— Второй этаж палата десять.

Не дожидаясь лифта, устремляюсь к лестнице. Не могу не думать о том, в каком шоке сейчас находится любимая.

Экстренное кесарево! Чтоб его…

Нужная мне палата оказывается сразу же по левую руку от лестницы. Стоит открыть дверь, как сразу же встречаюсь взглядом с большими испуганными зелеными глазами. Моя кошечка. Сидит у окна такая хрупкая, бледная… Мне невыносимо видеть, как в любимых глазах плещется ужас и растерянность.

Впервые думаю, что ошибся. Ведь Мирьям еще так молода. Если бы я подождал хотя бы еще лет пять, все могло быть по-другому.

— Давид! — во взволнованном голосе любимой звенит облегчение. Она поспешно поднимается с узкой койки и спешит мне навстречу.

На Мирьям шуршащий халат, а на стройных ножках уже надеты белые операционные чулки. В горле застревает тяжелый ком, который не дает произнести ни звука. Стремительно оказываюсь возле Мирьям и прижимаю дрожащей рукой темноволосую голову к груди. — Я здесь, с тобой, моя девочка.

Мирьям запрокидывает голову, с мольбой заглядывая в глаза. Такие прохладные тонкие пальчики бесконечно нежно скользят по моим небритым скулам. Беру их в свои руки, пытаясь согреть, а затем целую с благоговением.

— Долго меня ждала? — пытаюсь улыбнуться, но мышцы лица совершенно не слушаются — будто застывшая маска. Поэтому ласково убираю с милого осунувшегося личика прилипшие к щеке прядки волос.

— По дорогое напротив роддома проехало сорок три автомобиля, из них десять было темно-синих, — шепчет Мирьям дрожащим тоненьким голоском.

Ну, что же ты, милая, режешь меня без ножа?

Мирьям очень тихо и жалобно всхлипывает, пряча лицо на моей груди и что-то будто рвется внутри меня на лоскуты — там, где лупит со всей силы сердце о ребра.

— Давид, наш малыш… — в зеленых выразительных глазах блестят застывшие, так и не пролившиеся слезы. — Я так боюсь.

Глажу длинные ароматные волосы, ощущая, как внутри все промерзает, покрываясь корочкой льда. Я тоже боюсь. Так, как никогда в своей жизни. Но в слух произношу совсем другое:

— Все будет хорошо, вот увидишь.

Мирьям поднимает на меня взгляд, как у затравленного зверька. Этим она взрывает вдребезги основание «моста» моего самообладания, но любимая никогда не узнает об этом.

Наклоняюсь, целуя в гладкий лоб девушку, которую люблю больше жизни, и уверенно произношу, глядя в изумрудные полные слез и отчаянья глаза:

— Правда, милая. По-другому и быть не может.

— Я тебе верю.