Fidele qui le couvrit de son manteau.[108]
Он умер внезапно. Уж Генрих Второй[109] Не сядет на троне. И годы, и злоба, И поздние страсти, и труд боевой Сразили; король уже требует гроба. Вот ночь: пилигрим, притаяся во мгле, Все видел незримый: растворена зала; Там труп короля обнажен на столе; Лишь кудри на мрачном белелись челе, И что-то, как пламя, на пальце сверкало; Толпа же рабов между тем расхищала Покровы, сосуды, златые бокалы. И тихо и страшно в полуночной мгле! Вдруг дверь боковая, гремя, растворилась. Паж бледный, как тень, к королю подбежал: Младое чело его пот покрывал, С плаща и кудрей его влага струилась. Вот раб еще перстня с руки не сорвал. Как в сердце ему паж вонзает кинжал. И кровь, как фонтан, зашипев, заклубилась! Толпа разбежалась. Все тихо кругом! И юноша, полный смятенья и муки, Скрестя на груди трепетавшие руки, Склоняет колено, поникнув челом. Вот тихо встает и на труп он взирает, На белые кудри над грозным челом; И с нежной заботой, как сын над отцом, Он, скинувши плащ свой, согретым плащом Цепенеющий труп покрывает. «Прости!» — повторял он; но голос дрожал; И долго с мольбой и любовью Паж хладную руку владыки лобзал. И вот, одинок у его изголовья, Он духом-хранителем стал. Завоет ли ветер в готической зале, Иль легкая тень по стене пробежит, Он чутко внимает, он зорко глядит; И рука уж лежит на кинжале. Кто б ни был!.. но, после предсмертного стона, Да смолкнут проклятья и крик клеветы! Мой друг, и на мрачной гробнице Нерона[110], И там находили заутра цветы!.. И, может, одно его сердце любило! Как знать! — может, друг еще был у него… Как знать! — может, тайно любовь приходила, Рыдала одна на гробнице его… Прощенье всему, что сокрыто могилой! <1838>
МОЛИТВА{36}
Хвала тебе, творец, хвала, благодаренье! Ты сердце пламенное дал! Как я любил твое прекрасное творенье, С какой слезой тебя благословлял! Я плачу: слезы эти святы; То дань творцу от сердца моего За радости мои, за горькие утраты. По гласу вечному закона твоего Как я любил в твоем прекрасном мире, Какие чувства испытал! Я ликовал на светлом жизни пире. Тебя, незримого, в творенье созерцал; И падал я, гнал с тезы и волненья… Плоть бренна; но душой парю! К тебе любовь моя, к тебе мои волненья. Благодарю, творец, за все благодарю. <1839>
ПЕСНЯ
(«Пронеслась, пронеслась моя младость…»){37}
Пронеслась, пронеслась моя младость, Навсегда она сном унеслась; А твоя — светлоокая радость, — Твоя юность едва началась! Ты дитя, но опасных волнений — Знаю — грудь молодая полна; Не зови, не готовь откровений: Мне без слов твоя тайна ясна. Не зови, не готовь откровений! Мы не властны догнать, воротить Пролетевших, далеких мгновений; И заставить вновь сердце любить! Если ж быстро, средь радости шумной, Сердце вспыхнет потухшее вновь, — Ты не верь моей клятве безумной; То минутный порыв — не любовь! На минуту веселье обманет, Его снова подавит тоска: Так осеннее солнце проглянет — И закроют его облака. Омрачу ли удел твой прекрасный? Я — как дуб, опиленный грозой: Для чего ж его нежно и страстно Обвивать тебе, плющ молодой? <октября 1839>
СТЕПЬ{38}
