Вот почему правители Германии – разумеется, полностью игнорируя значимость своего выбора, – были вынуждены отмести идеалы стандартной цивилизации, вернуться к идеалам более примитивного типа стадности и отбросить народ в анахронизм волчьего общества. В этой связи интересно отметить, как настойчиво политические мыслители Германии искали вдохновения в далеком прошлом, во временах, когда волчье общество и волчьи идеалы были широко распространены и успешны.
Это вовсе не значит, что выбор был сознательным. Примечательно, что правители Германии понимали необходимость сознательного руководства всей деятельностью нации, которая движется к успеху; было бы чудом, если бы они поняли биологическое значение отделения себя от других европейских народов. Им, несомненно, казалось, что они просто-напросто отбрасывают изнеженные и подрывающие дух идеалы, из-за которых другие страны становятся готовыми жертвами завоевания. Можно предположить, что они решили искоренить в себе такие зародыши вырождения, увидели, что честолюбивый народ должен быть сильным, гордым и упорным, предприимчивым, неумолимым, храбрым и свирепым, должен верить в славу битвы и завоеваний, в высшее моральное величие воина, в силу – пробный камень права, чести, справедливости и истины. Такая смена моральных ориентиров кажется вполне невинной. Они были навязаны нации всей огромной силой внушения, имеющейся в распоряжении организованного государства. Готовность, с какой новые идеалы и ориентиры были приняты и усвоены, оказалась больше, чем можно было бы объяснить даже мощью огромной машины чиновников, историков, теологов, профессоров, учителей и газет, с помощью которых они постоянно навязывались. Громадный успех был достигнут, потому что внушение шло по естественному, инстинктивному пути. Волк в человеке, против которого так долго боролась цивилизация, все еще находится в пределах досягаемости и готов откликнуться на заклинания, гораздо более слабые, чем те, которые использовало немецкое государство. Народ был опьянен славой своих завоеваний и новой внушительной конфедерацией; если верить столетней репутации прусского солдата, немцы, возможно, были менее развиты в человечности, чем другие европейские народы.
Прежде чем следовать дальше, надо четко определить психологическую гипотезу, которую мы выдвигаем для объяснения особенностей немецкого национального характера, проявляющихся в нынешнее время.
Итак, есть три различных типа стадного инстинкта: агрессивный, защитный и социализированный; в природе их примерами являются соответственно волк, овца и пчела. Каждый тип пользуется преимуществами социальной привычки, но именно на социализированном типе развился современный цивилизованный человек. Здесь утверждается, что амбициозное будущее, сознательно спланированное для Германии теми, кто взял на себя управление ее судьбой, и поддержание в то же время ее социальной системы были несовместимы с дальнейшим развитием стадности социализированного типа. Поэтому требовались новые идеалы, новые мотивы и новые источники морального духа. Они были найдены в возрождении агрессивного типа стадности – в возврате к обществу волков. Возможно, те, кто снабдил Германию новыми идеалами, считал, что делает свободный выбор. Однако выбор был продиктован им самой природой. Они желали определенных черт волка, а получили их все. Наверное, те, кто так усердно насаждал национальное евангелие, временами удивлялись, что, хотя некоторые из желанных идеалов было легко внедрить, не удавалось предотвратить появление других черт, не столь желательных, но принадлежащих тому же наследию и неотъемлемых от него.
Прежде чем исследовать психические черты сегодняшней Германии, стоит рассмотреть, какими были бы психические черты агрессивного стадного животного, обладай оно самосознанием в том смысле, в каком оно есть у человека.
Функциональная ценность стадного инстинкта для волка состоит в том, чтобы делать стаю неотразимой в атаке и вечно агрессивной по духу. Соответственно, индивид должен быть особенно чувствителен к руководству стада. Стадо для него – не просто, как для защитного стадного животного, источник комфорта, стимулов и общего руководства; стадо должно заставлять его выполнять действия, пусть сложные, опасные и даже бессмысленные, и требовать немедленного рабского подчинения. Выполнение команд стада само по себе должно быть абсолютной наградой, в которой не может быть никакого учета себя. По отношению ко всему внешнему для стада индивиду надлежит быть высокомерным, уверенным и недоступным для призыва разума или чувств. Тесные узы инстинкта, постоянно зовущие к действию, придадут характеру определенную простоту и даже непосредственность, грубость в отношениях с другими и полную неспособность понять любые мотивы, не санкционированные стаей или стадом. Индивид будет уверен, что стая неуязвима и неотразима, справедлива и хороша, и с готовностью припишет ей любые качества, какие ему понравятся, даже смехотворно неуместные.
