Конечно, он обещал Анне, что не будет никого трогать. Но он ведь попробует, только лишь попробует.

Константин прикрывает глаза, перебирает пальцами по струнам, протянутым по всему острову. Если он с лёгкостью может коснуться сознанием всего живущего и растущего на Тир-Фради, то что мешает ему поступить точно так же и с людьми? Странно и даже смешно, что эта мысль не пришла к нему раньше.

Одна из струн отзывается, вибрирует, из серебристой становясь чёрной. Чёрной, как вода, под его мысленным взором устремляющаяся вслед за струной.

Кажется, это женщина из Костодувов — одна из тех, кто прибирает его жилище. On  ol menawi, из связанных с островом особенно тесно. Она успевает испуганно вскрикнуть, прежде чем начинает задыхаться, прежде чем её жизнь начинает по капле утекать в землю Тир-Фради, в чёрную воду, ставшую его кровью. И ощущать это неожиданно… неприятно. До тошноты, до сведённых внутренностей.

Константин поспешно разрывает связь, чувствуя навязчивый привкус железа на языке. В рёбра изнутри глухо скребутся отголоски какого-то смутного разочарования. Ничего. Он научится. Научится делать это как-то иначе. Теперь, когда Анна здесь, ему некуда спешить. Впереди только вечность.

Константин почти уже привычно считает секунды, ожидая негодования и проклятий Винбарра. Но Винбарр молчит.

День клонится к закату. Наступает ночь. Утро. Новый день. Анна не приходит. Не приходит к нему. Он видел её так близко — здесь, во Фрасонегаде, менее чем в дневном переходе от его святилища. Но она не приходит, не приходит, всё не приходит. Почему? Почему?! Она же знает, знает, как сильно нужна ему… Знает?.. А что знает он сам? Что знает о том, какое место он занимает в её сердце? Когда он открылся ей, когда касался её губ, она не остановила его, не оттолкнула. Но… и не ответила тоже.

А теперь она не приходит. Не приходит! Чем, чем он заслужил такую жестокость?..

Если бы только он знал. Если бы только всё было так же понятно и очевидно, как в тот летний вечер, когда он впервые позволил себе всей душой поверить в возможность счастья…

Константин с трудом припоминает, что это был за праздник. Кажется, отмечалось заключение какого-то важного договора между Содружеством и Мостовым Альянсом. Причём явно к вящей выгоде последних, ибо они не поскупились украсить торжество диковинным и дорогим развлечением: ночное небо над Сереной распустилось сотнями сверкающих цветов знаменитого аль-садского огня.

Недозрелые колоски густой травы щекочут лицо, расстеленный на земле плащ, свёрнутый вдвое, оказывается настолько узким, что поместиться на нём получается лишь тесно прижавшись друг к дружке. Можно было бы и не сворачивать его: нагретая дневным зноем земля теперь щедро отдаёт накопленное тепло, да и опустившийся вечер не несёт с собой прохлады. Нет, нет, категорически нельзя было не сворачивать этот невозможно широкий плащ. Константин сложил бы его и вчетверо, но это выглядело бы уже совсем подозрительно. 

Тайком улизнув с набитого серенской знатью балкона парадной залы, они с Анной лежат в высокой траве дворцового вала, устремив восторженные взгляды к небу: туда, где искры взрывов чертят сияющие полосы по синему бархату ночи, где вьются огненные ленты и спирали, где расцветают фантастические цветы, где пламя рисует волшебные узоры. Жёлтая пыльца вечерних примул пачкает дорогую парадную одежду, отброшенный в траву мешавшийся пояс со шпагой обрастает сверкающими бриллиантами росы — наверняка завтрашним же утром Курт заставит Константина собственными руками перечистить по меньшей мере половину дворцового арсенала, если заметит на клинке хоть малейший след ржавчины: чтобы больше неповадно было столь небрежно обращаться с оружием. Но кому важны такие мелочи, когда сейчас, прямо сейчас над головой рождаются и умирают целые огненные вселенные? Ну и что, что им с Анной давно уже не по десять лет, чтобы позволять себе подобные легкомысленные выходки. Позволять их в семнадцать, по твёрдому убеждению Константина, в десятки раз приятнее. Особенно когда тёплое плечо Анны прижимается к его плечу, особенно когда её пальцы накрепко переплетаются с его. Особенно когда её завороженный шёпот обжигает жаром близкого дыхания:

— Гляди, гляди! Как же красиво… Ты когда-нибудь видел что-то более прекрасное?

Константин утвердительно кивает и улыбается: да, он видел. Видит каждый день. Видит прямо сейчас, рядом с собой. Но Анна не замечает его кивка, поглощённая сияющим небом.

— Вот и я не видела. И ведь это даже никакая не магия, это наука! Это тот же самый порох, что и в наших мушкетах! Представляешь? А они превращают его в огненных птиц, во взрывающиеся звёзды, в драконов из старых сказок! Ты только представь: что если бы после каждого выстрела в противника летел бы огненный дракон?

— Чтобы враги разбегались в ужасе?

— Чтобы отвлекать их, пока перезаряжаешь! Хотя… — Анна вдруг плутовато щурится. — Даже это не помогло бы тебе научиться стрелять быстрее.

— Что за скептический тон, дорогая кузина? — притворно возмущается Константин. — А кто на сегодняшней тренировке выбил двадцать девять мишеней из тридцати? Уж точно не ты!

— А кто потратил на это столько времени, что Курт успел дважды объявить его убитым? Уж точно не я!

— Что я слышу? Вызов? — Константин смеётся. — Ну, раз так — выбирай оружие, моя дорогая. Любое! Я в чём угодно смогу быть быстрее тебя! Ну? Мушкеты? Аркебузы? Пистолеты?