Официальная статистика утверждает, что за время войны в Афганистане Советский Союз потерял убитыми 13 тысяч человек! Вдумайтесь в эту страшную цифру. А сколько израненных, покалеченных вернулось домой с той войны?
К сожалению, никак не могу вспомнить, в каком именно году я был с бригадой А.И. Степановой на комерческих гастролях со спектаклем «Единственный свидетель» в Ленинграде.
Администрация Ленинградской филармонии попросила нас дать концерт в Военно-медицинской академии, где находились на лечении молодые ребята, раненные в Афганистане. Никогда не забуду я тот шефский концерт!
В тесном холле одного из этажей лечебного корпуса собралось довольно много публики. В основном мальчишки в возрасте от 19 до 22 лет. Среди них резко выделялся мужчина постарше, которому было явно за тридцать. Хилая фланелевая пижама, на несколько размеров меньше, чем требовалось, не могла скрыть его мускулистого, натренированного тела атлета, лишенного обеих рук, ампутированных по самые плечи. Рядом с ним сидела красивая молодая женщина с измученными глазами. Она, не отрываясь, следила за каждым его движением и время от времени пыталась платком отереть пот с его лба. И каждый раз, как только платок касался его лица, он вздрагивал и, недовольно поморщившись, резко отворачивал от нее голову. После концерта главный врач отделения, где мы выступали, рассказал о судьбе каждого, кто привлек наше внимание. И в первую очередь, о том, что случилось с безруким капитаном. «К нему на блок-пост с инспекцией пожаловал какой-то генерал из Москвы. И десяти минут не пробыл, как в окоп, где он с солдатами беседовал, шлепнулась самодельная мина. Были у моджахедов такие игрушки. Все на землю упали, головы руками закрыли, ждали вот-вот взорвется, а она не взрывается. Капитан схватил мину голыми руками, хотел из окопа вынести, и вот тут-то она, подлая, и взорвалась. Как он жив остался, никто, даже он сам, понять не может. И представьте, вместо рук обгоревшие лоскуты кожи болтаются, а на теле всего несколько царапин от осколков и больше ничего. Капитан даже сознания не потерял. Его у нас «счастливчиком» прозвали. Хотя какой он счастливчик? Мы ему даже протезы сделать не можем. Жалко мужика: 32 года, а он хуже младенца, самостоятельно даже по малой нужде сходить не может». – «А что за женщина рядом с ним?» – спросила А.И. Степанова. «Жена, – коротко ответил главврач. – Но он ее постоянно гонит от себя. Говорит: „Ты красивая. Нечего тебе с калекой возиться и губить свою жизнь". Мы все его уговариваем, потому что видно, как она любит его, но он ни в какую. Не может поверить в ее искренность».
Еще рассказал о молоденьком безусом пареньке 19-ти лет, который весь концерт просмотрел, лежа на каталке. У него осколком был перебит позвоночник и вся нижняя половина тела была неподвижна. Рядом с ним тоже сидела жена: такая же молоденькая девчонка, как и он. Они поженились перед самым уходом паренька в армию. Прогнозы по поводу выздоровления его были неутешительны. Мальчишка перенес уже четыре сложнейшие операции, впереди ему предстояло еще две, но с уверенностью сказать, что они помогут, не решался никто. Скорее всего, он так и останется на всю жизнь калекой, прикованным к постели. И уготована ему безрадостная судьба провести остаток жизни в доме инвалидов, потому что девчушка наверняка оставит его. «Уж очень она молоденькая!» – с горечью констатировал врач.
Но самый страшный рассказ он приберег напоследок.