Как мчался ты, конь добрый мой! Из душных городов Ты выносил меня стрелой На свежий злак лугов! И вот далеко от людей Как бурно я воскрес! Взор быстрый обнял даль степей, Весь синий свод небес. И кто, мой конь, догонит нас, Кто мчится нас быстрей? О! кто б постигнул в этот час Восторг души моей? Она была утомлена, Страдала долго так… Но вот — могуча и вольна— Ей сладостно в степях! Ах! если б вечно мчаться мог В ту даль, где взор исчез — Туда, туда, где только бог Да степь, да свод небес! <4 ноября 1839>
КЛАРА МОВРАЙ{39} [111]
Посвящ<ается> Е. А. Карлгоф
Кто скачет, кто мчится на белом коне Нагорной, опасной тропою? Кто бледная дева, — при бледной луне, — С блуждающим взором, с поникшей главою? Ей горы знакомы; ей полночь, как день,— Конь добрый не знает удара. Кто ж призрак печальный? Кто бледная тень? То мчится безумная Клара. Над ликом могильным сияет луна… О боже! как страсти ей долго играли!.. Но все еще чудно-прекрасна она, Хоть взоры потухли, ланиты завяли! Не флер погребальный над белым челом, Порывисто черные кудри летают. О бедная Клара, все тихо кругом,— Все тихо… Что ж муки твои не стихают? Вот пристально, дико на горы глядит: Там что-то припомнить желает; Какое-то тайное имя твердит… Вот смотрит на небо! Вот глухо рыдает! Да, бедная Клара безумна давно; Мятежная страсть погубила,— И в памяти смутной спаслось лишь одно, Что сердце здесь раз полюбило… На этих горах дожидался твой друг; Ты здесь ему клятвой клялася,— Забыть ли? Лишь полночь — ты тайно, как дух, К нему на свиданье неслася… И милого друга ласкала, звала На страстное, верное лоно — И, горная роза, ты чудно цвела! А ныне — кто, Клара, сочтет твои стоны? Шесть лет уж промчалось в разлуке ужасной, И сердце разбито, и жизнь отцвела! Могила, могила, для Клары несчастной Могила одною надеждой была! Кто ж это? Иль тени свой мир покидают?.. Как! тот, кого сердце не властно забыть!.. О, нет! так жестоко судьбы не карают… Нет! так не могло б провиденье шутить!.. Ужели, о боже великий? Ужели? Но нет, невозможно!.. Нет, Клара, то сон! Как! — здесь еще… в жизни увидеть Тирреля? Как! — юноша грустный — ужели то он?.. То он!.. Повода, задрожав, покидает И, руки скрестивши, на друга глядит,— Могильная бледность в лице выступает, Уста ее сжаты, — и долго молчит… И спишь ты, прекрасная, в ранней могиле! Безвременно бури сошлись над тобой… Безжалостно люди тебя погубили… Да будет же сладок твой вечный покой! А друг?.. Его грозное море умчало… Но ты навсегда унесла его рай, — Ты, бедная Клара, безумная Клара, Злосчастная Клара Моврай! <1839>
ИЗВЕСТИЕ{40}
Мне говорят: она, как тень, пуглива, Бежит от юношей, бледнея день за днем; В кругу подруг горда и молчалива Стоит одна с поникнутым челом. Мне говорят: ее живые взоры Кого-то часто ждут, потопленные в даль; Что на устах порой молитвы и укоры, А на челе младом забота и печаль; С улыбкой грустною, качая головою, Ревниво стон прекрасная таит, — Иль, подпершись задумчиво рукою, На дальний путь сквозь слез она глядит… Мне говорят: во мраке полуночи Какой-то вопль слетает с ложа сна, И долго, долго плачут очи, Рыдает бедная она; Разбросив локоны, сдавив чело рукою, Так бледная сидит, недвижима, как тень,— И все для ней равно: лад жаркой головою Луна ль блестит, иль светит новый день. Есть на груди письмо с заветными словами, Их гордый юноша, прощаясь, начертал, Когда, от ней отторгнутый судьбами, Он безнадежно в даль тоску свою умчал… <1840>
МЕТЕЛЬ{41}
