Таким образом, психологические рассуждения показывают очень простой долг для большого класса гражданских, которые жаловались и, как патриоты, страдали от того, что правительство не нашло для них занятия. Пусть те, кто занимает высокое и гарантированное положение, сочтут делом чести и долгом отказаться от привилегий, почета и престижа, которыми они произвольно наделены. Пусть убедят обычного человека, что перед лицом национальной необходимости они самые обычные люди. Испытание войной показало, что часть населения, достаточно серьезная просто по численности, однако вдвойне серьезная ввиду своей мощи и влияния, вела жизнь, которую справедливо назвать в некоторой степени паразитической. То есть полученное ими из общего запаса богатства и престижа неизмеримо больше, чем они отдали в виде полезной деятельности. А сейчас, во время войны, они отдают еще меньше в сравнении с тем, что получили. Их прискорбно выгодная сделка нисколько не является их заслугой; никто не имеет права сомневаться в их чести и добросовестности; они столь же патриотично настроены, как и любой другой класс. Так что не совсем невероятно, что они придут к пониманию прекрасной возможности, которую предоставляет судьба: обеспечить истинное, глубокое и неотразимо мощное национальное единство.
Дальнейшим вкладом в установление национального единства поистине утопического уровня могло бы стать изменение отношения индивида к своим собратьям. Человеку необходимо проявлять повышенную доброту, великодушие, терпение и толерантность в отношениях с другими, пытаться победить предрассудки, раздражительность, нетерпение и самоутверждение, поощрять жизнерадостность, хладнокровие и силу духа. Все это – задача для каждого отдельного человека; не нужны кампании, призывы, воззвания. По отношению к армии и флоту главным для каждого должен стать вопрос: «Стою ли я того, чтобы за меня умирали?»
Такой вопрос заставляет задуматься, почему во время войны мы не слышим его чаще от церкви. Вряд ли можно сомневаться, что очень многие люди, чье отношение к церкви никоим образом не является неуважительным или враждебным, испытывают определенное беспокойство, когда слышат, как она энергично защищает ведение войны и ее правоту. Люди чувствуют, несмотря на убедительные доказательства обратного, что существует глубоко укоренившееся несоответствие между войной с какой бы то ни было целью и Нагорной проповедью; когда им говорят, что это священная война, они не могут не вспомнить, что немцы говорят то же самое. Возможно, они считают, что оправдание войны – в конце концов, дело политиков и государственных деятелей, и что церкви было бы более уместно пытаться сделаться, насколько возможно, проводником добра, а не пытаться излишне оправдывать войну. Народ, испытывающий благоговейный трепет перед самопожертвованием своих армий, способен извлечь пользу из увещеваний церкви, кардинальная доктрина которой возлагает ответственность на тех, ради кого добровольно была отдана жизнь. Трудно представить другое учреждение, обладающее достаточными верой и силой, чтобы донести до людей серьезность лежащей на них ответственности – стать достойными той высокой цены, какую все еще постоянно платят. Если бы каждый гражданин сознательно стремился стать тем, за кого можно умереть, наверняка национальное единство самого возвышенного рода оказалось бы в пределах досягаемости.
Из всего, что лишает гражданина чувства данного по рождению права, пожалуй, самое сильное, хоть и самое тонкое влияние оказывает официоз. Кажется неизбежным, что чрезвычайно сложные общественные услуги, которые необходимы в современном государстве, создают барьер между частным лицом и должностным лицом, в результате чего истинные отношения между ними затемняются. Чиновник забывает, что государственная машина создана в интересах гражданина; гражданин начинает смотреть на государство как на враждебное учреждение, от которого нужно защищаться, хотя государство и создано именно для его защиты. Для гражданина преступление обманывать государство в вопросах уплаты налогов, для государства не преступление – лишние поборы. В свете фундаментальных отношений гражданина и государства представляется невероятным, что в демократической стране возможно существование процветающих учреждений, единственной задачей которых является спасение частного лица от обмана со стороны бюрократии, собирающей налоги. Это всего лишь один, крайний пример далеко идущего разделения, осуществляемого официальной машиной. Более мелкие виды отчужденности, бесчеловечных церемоний, безразличия к человеку, преданности рутине являются не менее сильными факторами, лишающими обычного человека чувства реальности его гражданства, которое могло бы быть очень ценным источником национального единства. Если бы официальная машина во всех основных частях была хотя бы в меру проникнута человеческим духом и использовалась как средство объединения людей, а не как двигатель морального разрушения, это могло бы иметь неисчислимую ценность для укрепления морального духа.