Все военные медики Советского Союза должны были в обязательном порядке пройти 3-месячную стажировку в Афганистане, работая в полевых и передвижных госпиталях. Это делалось для того, чтобы во время Большой войны, которую никто не исключал, они были готовы оказывать медицинскую помощь в условиях боевых действий. Польза от таких командировок, как признался главврач, была огромная. И вот однажды в полевой госпиталь, где он стажировался, привезли тело нашего солдата, погибшего в плену у талибов. Много ран повидал этот опытный хирург на своем веку, но то, что открылось его глазам, когда с тела убитого сдернули окровавленную простыню, заставило его содрогнуться. Перед ним лежал не человек, а анатомический атлас его мышечных тканей: вся кожа от ступней ног до головы этого несчастного была аккуратно срезана, частью натянута на голову и завернута в узел на затылке, наподобие пучка из волос, которые любят носить многие женщины. Для глаз, носа и рта в коже были прорезаны отверстия. Историю гибели этого солдата рассказали жители деревни, в которой было найдено обезображенное тело. В плен к талибам попали четверо советских парней. Троих те сразу расстреляли, а над четвертым решили поиздеваться. «Наверное, так свежуют барана перед тем, как отправить его тушу на кухню, чтобы приготовить шашлык», – вскользь заметил главврач. Проведя эту страшную операцию, талибы отпустили пленного «на волю» и ушли, запретив жителям деревни под угрозой смерти чем-либо помочь ему. Перепуганные крестьяне заперлись в своих домах, а искалеченный мальчишка, с трудом передвигаясь по опустевшей улице, шел от дома к дому и страшно кричал. Афганцы поняли одно: парень умолял их убить его. Никто из жителей этого села не мог сказать, из окна какого дома раздался выстрел, который прекратил нечеловеческие мучения этого советского солдата. Одного из 13 тысяч. Вот какие истории рассказал нам хирург Военно-медицинской академии в Ленинграде. Ровным, спокойным голосом, совершенно бесстрастно, и, может быть, поэтому его рассказ произвел такое жуткое впечатление. Женщины, не стесняясь, плакали, мужчины с трудом проглатывали застрявшие в горле удушливые комки. А если бы на месте этого безымянного парнишки был кто-то из наших детей? Нет! Не хочу даже думать об этом! Но… В Афгане погибло 13 тысяч наших ребят. Они не защищали свою страну, своих жен, матерей и детей. Они отдали свои жизни ни за понюшку табака, потому что дядя, спрятавшись за кремлевской стеной, решил сделать счастливыми на советский манер афганцев, хотя никто его об этом не просил. Но Политбюро решило, и десятки тысяч здоровых и сильных парней, которые могли бы сделать много хорошего у себя дома, отправились за тысячи километров, чтобы в чужой, негостеприимной стране бездарно погибнуть за пустую идею, от которой страшно зудело в одном месте у сытых кремлевских политиков. Но, честное слово, очень хочется спросить: кто дал вам право распоряжаться жизнями мальчиков, которые и жить-то еще не начали? Какую кару придумать для вас, дорогие соратники Генерального секретаря, за те муки, которые испытал паренек с ободраной кожей? Кто высушит слезы матерей и вдов, потерявших родных на этой бессмысленной войне? И почему, вместо того чтобы устроить показательный процесс и судить все Политбюро поголовно, как судили фашистских лидеров в Нюрнберге, вас награждали орденами и высокими званиями, присваивали ваши позорные имена кораблям и пионерским дружинам, переименовывали улицы и площади, ставили бронзовые бюсты в парках и скверах? Неужели совесть ни разу не шевельнулась в заскорузлых душах ваших? Впрочем, о чем я? Чтобы она шевельнулась, надо прежде всего ее иметь. А с этим у нас постоянные проблемы. В наши дни совесть – товар дефицитный.
Эх!.. Вместо того чтобы кричать: «Политику партии поддерживаем и одобряем!» – надо было вывести все руководство оной во главе с «дорогим товарищем Леонидом Ильичом» на Красную площадь и публично дважды в день пороть на Лобном месте, чтобы остальным неповадно было. Почему Коммунистическая партия Советского Союза не была запрещена как преступная организация, а ее лидеры не замаливали грехи свои на лесоповале? Потому что во все времена у этой банды беспредельщиков не было ни стыда, ни чести, ни совести! Вернее, так: нормальную человеческую совесть они заменили на партийную, а согласно ее законам, можно было, не стесняясь, творить кучу разнообразнейших безобразий. Вот они и творили.
