Мирьям

…мчусь с огромной скоростью по узкому тоннелю, в конце которого такой яркий свет, что почти невыносимо смотреть. Передо мной начинают мелькать картинки из прошлого. Я будто вижу фильм, снятый великим режиссёром, где в главной роли — я. Вот трехлетняя малышка, которую везет в частный сад отец.

Вот я — подросток, кричу о необходимости личного пространства и хлопаю дверью перед расстроенным лицом мамы.

А вот мои первые слезы ревности из-за Давида… Прошлое крутится, словно цветной калейдоскопом, пока неожиданно все не исчезает.

Теперь я вижу только одного человека — Максима Садулаева.

Он стоит, опустив голову. В абсолютно белом помещении его черные, словно смоль, волосы кажутся ярким акцентом. По обнажённому мощному торсу тоненькой струйкой течет бордовая, почти черная, кровь. Она берет начало там, где должно быть сердце, только вот вместо него зияет страшная открытая рана.

— Ангелина…

Максим поднимает голову, и я вижу прекрасные, как штормовое море, абсолютно пустые синие глаза. В руке у брата Давида рвано бьется, едва трепеща, вырванное сердце. Его собственное. Максим смотрит сквозь меня. Затем, будто адским огнем, обжигает хриплый мужской голос.

— Ангелина…

Как же ему больно! Душа испуганно сжимается от ужаса. Не могу вынести это ни секундой больше! Словно по щелчку пальцев оказываюсь в другой — темной комнате. В одно мгновение вся боль уходит.

Только покой…

Меня будто качает на волнах. Медленно, плавно. Нет! Нет, не хочу я этого покоя! Верните назад. Немедленно! Меня ждут мой Давид и сынок. Пожалуйста… Ласковый ветерок касается кожи, как будто желая успокоить, отвести панику. Внезапно ощущаю теплые объятия и такой родной аромат мамы.

Его не спутать ни с чем… Но почти тут же ласковое тепло исчезает и с моих губ отчаянно срывается:

— Мама?! — тянусь вперед рукой. — Не уходи! Я так скучаю!

Сердце запинается, когда прямо в ушах слышу мягкий мамин голос:

— Еще не пора. Тебя ждут, доченька, — ее голос растворяется и последнее, что я слышу: — Я всегда рядом.

Прикладываю огромное усилие и дергаюсь, словно от толчка. Тьма начинает постепенно рассеиваться, и я слышу, словно сквозь толщу воды голоса:

— Она приходит в себя.

Тяжело моргаю и наконец открываю глаза. Веки набрякшие, как после тяжелого глубокого сна. Чувствую себя ужасно! По мне будто проехался тяжелый каток, сломав каждую косточку. Но что-то древнее и инстинктивное заставляет слабо, но настойчиво приказать хриплым голосом:

— Дайте моего ребенка! Где мой сын?