Немецкий психоаналитик Эрик Эриксон, бежавший от нацизма и ставший американцем, разработал теорию персональной идентификации. Он изучал развитие человеческого сознания в течение всего жизненного цикла. На определенном этапе, обычно это происходит в 13–16 лет, каждый подросток задается вопросом: кто я? Это нормальный интерес для понимания: с кем он, какой группе людей принадлежит. Язык и семья, друзья и традиции, стиль жизни и культурные особенности – все это создает среду, в которой и формируется выбор молодого человека. Эриксон разделил человеческую жизнь на восемь стадий, каждая из которых проходит через разрешение какого-то персонального конфликта. Например, пятая стадия, которую Эриксон называет «верность», представляет собой конфликт между идентичностью и смятением в душе подростка о том, какую роль он должен выполнять в своей жизни. Вопросы к самому себе, на которые он и только он должен ответить, это: кто я? подхожу ли я к такой-то группе? куда я иду по жизни? Эриксон считал, что если тинэйджер не чувствует давления со стороны родителей, он будет думать независимо и пытаться понять свою собственную идентичность. Не обязательно это относится к национальной или местной идентичности, это может быть и выбор, за какую баскетбольную команду болеть или за какую политическую партию голосовать, та же самая идентичность – болею за тех, кто мне ближе. (Е. Erikson. Identity: Youth and Crisis. W. W. Norton & Company, New York. 1968).

Перенесем это на нашу почву. Отношение к евреям в Советском Союзе вызывало у еврейских подростков замешательство с самоидентификацией, а иногда и просто нежелание считать себя евреем. Помню, еще школьником я чувствовал свою «неправильную» национальность, но понятия не имел, почему. «Неправильность» заключалась в атмосфере уличных игр, когда твои же приятели, придавая убедительность своей просьбе, говорили: «Дай мне, не будь евреем!» или когда находили в классном журнале запись о твоей национальности и начинали тебя высмеивать. Объяснения родителей о том, что это нечестно и мы такие же, как все, а может быть, и лучше, не устраивали. Находясь в подростковом возрасте, я спрашивал себя, хочу ли я быть евреем. С одной стороны, я был сыном приличных родителей-учителей и видел дома уважение, заботу и благоразумие. С другой, слышал и чувствовал негативизм по отношению к моей национальности со стороны разных людей.

Помню, как мама говорила мне, подростку, что достичь равных возможостей с другими можно только, если ты лучше их в учебе или работе. Но я не хотел быть лучше всех, я просто хотел быть таким же, как и все. «Почему люди придумали разные национальности? – думал я. – Неужели нельзя всем быть одной национальности?» Эти вопросы беспокоили меня постоянно, когда я, сам того не зная, проходил «пятую» эриксоновскую стадию психологического развития. И однажды, к концу моего тинэйджерства, понял, что разные нации сформировались при определенных исторических и природных обстоятельствах. Это нормально, когда разные народы живут и ведут себя по-разному, также как и разные семьи внутри одного народа или разные члены одной и той же семьи. И я не должен стесняться быть евреем. После такого прорыва в сознании на многие вещи стало проще смотреть: я определился, где и с кем я.

Так был пройден кризис идентичности еще одного советского еврея.

Не все евреи, пройдя такой кризис, оставались евреями. Помню, еще в России один мой коллега по работе, обладая еврейскими фамилией и внешностью, сказал мне в том смысле, что, мол, ну какой из него еврей – ни языка, ни традиций не знает, и желания чувствовать себя евреем не испытывает. «И поэтому я – русак», – заключил он. «Никакой ты не русак, – ответил я ему, – и им не будешь, потому что фамилию Розенблюм русской никогда считать не будут. Но ты и не настоящий еврей, поскольку себя им не считаешь. Поэтому тебе придется страдать, самому не зная, за что. То есть, ты, конечно, будешь понимать, за что, но подумай, будет ли тебе лучше, если ты будешь принимать обвинения в адрес народа, не причисляя себя к нему».

Самоидентификация имеет отношение к месту рождения и национальности, но еще больше зависит от среды и культуры, в которой формировалось сознание. В принципе, можно принимать или отвергать перемену национальной самоидентичности, такая перемена, несомненно, имеет право на существование. Более того, я не вижу ничего предосудительного в этой позиции, если только этнический еврей не становится антисемитом, что тоже случается. Некоторые известные деятели искусства в России, будучи евреями по происхождению, приняли православие, – вероятно, по тем же причинам, что и мой бывший сослуживец. С моей точки зрения, это сугубо и исключительно личное дело каждого индивидуума, с кем себя идентифицировать и какую религию исповедовать. Это не значит, что мы не можем быть друзьями; это вообще не должно иметь последствий для всех остальных. Однако есть что-то, что всегда должны держать в голове люди с разной национальной идентичностью: не подчеркивать различия, не обидеть, вольно или невольно, друг друга неосторожным словом, а может, и анекдотом с определенным подтекстом, так или иначе связаным с идентичностью. В этом (и только в этом) и должна заключаться суть политкорректности.

