Трудно представить себе человека, который бы ни разу не задался вопросом, кто я, – это в подсознании у всех нас. Идентичность – очень мощная сила в умах и сердцах, пожалуй, самая мощная, но и опасная, одна из самых чувствительных тем человечества. Она фактически определяет приверженность «своим». Количество идентичностей может быть бесконечным даже у одного человека, смотря, к какому сообществу он или она принадлежат… Болельщики футбольного клуба тоже обладают идентичностью фанов этого клуба. Здесь мы говорим только о культурной и национальной самоидентичности.

Обычно национальная и культурная идентичности совпадают. Но могут и не совпадать, когда народы одной страны обладают одной культурной, но разными национальными идентичностями. Для евреев в Советском Союзе такое несоответствие всегда было проблемой, и чем больше проявлений антисемитизма, тем больше проблема. В Соединенных Штатах антисемитизм до сих пор был практически не заметен, а евреи так же ассимилированы в американское общество, как, например, ирландцы и итальянцы. Идентичность в американском обществе в основном проявляется в религиозных праздниках, которые уже на самом деле перестали принадлежать только верующим.

Если ты новый иммигрант в этой стране, то после первых недель и месяцев удивления и очарования наступают трудные месяцы, а то и годы не скажу разочарования – скорее, отрезвления, когда начинается ощущение, что родная культура и порядки подчас входят в противоречие с новой культурой и местной жизнью. Трудное это время – поиски себя, и неустроенность, и чувство временности всего происходящего, и многое другое, что заставляет чувствовать себя некомфортно. В таких обстоятельствах становишься философом, задаешь себе вопросы, на которые нет ответов. Зачем я здесь? Как сложится жизнь?

Но проходят годы, ты встал на ноги, понял и принял новые правила жизни. А философский вопрос самоидентичности так и остается. После десятилетий в Советском Союзе в качестве лица «еврейской национальности», затем, после других десятилетий в Америке как «русского иммигранта» не очень легко ответить себе на вопрос: кто же я теперь – русский? еврей? американец?

В противоположность советским евреям, американские никогда не стеснялись и не скрывали своей этнической принадлежности. Приятно не чувствовать дискомфорта, когда называешь свою национальность, и это то, что русские евреи нашли в Америке. Со временем они приобрели третий – американский – компонент к своей идентичности. При этом третья идентичность уже не разрывает душу так, как это когда-то было с первыми двумя.

По способности к интеграции иммигрантов среднего и старшего возраста я выделил бы три типа людей. Первый тип – это люди, сохранившие свои взгляды, привычки и образ жизни в неприкосновенности. Они склонны замыкаться в своем культурном гетто. Возможно, они разочаровались в новой жизни ввиду разных причин – неудовлетворенность трудоустройством или вообще отсутствие работы, новые семейные проблемы, возникшие после переезда: например, жена стала хорошо зарабатывать, а муж не может найти работу, неприятие культуры или неспособность начать говорить на другом языке, да и мало ли что еще. Они живут своим прошлым, ностальгически вспоминая, какими были успешными и уважаемыми там и как все чуждо им здесь. С годами негативные чувства только усиливаются. Этих людей жаль, возможно, они переоценили свои ожидания, а благополучие само к ним не опустилось как, впрочем, и ко всем остальным тоже.

Второй тип – это иммигранты, старающиеся выбросить из души и головы всё, что связано с бывшей страной, подчеркнуть их новое американское начало, не имеющее ничего общего с прежней культурой. Такие стараются круто поменять свои подходы, приспосабливая их к местным условиям, подавить старые привычки и взгляды в пользу доминирующих новых. Чем быстрее они меняются под внешним воздействием, тем труднее им оставаться самими собой, и скажу больше – тем нелепее их поведение. Подчас выглядит комично, когда пожилая дама с манерами, говоря по-русски (по-английски трудно!), старательно вплетает английские глаголы с русскими окончаниями: «я драйваю» и при этом делает вид, что русский язык для нее уже труден, а вот английский почти родной. Как правило, ее английский простирается не дальше, чем потребно, дабы сделать выговор официанту с требованием заменить блюдо. Не удивлюсь, если такая дама, садясь в поезд метро, будет толкаться локтями.

Другие, их большинство, составляют третий тип, который по отношению к странам исхода и прихода занимает весь остальной спектр позиций. Что-то новое принимают, а другое нет, раздваиваются между старым и новым образом жизни. А в душе возникает не очень комфортное состояние, называемое кризисом идентичности: ты полностью не принадлежишь ни «новой», ни «старой» культуре.

Вот как мне описал мой знакомый соплеменник свои ощущения от такого раздвоения или даже «растроения» идентичности: «Да, я люблю париться в бане с веником, люблю выпить водки, хорошо закусить, употребить крепкое русское словцо, и по этим пристрастиям я – русский. Но я с удовольствием отмечаю (когда вспомню, конечно) еврейские праздники, болею всей душой за успехи Израиля, с тоской вспоминаю бабушкины клецки и фаршированную рыбу, моя семья для меня – главное в жизни; по этим показателям я – еврей. И наконец: мне нравится рабочая этика в американских компаниях, мне нравится простой, дружеский стиль общения между начальниками и подчиненными (если, конечно, начальник не сволочь, что тоже случается), я люблю открытость и доброжелательность в людях. В этом я – американец. Ностальгия, спрашиваешь? Да, по юным годам, когда все было легко, весело, собирались большими компаниями, хорошо дружили, крутили романы… По стране? Моя семья это и есть моя страна. Это понятно?»

