мечети, превращенной ныне в город Симферополь.

Потёмкин вытащил замшевую папку со множеством планов, сделанных еще в 1785 году Мироном Мухиным и Ананием Струковым. На них уже значились новые поселения: Петровская слобода, Курцы, Мазанки, Саблы, Зуйское селение, Владимировка, Изюмовка и слобода Старого Крыма. Все эти селения требовали забот. Хозяйства были еще ничтожны, людей было мало, и они по большей части жили в безобразной нищете.

– Василий Степанович, а Василий Степанович! – позвал он своего управителя Попова.

Попов явился с обычным своим непроницаемым видом.