Сила волчьей стаи как стадной единицы в определенных обстоятельствах огромна. Эта сила зависит от продолжительной способности к атаке. Надолго ли она сохранится в условиях бездействия или просто обороны – другой вопрос…
С тех пор как начало нынешней войны привлекло пристальное внимание к психологии немецкого народа, стало совершенно очевидно, что англичане в полном недоумении. Они обнаружили неописуемую странность в высказываниях почти всех немецких деятелей, в их дипломатии, в их дружелюбии к тем, кого они хотели умилостивить, в их вражде к тем, кого хотели встревожить и запугать. Странность в поведении немцев было трудно определить или даже описать; она ставила в тупик.
Непостижимость для англичан чувств немцев предполагает, что между этими народами существует глубокий инстинктивный конфликт взглядов. Осмелюсь предположить, что это конфликт между социализированной стадностью и агрессивной стадностью. В результате насаждения национальной заносчивости и агрессивности Германия впала в особый тип социального инстинкта, который открыл пропасть в чувствах между немцами и остальными цивилизованными народами. А ничто так не порождает ощущение чуждости, как различие в инстинктивных реакциях. Подобная, хотя и более широкая пропасть в инстинктивных реакциях заставляет нас считать странным и необычным поведение кошки по сравнению с собаками, которые по чувствам гораздо ближе нам.
Таким образом, если мы хотим получить какое-либо представление об уме и моральной силе Германии, мы должны начать с осознания того, что два народа разделены глубокой разницей в инстинктивных чувствах. Природа предоставила лишь несколько путей для стадных видов. Между путем, на котором оказалась Англия, и тем, что выбрала Германия, расхождение в биологическом масштабе почти равносильно видовому различию. В этом, пожалуй, и кроется причина отчаянной и беспрецедентной жестокости современной войны. Это война не столько наций, сколько биологических видов. Мы участвуем не просто в войне, а в величественном эксперименте природы. Она словно решила сравнить в своей мастерской силы социализированного и агрессивного типов. Социализированным народам она доверила задачу доказать, что ее старая вера в жестокость и кровь наконец стала анахронизмом. И для этого оживила существо из кошмара. Остается уничтожить этого оборотня или умереть[17].
В попытке оценить немецкое сознание в настоящее время нужно помнить, что наши источники информации подлежат жесткому отбору. Тем из нас, кто не может позволить себе регулярно читать немецкие публикации, приходится ориентироваться на выдержки, которые появляются в наших изданиях благодаря тому, что соответствуют предрассудкам или надеждам английского читателя. Впрочем, основные факты все-таки позволят прийти к ценным выводам, если не акцентировать чрезмерного внимания на второстепенных моментах.
Сильное, но часто простодушное и даже детское национальное высокомерие – вот черта, которая сразу поражает каждого. Это чувство, серьезное и даже торжественное, наглухо защищено от комического смысла и всегда выражается с детской уверенностью в своей правоте. Обычно используется язык метафор, почти всегда витиеватый и банальный, а часто напыщенный и резкий. Любовь к метафорам и неспособность называть простые вещи своими именами касается всех классов, от императора до журналиста, и производит впечатление своеобразного ребячества. Все это напоминает первобытные верования в трансцендентную реальность и ценность имен.
Национальное высокомерие немцев особенно чувствительно и особенно тупо. Оно реагирует на похвалу и порицание, хотя первое весьма поверхностно, а второе слишком мягко, но у него нет внимания к общественному мнению за пределами стаи. Оно легко разражается гневом от внешней критики, а если обнаруживает, что его припадки смешны для наблюдателя, его гнев только возрастает, если такое возможно. Оно совершенно неспособно понять, что быть доведенным врагом до ярости – такое же доказательство рабского автоматизма, как и быть доведенным им до страха. И поистине исключительная ненависть к Англии, помимо очевидной связи эмоциональной основы со страхом, весьма интересный феномен. То, что удалось организовать столь единодушный вой, ясно показывает, насколько полно действовали психологические механизмы волчьей стаи. Весьма поучительно видеть, как выдающиеся деятели науки ощетиниваются и скалят зубы вместе с остальными. Это очередное, давно излишнее доказательство бесконечной ненадежности власти разума в самых развитых умах, когда ему противостоит сильное стадное чувство[18].