Поздно. Стужа. Кони мчатся Вьюги бешеной быстрей. Ах! когда бы нам добраться До ночлега поскорей! У! как в поле темно, бледно. Что за страшная метель.— И далек ночлег мой бедной, Одинокая постель! Мчуся. Грустно. Злится вьюга По белеющим полям; И сердечного недуга Я постичь не в силах сам. То прошедшее ль с тоскою Смутным чувством говорит, Иль грядущее бедою Мне нежданною грозит?.. Пусть все сгибло в раннем цвете, Рок мой мрачен и жесток; Сладко думать мне: на свете Есть блаженный уголок!.. И в полуночи глубокой, Как спешу к ночлегу я, — Может — ангел одинокой Молит небо за меня… <1840>
ВРЕМЯ{42}
Время, летучее время, Кто остановит, губитель, тебя? Ты неподкупно, ты неподвластно, Вечный, властительный гений миров! На нивах вселенной всевластной рукою Ты, сумрачный, сеял начатки миров; Миры зацвели, понеслись пред тобою, — И ты указал им долину гробов… Так юная прелесть и сын вдохновенья Блистают и гибнут по воле твоей, Из темных могил ты ведешь поколенья, — И пальма выходит из желтых костей… Давно ли муж века боролся с тобою, И мир трепетал при могучей борьбе; Но гром прокатился над грозной главою,— И в славном изгнанье, над мрачной скалою, Герой покорился безмолвно тебе… <1840>
О ТРУБАДУРЕ ГЕЛИНАНТЕ И О ПРЕКРАСНОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ КОРОЛЕВЕ ЭЛЕОНОРЕ{43}
I Король Филипп[112] был с хладною душою, И Августом[113] по праву назван он: Тому льстил шут Гораций[114] похвалою, А этого изволил петь Бретон, Мне все равно, не о Филиппе слово, Хоть жалок мне подкупленный поэт; Будь я в тот век — я выбрал бы другого. Мне нравится Ричард Плантагенет[115]. За ним в мечтах люблю летать поныне В восточный край, в сирийские пустыни. II И где ж они — соперники в боях, Цвет рыцарства?.. Увы! одно забвенье Равно всех ждет. Их кости стали — прах, На их давно исчезнувших гробах Далекие толпятся поколенья, И жизнь людей проходит, как волна, Как вешний цвет, как тень, как призрак сна. III Кой-где еще готический их храм Стремится, горд и мрачен, к небесам; И в храме том — вдоль окон, на стенах, Виднеются воители в бронях, И дальний край, и сарацинов[116] ряд О днях давно минувших говорят. IV И там, в углу, как мумия времен, Стоит с челом нахмуренным барон Из мрамора, со шпагой и в плаще, С ним пес у ног и сокол на плече; И если вдруг раздастся с башни звон, Все кажется: он слушает сквозь сон. V Пою и я?.. Пою, о муза, лиру! Люблю, Филипп, тебя я за одно: Что ты давал роскошные турниры, Что ты любил фазанов и вино, Что ты смотрел без ревности и гнева, Как Гелинант — мой рыцарь и певец — Входил порой в блестящий твой дворец, И юношу ласкала королева!.. Их нет давно, но горестный рассказ Про их любовь дошел, друзья, до нас. . <февраля 1840>
ЭЛЕГИЯ
(«Когда душа скорбит…»){44}
Когда душа скорбит, а сердце без желаний, И грустно юноша глядит на шумный свет,— Вся жизнь, весь рай его в стране воспоминаний, И для него грядущего уж нет. При громкой радости торжественного пира Лишь он один без песен, без кумира И, гордый, пред толпой страдания таит; С презреньем смотрит он на радость, на волненья, Но в память прошлых дней, любви и упоенья, Слеза тяжелая неслышимо бежит! <1840>
ВОСПОМИНАНИЕ{45}