Англия ПРОТИВ Германии
Германия
В начале этой книги было высказано утверждение, что нынешняя ситуация, возможно, создает одно из тех редких стечений обстоятельств, при которых переломная эпоха в истории соответствует заметному изменению в вековом прогрессе биологической эволюции. Попытаемся обосновать это мнение.
Англия и Германия противостоят друг другу, наверное, как самые типичные противники в этой войне. Если ограничить наше рассмотрение только ими, это может показаться односторонним взглядом на события. Тем не менее именно в их дуэли можно найти интересующий нас материал; причем сама Германия часто выделяла нашу страну как своего типичного врага – инстинктивное суждение, не лишенное ценности.
К концу сентября 1914 года стало ясно, что война будет продолжительной, и сравнительно равные, хотя и колеблющиеся силы двух групп противников с тех пор показали, что из-за этой продолжительности главным будет не материальный, а моральный фактор. Таким образом, изучение моральной силы двух заклятых врагов будет вопросом жизни и смерти и связано с тезисом, упомянутым в начале этой главы.
Германия представляет собой чрезвычайно интересный объект исследования для биологического психолога; очень важно, чтобы ту ясность представления, которую мы можем получить в нашей картине ее сознания, не омрачила накаленная атмосфера национальных чувств, в которой должна выполняться наша работа. Как я уже говорил, верить в то, что у тебя нет предрассудков, значит поощрять заблуждение. Следует понять, каковы эти предрассудки, и учитывать их наличие.
Если бы я сказал сегодня, что готов поверить, будто Европа в состоянии уживаться с сильной Германией нынешнего типа и оставаться пригодной для жизни свободных людей, очевидное отсутствие в моем заявлении национальной предвзятости было бы простым притворством, а не свидетельством свободы от предрассудков. У меня гораздо больше шансов войти в разумные отношения с истиной, если я признаюсь себе в своем сокровенном убеждении, что разрушение Германской империи является необходимым предварительным условием для создания цивилизации, приемлемой для разумных существ. Признав, что это убеждение препятствует полной свободе мысли, возможно, удастся противодействовать тем отклонениям в суждениях, которые оно может вызвать.
В попытке оценить сравнительные моральные ресурсы Англии и Германии необходимо рассматривать их как биологические сущности или основные единицы человеческого вида в том смысле, который мы уже неоднократно использовали. Мы рассмотрим эволюционные тенденции в каждой из этих единиц, и, если будет возможно, решим, как далеко они продвинулись по линии развития, которое психологическая теория считает линией здорового и прогрессивного развития стадного животного.
Я уже пытался показать, что приобретение человеком социальных привычек – хотя на самом деле есть основания полагать, что социальные привычки предшествовали и сделали возможными отчетливо человеческие черты, – привело его к эволюционному процессу, который еще далек от завершения, но который тем не менее должен быть осуществлен, если человек хочет избежать более серьезных недостатков, присущих этому биологическому типу. Иными словами, стадная привычка у животного с большими индивидуальными умственными способностями может стать – и действительно должна стать – скорее препятствием, чем наградой, если общество не претерпевает постоянно прогрессирующей координации, которая позволит ему привлекать и поглощать энергию и деятельность своих отдельных членов. Мы видели, что у такого вида, как человек, благодаря свободе от прямого действия естественного отбора внутри основной единицы, способность индивида к разнообразным реакциям на среду сильно развилась, в то же время способность к взаимоотношениям, от которой зависит превращение основной единицы в мощный и безотказный механизм – отстала. Слово «взаимоотношение» здесь используется в очень широком смысле для обозначения связей индивида с его собратьями. Термин не очень удачный; однако, как и следовало ожидать при попытке выразить набор столь сложных и плохо поддающихся обобщению функций, трудно найти точное выражение.
Другой термин, применимый к несколько иному аспекту той же функции, – «стадная доступность»; его преимущество в том, что первая составляющая предполагает ограничение, по крайней мере, примитивное, существенной части способностей, которые она хочет обозначить.