Кризис неопределенной идентичности отразил в своем стихотворении Илья Эренбург, советский писатель довольно противоречивой судьбы:

Эти слова как нельзя более точно передают раздвоенность чувств евреев, которую они ощущали в Советском Союзе по отношению к своему племени.

Чтобы понять, как происходит самоидентификация в иммигрантской душе, я поставил совсем ненаучный социальный эксперимент на своих близких и дальних родственниках и друзьях, давно живущих в Америке. Надо было ответить, как каждый определяет свою идентичность. Я роздал всем (а их было 22 человека) анонимный вопрос:

Кем ты себя считаешь: Русским…%; Евреем…%; Американцем…%. Пожалуйста, имей в виду, вопрос этот не связан с твоим этносом. Ты есть тот, кем ты себя считаешь. Каждый, в зависимости от его/ее предпочтений, был свободен в выборе того, какую идентичность выбрать и на сколько процентов. Ответы показали, что половина людей идентифицируют себя русскими на 50 % и более; 27 % видят себя евреями на 50 % и более, и лишь 14 % идентифицируют себя американцами на 50 % и более.

Ответы немало удивили меня. И хотя это был непредставительный опрос и проходил он не по правилам социологии, но все же оказался показательным. Было удивительно узнать, что около 30 % этих людей совсем не видят себя американцами, будучи гражданами Америки. Сказать только, что мы отличаемся от людей американского мэйнстрима – это не сказать ничего. Для некоторых из них это отражает их неудовлетворенность своей жизнью в этой стране или неспособность нормально общаться, что является распространенной проблемой для иммигрантов, особенно старшего возраста. Для других имеет значение недостаток ментальной гибкости, чтобы воспринять новую культуру. Переосмысление идентичности в сознании иммигранта может длиться долгие годы, а иногда и всю жизнь.

Конечно, приведенный пример имеет очень малую выборку среди определенной категории людей, и к тому же он совсем не научный. Но вот вам пример научного социологического исследования: С. Клигер изучал самоидентификацию русских евреев в Америке: 60 % из них, живущих в Нью-Йорке, идентифицируют себя «определенно евреями» (70 % в Филадельфии); 20 % «в определенной степени евреями» (15 % в Филадельфии); 15 % «не евреями» и остальные 5 % затруднились с ответом. (S. Kliger. Russian Jews in America: Status, Identity and Integration Challenges. Russian-speaking Jewry in Global Perspective. Bar Ilan University, Israel, 14–16 June, 2004). Еврейская самоидентификация весьма высока, но важно то, что и здесь мы видим проявление кризиса идентичности русских евреев, хотя и менее ярко выраженное.

Другим фактором, влияющим на интеграцию в новое общество и связанное с ним моральное состояние иммигранта – это насколько легко или тяжело он способен перестроиться под новые условия. Если социальная мобильность – это переход из одного социального слоя в другой внутри одного общества (например: из рабочего в инженеры), то иммиграция – это социальная мобильность, помноженная на шок от резкой смены культурной среды. Американские и израильские психиатры, базируясь на полученных ими статистических данных, выяснили, что евреи-иммигранты из России были значительно сильнее деморализованы в Соединенных Штатах, чем их земляки в Израиле. Казалось бы: одна и та же страна происхождения: Советский Союз, тот же этнос, одинаковый по важности шаг в жизни – эмиграция. Что же тогда? Скорее всего, дело здесь в моральном статусе вновь прибывших.

Одни, становящиеся потом израильтянами, приезжают на землю далеких предков, и хотя с живущими на ней людьми их не связывает ничего, кроме национальности, сознание, что они все происходят из одного Авраамова племени, облегчает репатриантам (так называют всех вернувшихся на историческую родину людей) их самоидентификацию.

Другие, становящиеся потом американцами, приезжают на земли, не принадлежавшие в историческом плане даже большинству живущих на них людей; им предстоит влиться в мультикультурное общество, где единственным объединяющим фактором является идея свободы для всех и каждого в отдельности.

Оба объединяющих фактора – национальный в Израиле (что не исключает и свободы) и идейный в Америке – важные, но национальный объединяющий фактор оказывается сильнее идейного. Поэтому и интеграция евреев в израильское общество происходит естественнее. Можно сказать еще категоричнее: в Израиле у евреев-репатриантов нет кризиса идентичности. Есть трудности адаптации и абсорбции, но это другое – они приехали на землю обетованную, и у них нет чувства, что они не на своей территории. Эта земля принадлежит им.

Наверное, сейчас подходящий момент для того, чтобы высказать еще одну мысль об Израиле. Все мы, евреи, эмигрировавшие из Союза, разбрелись по разным более или менее цивилизованным уголкам мира. Везде, где мы есть, нам нашлось место – как в тени, так и под солнцем этих стран. Но только перед одной из стран я испытываю нечто вроде чувства невыполненного долга, что волею собственного выбора я не живу там. Нетрудно догадаться, что это – Израиль, где каждый раз, когда я туда приезжаю, испытываю неповторимую атмосферу дома, и это очень затрудняет мне ответить на вопрос, почему я не там. Думаю, что похожее чувство испытывают многие евреи диаспоры.