Не спрашивай, чего мне стало жаль, Что грустию мне память омрачило: Мой друг, тоска пройдет, как прежде проходила, — Я вспомнил детских лет волнующую даль, Несвязную, но сладостную повесть Весенних дней моих волшебный, светлый сон. Мне стало жаль его! Давно исчез уж он… Укором восстает тоскующая совесть… Наш старый дом, наш бедный городок, И темные леса, и бурный мой поток, И игры шумные, и первое волненье — Все живо вновь в моем воображенье… Вон дом большой чернеет над горой. Заря вечерняя за лесом потухает, Кругом все спит, — лишь робкою рукой Она окно свое для друга открывает… Луна взошла, зари уж нет давно, А я смотрю, влюбленный, на окно!.. <1840>
ОНА
(«Я трепетно глядел в агат ее очей…»){46}
Я трепетно глядел в агат ее очей: Там целый мир любви под влагой сладострастья, — И, полный прежних дум, тревоги и участья, Я грустно любовался ей. Я думал: чудное созданье, О гений чистой красоты, Какой судьбой сюда, в юдоль изгнанья, С каких небес явилась ты? Кипит вокруг тебя младое поколенье, Тебе назначено владеть судьбой сердец, Перед тобой возвышенный певец С мольбою совершит коленопреклоненье И с гордого чела отдаст тебе венец; Младой герой — краса и ужас боев, Упившись пламенем чарующих очей, Забудет лавр — кровавый лавр героев, Войну, коня и шумный круг друзей; И юноша, алкающий познаний, С челом возвышенным и полным строгих дум, Вперивший в тайны мирозданий Bсeиспытующий свой ум,— Узрев, прекрасная, тебя перед собою, Постигнет сердцем он источник бытия, Благословит творца высокого хвалою, И будет для него пророческой звездою Душа невинная твоя. Но, милый цвет потерянного рая, Зачем ты здесь, созданье красоты?.. Увы! в юдоли слез, мгновенно расцветая, Мгновенно вянут все прекрасные цветы!.. <1840>
ОКТЯБРЬСКИЙ ДЕНЬ{47}
Октябрьский день, но чудная природа. Звучит кристалл днепровских синих вод; Повеял жар с лазоревого свода, По улицам везде шумит народ; Открыт балкон, забыта непогода — И музыка, и громкий хоровод. Природа-мать зовет на пир богатый, Хоть тополь без листов, цветок без аромата. Сын севера, с унылою душою — Стремлюсь и я покинуть свой приют, Грудь оживить воздушной теплотою, На свод небес с отрадою взглянуть, Смешаться вновь с веселою толпою, Вновь весело у жизни отдохнуть. Вчера была гроза осенней непогоды, А ныне блещет май полуденной природы. Но отчего ж ты, спутник безотрадный, За мной, как тень, незваная печаль? Проснулась ли с утратой невозвратной Безумных лет темнеющая даль? Иль вдруг весны минувшей, ароматной, Полуденной весны мне стало жаль? Я живо вспомнил май: сад ароматом веет, Русалка в камышах, и тополь зеленеет… И где ж опять? и встречусь ли с весною Грядущего? На выси ль крымских гор, Над морем ли, над светлою ль Невою Обрадует она мой грустный взор? Или мне спать сном вечным под землею, — Жизнь пролетит, как быстрый метеор, Как звук пустой?.. О дай же духом жадным, Дай, я упьюсь теперь мгновением отрадным! Не так ли, друг, когда промчится младость И опадет надежд неверный цвет, Когда до дна иссякнет жизни сладость И мы стоим на повороте лет, И девушка, веселая, как радость, Напомнит вдруг нам призрак юных лет, И в осень дней блеснет знакомым маем, — Не так ли снова мы и любим, и страдаем? 20 января 1840 года
ТОСКА{48}
Возьмите все, святые неба силы, Но дайте мне прошедшее назад! О! день один — за цену всех наград, Хоть час один из жизни давней, милой! Не боле — час! я только час прошу, Потом тяжелую веригу наложу, И сам свою я вырою могилу, И лягу в гроб — за час, за час один… О! внемлите ли вы, святые неба силы? <1840>
СТАНСЫ К ДЕЗДЕМОНЕ
(«О, ты — добра, ты — ангел доброты…»){49}