То, что европейская цивилизация, приближавшаяся, казалось бы, к расцвету могущества, может завершиться такой страшной катастрофой, как нынешняя война, ясно доказывает: ее развитие было радикально порочным. Это вовсе не означает, что войну могли предотвратить непосредственно заинтересованные. Почти наверняка нет. Война явилась следствием внутренних дефектов эволюции цивилизации; следствием того, что прогресс человечества был пущен на самотек и шел под влиянием взаимодействующих разнородных влияний, неизбежно возникающих в стадной единице, индивиды которой способны на разнообразные реакции. В такой атмосфере только стойкие умы способны процветать и пробиваться к власти; и они по своим качествам не в состоянии определить необходимые шаги правительства или воплотить их в жизнь.
Судя по текущим событиям, метод предоставления развития общества беспорядочной сумятице сил, преобладающих в нем, сведен к абсурду, и природа указала сознательное руководство судьбой человека как единственный механизм, с помощью которого социальная жизнь столь сложного животного может быть гарантирована от катастрофы и доведена до полного раскрытия возможностей.
Стадная единица, направляемая сознательным руководством, представляет биологический механизм нового типа, стадию эволюционного процесса, способную укрепить превосходство человека и обеспечить полное развитие его социальных инстинктов.
Такое руководство должно принимать во внимание прежде всего биологический характер человека и понимать, что его состояние обязательно прогрессирует в соответствии с природными способностями – или ведет к разрушению. Необходимо отказаться от статичного взгляда на общество, которое нужно только поддерживать, и принять более динамическую концепцию государственного управления как чего-то активного и экспериментального, стремящегося к новым возможностям человеческой деятельности и новым завоеваниям человеческой воли. Такой подход открыл бы, каким природным наклонностям в человеке следует потакать, и сделал бы эти наклонности уважаемыми, а какие следует контролировать для пользы вида. С одной стороны, культивировались бы взаимоотношения и альтруизм, с другой – храбрость, мужество, гордость и предприимчивость. Национальное единство развилось бы до общности интересов и взаимопонимания, о которых не приходилось и мечтать; и таким образом национальное объединение обрело бы самообладание, стойкость и моральную силу, которые сделали бы его настолько очевидно непобедимым, что война ушла бы из повестки дня. Для народа великодушного, обладающего самообладанием и ясным видением, единого в чувствах и осознающего свою силу завоевание других наций представило бы свою полную тщетность. На первый план вышли бы другие задачи: более сложные, смелые и новые, требующие предельного напряжения человеческой воли и интеллекта; простой захват залитой кровью земли представлялся бы варварством; добычей стали бы пространство и время, целью – судьба и человеческая душа; человек отправил бы корабли в бездны эфира и обложил данью солнце и звезды.
Одна из особенностей нынешнего кризиса, придающая ему биологическое значение, в том, что именно один из противников – Германия – обнаружил необходимость и ценность сознательного руководства социальной единицей. Это само по себе эпохальное событие. Как и многие другие столь же важные человеческие открытия, оно осталось неполным и не сопровождалось соответствующими познаниями о человеке и его естественной истории, которые придали бы ему постоянную ценность.
Это открытие никоим образом не было откровением гения; действительно, в умах многочисленных немецких политических философов весьма примечательно отсутствие большой глубины и размаха размышлений. Идея возникла сначала из условий в стране и стала почти привычкой, прежде чем стать концепцией. Во всяком случае, ее появлению в значительной степени способствовали политические условия и история региона, в котором она возникла. А иначе было бы сомнительно, чтобы люди столь охотно восприняли этот принцип в форме, не лишенной недостатков и трудностей, или что он мог быть открыт без необходимых биологических следствий, необходимых для успешного применения.
Германия в каком-то смысле напоминает юношу, который получил домашнее образование и стал взрослым, принял на себя все полагающиеся обязанности, не познав общения в школе и университете. Германия не пробовала пьянящего напитка политической свободы, у нее не было революции, и кровь политических мучеников тревожно взывает к ней из-под земли.
Как бы мы это ни объясняли, для немецких народов теоретические аспекты жизни издавна имели совершенно особую привлекательность. Обобщения по поводу национальных особенностей, как известно, ошибочны, но, по-видимому, с определенной оговоркой можно сказать, что в этом конкретном случае существует контраст между немцами и, скажем, англичанами.
Строго регулируемый тип правления со всеми преимуществами организации весьма привлекателен для умов с теоретическим уклоном, и есть основания полагать, что это оказало влияние на примирение народа с навязыванием ему воли правительства.
Между послушным, разумным народом и сильным, автократическим и разумным правительством возможности сознательного руководства нацией не могли не становиться все более очевидными и все более развитыми. Еще одним очень мощным фактором в развитии идеи стал огромный подъем национального чувства, вызванный тремя очень успешными войнами, проведенными с удивительно малыми затратами и завершившимися грандиозной и не менее успешной схемой объединения. Перед правителями и народом открылась имперская судьба безграничного размаха, допускающая самые смелые мечты. Германия, единственная среди европейских стран, видела себя стремительно развивающейся нацией. Больше не разобщенная, она вступила в права наследования. Обстоятельства ее возрождения были столь великолепны, моральный дух нового единства столь высок, что Германия не могла не полагать, будто находится в начале пути новых невероятных триумфов. Энтузиазм бил через край, пророки возвещали новые победы.
Германия совершила громадный шаг по биологической шкале, подчинившись сознательному руководству; пойдет ли она по пути, ведущему к совершенной концентрации национальной жизни и постоянной моральной стабильности?