Важно, однако, не судить о функциональной ценности этих феноменов стадного высокомерия, стадной раздражительности и судорожной ярости с точки зрения наций социализированного стадного типа, таких как мы. Эти качества мешали бы суждению, не принося соответствующего эмоционального вознаграждения. Однако в волчьей стае они представляют собой нормальный механизм для разжигания национального энтузиазма и единства. Волк, чье существование зависит от ежедневного преследования и убийства, не может быть открытым для внешних призывов и критики, он должен быть в высшей степени убежден в своем превосходстве: пусть умирают другие, а он должен жить и должен легко поддаваться убийственной ярости, с помощью которой добывает себе пищу.
Еще одна трудность в понимании немецкого сознания заключается в реакции немцев на негерманское мнение. Нет сомнений, что немцы очень сильно желают создать благоприятное для себя впечатление – не только ради практических преимуществ в ведении войны, но и из-за желания вызвать сочувствие. В отношении последнего мотива важно, чтобы внимание не заострялось на комических аспектах сердечных исканий немцев относительно того, почему к ним не относятся с искренней привязанностью, и ответов, которые они сами дают на этот знаменательный вопрос. То, что они слишком скромны, слишком правдивы, слишком благородны, слишком храбры и слишком добры, – вот эти ответы, психологическое значение которых не должно тонуть в смехе. То, что немцы искренне в это верят, не подлежит сомнению; действительно, есть веская теоретическая причина принять эти ответы как искренние, если мы вспомним сказочную[19] непостижимость внушения волчьей стаи. Без такого объяснения они кажутся совершенно непонятными.
В переговорах с другими народами и в оценке национального характера Германия замечательно демонстрирует характерные черты своего психологического типа. Похоже, ее главный тезис в том, что альтруизм для государственного деятеля не существует, а если существует, то является свидетельством вырождения и источником слабости. Согласно ее доктрине, мотивы, движущие нацией, это личные интересы и страх; и ни в чем ее «странность» не проявилась так полно, как в откровенной манере, с которой она апеллирует к обоим, поочередно или вместе.
Неверие в альтруизм и переоценка страха и личных интересов, по-видимому, рассматриваются как свидетельство бесстрашного и полного понимания биологической истины и часто с любовью упоминаются как «истинная немецкая объективность» или немецкое «чувство реальности». Насколько такой подход конфликтует с биологической теорией стадности, вполне понятно. Интересно, что немецкие переговорщики почти одинаково терпели неудачу, пытаясь навязать свои желания государствам, в которых сильно развит социализированный тип стадности – Италии, Соединенным Штатам – и преуспели в варварских странах волчьего типа: в Турции, чья «объективность» и жажда резни сохранились неизменными, как и у патриарха среди волков, в Болгарии – волке второй Балканской войны.
Вряд ли нужно перечислять хорошо известные случаи, когда недостаток проницательности и незнание психологии стада вводили в заблуждение или были невыгодны Германии. Однако будет уместно отметить превосходную иллюстрацию психологического принципа, которую дают отношения Германии к Англии за последние пятнадцать лет. То, что Англия – главное препятствие для неограниченной экспансии, было понятно тем, кого вдохновляла концепция сознательно руководимой и подавляюще могущественной Германской империи. Я попытался показать, насколько это была великая концепция, насколько она соответствовала естественной эволюции, как она знаменует собой эпоху даже в биологическом масштабе. К сожалению для Германии, ее социальный тип уже был зафиксирован, со всеми своими достоинствами и недостатками, среди которых огромный недостаток отношения волка к врагу – непреодолимое искушение скорее запугать его, нежели понять и принять легкие и опасные намеки на враждебность в оценке его силы.
Во всей истории человечества, пожалуй, не найдется более впечатляющего примера всемогущества инстинкта, чем тот, который предоставляет реакция Германии на Англию. Умный, образованный, организованный народ, сознательно направленный к определенным амбициям, обнаруживает, что путь ему преграждает главный враг. Здесь возможны два принципа действия, которые нужно принять: во‑первых, с полной объективностью оценить истинную силу противника, не позволяя национальным предубеждениям и пристрастию к приятным предсказаниям искажать правду; а во‑вторых, остерегаться раздражать врага, чтобы не спровоцировать преждевременно неизбежный конфликт.