Олимпийский год не только для олимпийцев
1980 год. Год Московской Олимпиады. Отказ многих стран в связи с советской агрессией в Афганистане прислать на эти игры свои официальные делегации поставил под сомнение их легитимность. Однако советское руководство это мало волновало. На время Олимпийских игр Москву закрыли, и мы не узнавали ее. Никакой давки в метро даже в часы пик, улицы опустели, в магазинах исчезли очереди, а на прилавках такое изобилие заморских продуктов, что «ни в сказке сказать, ни пером описать»! Среди этого богатства попадались и такие, о которых мы раньше не слышали даже. Например, йогурт. Многие забыли уже, другие не подозревали, что это слово появилось в нашем обиходе только в 80-м году во время Олимпиады. Что такое «салями» мы и раньше знали, но чтобы эта финская колбаса спокойно лежала на прилавке и из-за нее никого за время Олимпиады не покалечили, такое даже в самом фантастическом сне привидеться не могло. Москвичи вздыхали и мечтательно повторяли: «Вот бы закрыли Москву навсегда!»
Но закончится Олимпиада, надутый гелием Мишка улетит в темное московское небо, растроганные зрители всплакнут под задушевную песню Пахмутовой на стихи Добронравова, и все вернется на круги своя: и давка в метро, и очереди за колбасой, и вечная нехватка денег до зарплаты. Короче, все то, что было до Олимпийских игр и что будет всегда в нашей не очень обустроенной жизни. Да!.. Пускать пыль в глаза мы умели.
Но главным событием этих дней стала кончина Владимира Высоцкого. Как-то так на Руси у нас повелось, что оценить по достоинству настоящий талант мы почему-то способны только после его кончины. Про живых знаменитостей мы любим сплетничать и злословить, а покойников готовы превознести до небес. Лишь только после того, как пришла страшная весть: «Высоцкого не стало!» – мы поняли, кого потеряли. И то не сразу. Будто нарочно ждали, когда он умрет, чтобы воздать ему должное. Поклонники творчества Владимира Семеновича, разъезжая по Москве на машинах, на полную мощность включали портативные магнитофоны с записями его песен, и над всем городом гремел знакомый голос с хрипотцой, заставляя сердца прохожих сжиматься от душевной боли. Не стало Володи Высоцкого!.. В это было трудно поверить, с этим было невозможно смириться. Ведь ему и пятидесяти еще не было!.. Почему лучшие наши поэты так рано покидают нас? Пушкин, Лермонтов, Блок, Есенин, Маяковский, Мандельштам… Конечно, встречаются среди них и «долгожители»: Пастернак, Ахматова, Ахмадулина, но мне почему-то кажется, рано ушедших гораздо больше. Впрочем, что я удивляюсь? Вы можете представить Маяковского, например, шаркающего по дорожкам Тверского бульвара с палочкой и читающего свою поэму «Во весь голос» шамкающим старческим ртом? Я не могу. Каждой яркой звезде назначен свой срок светить. И Высоцкий, мне кажется, принадлежал к категории людей, которые не в состоянии дождаться спокойной, пенсионной старости. Натура не та. Тлеть они не умеют, а уж, если горят, то сгорают дотла.
Как-то в компании приятелей моей первой жены я неосторожно заметил, что считаю Высоцкого великим русским поэтом. Боже мой! Что тут началось! Наш литературный спор был таким жарким, что чуть до рукоприкладства дело не дошло. Меньшинство, в лице моей жены Светланы, поддержало меня. Большинство, представленное тремя ее друзьями, категорически выступило против. Студент МАИ Игорь, тоже писавший весьма недурные лирические стихи, заявил, что тексты Владимира Семеновича примитивны, что пишет он на потребу низменным вкусам «недоразвитых и недоношенных» и что он, Игорь, знает одного алкаша из числа тех, кто постоянно трется возле винного отдела «Гастронома» в надежде, что и ему грамульку нальют, который может дать Владимиру сто очков вперед. Может, он и двести может дать, не спорю, но только почему-то его «творчество» никому, кроме Игоря и дворовой филевской шпаны, не известно, а «примитивные песенки» Высоцкого звучат на весь Советский Союз и даже кое-где за рубежом.
