Через пару дней я получил свое заявление обратно с резолюцией «Отказать».

Я вспоминаю, как примерно в эти же годы заместитель главного архитектора города Игорь Иванович Фомин и мой друг, председатель правления Союза архитекторов Ленинграда Сергей Сперанский обратились в обком партии, чтобы им разрешили построить на Карельском перешейке две дачи. Казалось бы, таким известным людям нельзя было бы отказать. Но первый секретарь обкома партии Григорий Васильевич Романов наложил на их заявлениях такую же резолюцию, как и мне в Сосновском сельсовете. Сергей Сперанский рассказывал мне, что Романов так и сказал ему:

— Для того чтобы построить дачи, вы будете воровать государственные строительные материалы.

Но я ведь не хотел воровать. Я хотел, чтобы мне официально продали три кубометра бревен.

Все равно и это было нельзя.

Так и прожили Фомин и Сперанский без собственных дач. А мне Кузьма Степанович посоветовал обратиться к леснику и попросить его продать мне три кубометра дров, но с условием, что дрова должны быть длиной не менее трех метров.

К моей радости, покупка состоялась, и в результате из этих трехметровых дров и была построена моя баня, да еще и с сауной.

Самое трудное было найти строительных рабочих. В конце концов в том же Сосново нашлась бригада, которая называлась «Скобарь и Веня». Бригада согласилась взять на себя эту стройку.

Бригада «Скобарь и Веня» состояла из двух человек — маленького, небритого, но крепкого Скобаря и высокого, тощего, прилично выглядевшего Вени. Оба оказались отличными мастерами и начали приезжать к нам на участок каждый день к восьми утра.

Приехав, они сразу же приходили ко мне, брали аванс и начинали трудовой день с того, что крепко выпивали. Это нисколько не мешало им работать целый день почти без перерыва.

А вечером они опять приходили ко мне, опять брали аванс и уезжали к себе в Сосново.

Когда сруб бани был готов, они вообще перестали уезжать и просто оставались ночевать на голой земле, без крыши над головой, в недостроенной бане. Строительство бани продолжалось все лето, и в доме у нас только и было разговоров, что о ней. В результате наш внук Даня, которому только исполнился год, и он еще не умел говорить, в конце лета наконец произнес первое слово. И слово это было не «мама», а «баня».

Закончив строительство, Скобарь и Веня пришли ко мне за окончательным расчетом. Мы вместе посчитали, сколько им осталось еще получить, и выяснилось, что я должен им еще четыре рубля. Я думал, что они будут просить добавки. Но Скобарь сказал:

— Отлично, как раз на бутылку хватит!

Бутылка «Московской» стоила тогда три рубля шестьдесят две копейки.

А вежливый Веня добавил:

— Спасибо, хозяин, мы очень хорошо провели лето.

Баня стоит до сих пор. Она сильно обветшала, птицы выклевали почти весь мох, который Скобарь и Веня, как полагается, проложили между бревен, отвалилась чугунная дверца печки, покосился пол, но душ пока еще работает исправно.

Я вспоминаю, как совсем недавно мы парились с моим другом — известным ученым-востоковедом Петей Грязневичем — в нашей сауне и как он мне рассказывал о том, какие роскошные бани существуют на Востоке и какие традиции мытья там соблюдаются.

Я внимательно и с интересом слушал его и думал о том, что наша сауна не хуже тех знаменитых бань, хотя, возможно, меньше — всего три метра на три.