Взаимоотношения, развитие которых, разумеется, зависит от стадной доступности, позволяют стаду действовать как единое существо, чья сила намного превосходит сумму сил индивидов.
Однако взаимоотношения в биологическом смысле никогда систематически не культивировалось человеком, они развивались бессистемно и подвергались враждебным влияниям, заражающим общество, в котором преобладают нерегулируемые конкуренция и отбор. Результатом является расточительность человеческой жизни и труда, безразличие к страданиям, жестокость и бесконечное классовая разделение человеческого общества. То, что я назвал сознательным руководством, по-видимому, является единственным средством, с помощью которого хаос может быть преобразован в организованную структуру.
За пределами стадных единиц формы органической жизни в каждый момент времени, похоже, в значительной степени определяются давлением среды, и конкуренция выборочно уничтожает типы, которые не годятся для существующих условий. Как бы много или мало этот процесс естественного отбора ни определял направление общего эволюционного процесса, эта особенность жизни животных безусловно оказывает активное влияние. Можно предположить, что при определенных обстоятельствах естественный отбор имеет тенденцию ограничивать вариации, вместо того чтобы поощрять их, как это предполагалось. Когда внешнее давление очень сильно, некое свободное изменение, вероятно, будет серьезным недостатком для вида, и, если оно сохранится, вид может оказаться под угрозой фактического уничтожения. Возможно, естественный отбор способен отдавать предпочтение стабильным и непрогрессивным типам за счет изменчивых и «прогрессивных», если такой термин уместно применить к видам, продвигающимся к вымиранию. О таком возможном фиксирующем действии естественного отбора заставляет подумать то, что появление механизмов, защищающих индивида от прямого действия естественного отбора, по-видимому, привело к росту изменчивости. В многоклеточных организмах отдельные клетки, уйдя из-под прямого давления естественного отбора, начали изменяться и стали способны на значительную специализацию. В стадных единицах происходит то же самое: индивиды получили свободу изменяться и обрели специализацию без риска, который угрожал бы одиночному животному.
Значит, внутри стадной единицы естественный отбор в строгом смысле приостановлен, и вытекающая из этого свобода позволила обеспечить богатое разнообразие среди индивидов. Это разнообразие предоставляет материал, из которого могло бы строиться сложное и удовлетворительное общество при наличии постоянного дискриминационного влияния. К несчастью, сейчас в человеческом обществе действуют иные силы, непостоянные по направлению и изменчивые по силе, так что богатство исходного материала, которое должно иметь большую ценность при систематическом и координирующем отборе, только вносит путаницу в результат. Действительный механизм, благодаря которому общество, выросшее в силе и сложности, выросло также в смятении и беспорядке, – это особенность коллективного разума, которая автоматически отдает монополию на власть ментальному типу, который я назвал стабильным, а общепринятое мнение называет нормальным. Из этого типа выходят наши самые авторитетные политики и чиновники, епископы и директора, успешные юристы и врачи, а также их верные заместители и преданные слуги. Психическая стабильность – их главная характеристика, они, как говорится, «знают, на что способны», уверены в реальности своих целей, невосприимчивы к новому и странному, верят в устоявшееся и привычное, способны игнорировать все, что считают неприятным, нежелательным, неправильным, и убеждены, что в целом во вселенной ощущается высокий моральный дух, проявляющийся в прогрессе цивилизации. Такие черты не отрицают высоких интеллектуальных способностей, большой энергичности и упорства, как и доброты, щедрости и терпеливости, но вряд ли компенсируются ими по социальной ценности.
Увы, в 1915 году нет никакой необходимости перечислять свидетельства беспорядка, жестокости, расточительства и слабостей, которыми изобиловало человеческое общество, ведомое умами такого типа. Под их правлением цивилизация на протяжении всего развития никогда не приобретала органического единства структуры; ее дефекты не получали рационального лечения, а скрывались, игнорировались и отрицались; вместо того чтобы быть радикально перестроенной, цивилизация поддерживалась в презентабельном виде с помощью заплат и подпорок, краски, шпаклевки и побелки. Здание, и без того бывшее небезопасным, при разразившейся ныне буре грозит вовсе развалиться.