Думается мне, новаторство поэзии Владимира Семеновича заключается именно в том, что героями его стихов и песен стали те, про кого прежде стихов не писали и песен не пели: алкоголики, бывшие зэки, работяги, неудачники по жизни, люди глубоко несчастные, но не сознающие этого. Все те, кого сторонился добропорядочный обыватель и кто составлял большинство живущих в стране людей, кремлевская пропаганда называла их «строителями коммунизма», хотя никто из них ничего не строил, а, с трудом дотянув до зарплаты, глушил водкой неизбывную тоску. О чем? Вл. И. Немирович-Данченко, определяя сверхзадачу спектакля «Три сестры», назвал ее «тоской по лучшей жизни». Так называемый «строитель коммунизма» не смог бы точно сказать, о чем он тоскует, поскольку лучшей жизни ни для себя, ни для потомков своих не ждал и уже ни на что не надеялся.
«Тут за день так накувыркаешься, придешь домой, там ты сидишь. Ну и меня сейчас же, Зин, конечно, тянет в магазин, а там друзья! Ведь я же, Зин, не пью один». За это и не любило Высоцкого высокое начальство, потому и не печатали его стихи тысячными тиражами, потому и не пускали его на радио и телевидение. Даже звание заслуженного артиста России не дали. Рядом с ним ходили народные и заслуженные, которых никто не знал, но которые заслужили от власти благодарность за преданную службу и лояльность, а истинно народный артист России умер просто Владимиром Высоцким, которого знали и любили все!
Бездарная власть не любит талантливых людей, потому что рядом с ними острее ошушает свою неполноценность. Поэтому она вынуждена преследовать, запрещать, не пускать – одним словом, гнобить людей, отмеченных Богом, дабы самим хотя бы чуточку приподняться над своей ничтожностью. Старинный способ самоутверждения власти предержащей: «Ун и – жая, воззвыситься». Хотя бы в собственных глазах.
Обладая неограниченной властью, имея колоссальный, даже в масштабах такой большой страны, как наша, репрессивный аппарат, советские вожди испытывали труднообъяснимый страх перед собственным народом. Володя, даже мертвый, был для них опасен. Поэтому похороны его были обставлены с такими мерами предосторожности, какие полагаются в случае реальной угрозы существующему государственному устройству. Тысячи милиционеров, побросав свои посты на олимпийских объектах, устремились на Таганку, к театру Ю.П. Любимова. На счастье наших доблестных органов, в связи с Олимпиадой, Москва была закрыта для иногородних. Ведь если бы въезд в столицу был разрешен, на похороны Высоцкого со всех концов Советского Союза собрались бы десятки тысяч почитателей его таланта. Но и без них у Театра на Таганке собралось несметное количество народа. Это была самая настоящая демонстрация любви к опальному поэту и молчаливый протест против политики партии и правительства. А этого на Новой площади боялись пуще всего. Власть, которая боится правды, непременно должна рухнуть, рано или поздно, что и случилось в 1991 году.
До смешного дело доходило. Директор МХАТа Ушаков распорядился в день похорон Высоцкого в обязательном порядке репетировать все новые спектакли и лично ходил по репетиционным помещениям: проверял, как выполняется его распоряжение. Я был занят в работе у Владимира Салюка, который ставил чудовищную пьесу Гауптмана «Возчик Геншель», где играл роль Вермельскирха и потому не попал на похороны, хотя очень этого хотел. С Володей я не состоял в близкой дружбе, но очень любил его как актера и высоко ценил его поэтическое творчество, поэтому проститься с ним почитал своим долгом, но… Константин Алексеевич, подчиняясь воле какого-то высокого должностного лица, не дал мне этого сделать. Может быть, поэтому на похоронах Высоцкого было так мало представителей Художественного театра. Мне кажется, Ефремов тоже не пришел. Во всяком случае, ни в одном документальном сюжете того трагического дня, показанном по телевидению, я его не заметил.
Я вновь начинаю с нуля
Жилищная проблема опять встала передо мной во весь свой рост. И тут я совершенно случайно узнал, что в общежитии театра освобождаются две комнаты. Не раздумывая ни секунды, я бросился к ногам Ушакова, умоляя его одну комнату отдать нам с Аленкой. То ли иных претендентов не было, то ли он вошел в мое отчаянное положение, но долго уговаривать мне его не пришлось. В тот же день я получил ключи от столь желанной комнаты. Вторую получила Екатерина Васильева со своим рыжеголовым сыном Митей.