Для нации, имеющей цель и осознанную судьбу, необходима какая-то идея национального единства. Некое чувство, которое все могут разделить и тем самым войти в общение друг с другом, будет каркасом для построения структуры национальной энергии и усилий.
Реакции, в которых проявляется социальный инстинкт, не в одинаковой степени развиты у разных социальных видов. Известно, что существует определенная группа характеристик, общих для всех социальных животных; но также известно, что один пример показывает особое развитие одного аспекта инстинкта, а другой – другого аспекта. Рассматривая в широком смысле все стадные типы, можно выделить три различных направления эволюции. Мы знаем агрессивную стадность волка и собаки, защитную стадность овцы и коровы; а еще знаем более сложную социальную структуру пчел и муравьев – это можно назвать социализированной стадностью. Последняя характеризуется полным поглощением индивида основной единицей и тем фактом, что функция социальной привычки приводит не просто к атаке или защите, а к созданию государства, которое будет сильно и в атаке, и в защите, и еще в очень многих вопросах. Улей – сложный механизм, извлекающий пользу из координации и совместных действий индивидов с максимальной эффективностью. Очевидно, улей полностью подменяет индивидуальное существование и, как мы уже говорили, больше похож на новое существо, чем на скопление индивидов, объединившихся для относительно простых задач. Улей и муравейник относятся к стае или стаду, как полностью организованное многоклеточное к примитивной зооглее – своей предшественнице. Волки объединяются для атаки, овцы – для защиты, пчелы же объединяются для всех действий и чувств в своей жизни.
Социализированная стадность – цель человеческого развития. Трансцендентный союз с собратьями – предназначение отдельного человека, и на его достижение направлен постоянно растущий альтруизм. Поэты и пророки порой смутно видели этот неизбежный путь природы, биология отмечает его безошибочные свидетельства и объясняет вызывающую отчаяние многих медленность продвижения разнообразием и мощью человеческого разума, а также утешает нас тем, что эти качества являются гарантией полноты, которой достигнет окончательный союз.
Когда нация принимает идею сознательного руководства, как это произошло в Германии благодаря стечению обстоятельств, первой важной задачей становится выбор принципа национального единства. Из приведенных только что соображений ясно, что такой принцип национального единства должен быть проявлением социального инстинкта и что выбор ограничен тремя типами социальной привычки, которые предложила стадным животным природа. Ни одна нация не делала сознательного выбора между этими тремя типами, но обстоятельства приводили к принятию одного из них достаточно часто, и история приводит множество наводящих на размышления примеров.
Агрессивная или защитная формы были приняты большей частью первобытных народов. История коренных жителей Северной Америки и Австралии предоставляет примеры этих двух типов почти в чистом виде. Агрессивный тип достаточно полно представлен народами, выигравшими от развала Римской империи. Эти северные варвары показали в действии совершенную форму общества волчьего типа. Идеалы и чувства, воплощенные в их сагах, понятны только тогда, когда человек осознает их биологическое значение. Это было общество волков, неукротимых в агрессии, но не приспособленных ни к какой другой деятельности. Они были невероятно храбры и возвели жестокость и насилие в религию. Высшим занятием человека для них было сражаться. Они были неутомимыми путешественниками и исследователями не из любознательности, а в погоне за добычей и захватили Европу в миссионерском рвении огня и меча. Каждый из них просил у судьбы только одного: после полной безграничной ярости и разрушений жизни умереть в славной битве. Невозможно не признать психологическое сходство этих идеалов с теми, которые, весьма вероятно, исповедовала бы высокоразвитая порода волков.
При всей поразительной энергии и предприимчивости общество волчьего типа оказалось неспособным к длительному выживанию. Пожалуй, прирожденной слабостью этого общества являлся очень ограниченный круг интересов, которые оно предоставляло пытливым и прогрессивным умам, а также факт, что оно порождает неуклонно накапливаемую враждебность у слабых, но развитых умственно людей.
История продемонстрировала постепенное исчезновение общества волчьего типа. Оно периодически возникало, однако всегда подавлялось. Современная цивилизация идет по пути социализированного типа стадности, несмотря на сложности и беспорядки, которые замедляют его полное развитее. Сейчас этот тип можно рассматривать как стандартный, установленный бесчисленными экспериментами; только он может принять и удовлетворить моральные и интеллектуальные потребности современного человека.
С точки зрения государственного деятеля, желающего обеспечить немедленное и энергичное национальное единство в сочетании с идеалом государства, которому суждено расширяться все больше и больше, социализированный тип стадной эволюции крайне неудовлетворителен. Движение к по-настоящему организованному государству неторопливо и затруднено путаницей голосов и идеалов; необходимое развитие альтруизма придает обществу аспект сентиментальности и вялости; тенденция медленно эволюционировать к моральному равенству своих членов придает государству видимость структурной ненадежности.
Если Германия хотела вести последовательно агрессивную внешнюю политику в качестве основной цели, особенности условий в стране лишили ее возможности искать национальное вдохновение в развитии социализированного типа инстинктивной реакции, потому что этот метод способен обеспечить необходимую моральную силу только через истинное единство членов общества, которое подразумевает моральное, если не материальное, единство между ними. О том, что этот тип может поддаться искушению агрессивного национализма, свидетельствуют ранние достижения и завоевания первой Французской республики. Однако такой взрыв силы был возможен, потому что основывался на истинном, хотя и несовершенном моральном равенстве. В Германской империи установились мощная социальная сегрегация и абсолютное разделение между аристократией и простыми людьми; в таком обществе и подумать нельзя о каком-либо моральном равенстве.