Ах, да, мы ведь о кризисе идентичности… Так вот, культурная ассимиляция – это переход от культуры меньшинства к культуре большинства. Не думаю, что ассимиляция может произойти в голове и душе пришельца среднего возраста даже после многих лет иммиграции. Конечно, приобретаются какие-то новые черты, привычки, манера поведения, интонация голоса и новый язык с акцентом, но не образ мышления.

Моими первыми мыслями после приземления в Америке были как можно быстрее интегрироваться в мэйн-стрим, чтобы быть таким же, как «они». Сейчас я понимаю, как это было наивно, но тогда, в первые месяцы, очень хотелось быстро заговорить. Я настаивал, чтобы все мы в семье говорили между собой по-английски. Идея, конечно, провалилась после нескольких дней такого общения, потому что Марина и я сам почувствовали большие ограничения в выражении того, что жене и мужу необходимо сказать друг другу – это можно только на родном языке. Детям же было интересно говорить по-английски со своими сверстниками, а не с родителями. Поэтому мы вернулись к русскому, а идея ускоренной абсорбции в американское общество была оставлена как неосуществимая.

Можно выделить два подхода к самоидентификации, определяющие, насколько легко происходит интеграция в новое общество. Назовем наш первый подход кто ты на самом деле. Родившись в Советском Союзе, стране, где атрибуты еврейства рассматривались властью и народом отрицательно или, в лучшем случае, как бы не существовали, евреи жили, имея двойное состояние души. Внешне русский менталитет превалировал, но не потому, что надо было показать лояльность, а как естественное в тех условиях состояние. В то же время, внутренне каждый еврей чувствовал себя в чем-то другим, несмотря на то, что советские евреи глубоко вошли в русскую жизнь и культуру. Книги русских писателей были на первом месте среди читаемой литературы, на том же месте была и русская история. Я уже не говорю о русском языке, который является родным для поколений русских евреев, родившихся после революции 1917 года. Русская ментальность доминирует в сознании нынешнего поколения иммигрантов, хотя и с поправками на многолетнюю жизнь в Америке. Это не зависит от нашего желания и преференций.

Второй подход, концептуально другой, предполагает ответ на вопрос, кем ты хочешь себя ощущать, основывается на привлекательности одной культурной модели над другой. Если новые культура, традиции или стиль жизни для кого-то более привлекательны, чем прежние, есть вероятность, что кто-то будет, скорее, ассоциировать себя с более желаемой культурой. Например, в традициях американской культуры – дружелюбность и приветливое отношение к незнакомым людям. Иными словами, человек, встреченный впервые, рассматривается априори как хороший, до тех пор, пока он не доказал обратное. Это американский подход – общительный и открытый, который делает и американскую культуру общения привлекательной для многих.

Другой пример: в американской культуре поощряется неполитическое доносительство, тогда как в русской традиции любое доносительство считалось позорным (что, впрочем, не мешало доносить о политической неблагонадежности в сталинские времена). Есть также и необъяснимые черты привлекательности или непривлекательности в разных культурах. Известный режиссер Андрей Кончаловский как-то в одной из телевизионных программ сказал: «Я люблю Россию, но она мне не нравится». В этом нет противоречия, и эта фраза объясняет то, что думают многие русские о России. Они любят ее как Родину, ее природу, великую литературу, музыку, гостеприимство – все, что заметно извне и издалека. Но в то же время она им не нравится – из-за отношения людей друг к другу, хамства, обвинения других вместо самих себя самих, за низкое качество жизни, низкую цену человеческой жизни. Во втором подходе к самоидентичности иммигранта его преференции и склонности играют решающую роль.

В первый раз мне дали понять, что я в чем-то отличаюсь от большинства, еще в детстве. Это было в детском саду, и мальчик из моей группы как-то сказал мне: «Леня, ты еврей» (помню даже его имя – Костя). «Почему?» – спросил я, не понимая, что это значит. «Потому, что у тебя черные волосы», – ответил мальчик. В его словах не было зла, он меня не дразнил, просто принес это из дома, где, могу предположить, слышал не совсем лестные характеристики в адрес евреев. Придя домой, я спросил папу, что это значит – еврей. Отец объяснил мне настолько упрощенно, насколько нужно, чтобы понять что-то подобное в этом возрасте. У меня потом была тысяча вопросов, и отцу, думаю, было трудно отвечать на них на моем уровне. Так советские еврейские дети (уверен, не только я один, а большинство) знакомились с национальным вопросом, одним из важнейших факторов жизни в Советском Союзе.

Любопытен процесс самоидентификации в смешаных по национальной принадлежности семьях. Если один из родителей более этнически ориентирован, склонен соблюдать традиции или религию своего народа, то ребенок будет ближе к этносу такого родителя просто потому, что ему более интересно следовать процедурам и обычаям, изначально принимая это как игру, а затем привыкая к ним. При обоих светских родителях ребенок или подросток выберет идентификацию того родителя, кто ближе к нему или с которым ему интереснее. Проблема начиналась в том случае, если каждый из родителей или родственников тянул ребенка в свою сферу интересов – культурных или религиозных. У меня есть друг, который вырос в семье русской мамы и еврея-отца. Он до сих пор, спустя десятки лет, вспоминает, как его бабушка с материнской стороны, глубоко верующая и православная, называла его (своего внука) антихристом. Вырастая в смешанной семье, сознание у полукровок на всю жизнь остается раздвоенным между двумя этносами.