Дальнейший наш путь не отличался особым разнообразием. Рынки и комиссионки, лавки и магазинчики, чтоб им поскорее провалиться в социалистический ад. Обошел бы десятой дорогой, но увы, Александра настойчива и категорична в своих желаниях. Только посмей спорить, когда советский Ленинград снабжается заметно лучше Москвы. Допустимый максимум — плестись на полшага позади, да поминать всуе близость порта, авантюризм спекулянтов или ловкость трансграничных контрабандистов. Хотя куда более вероятно, что все перечисленное — лишь следствие отчаянного старания большевиков сохранить лояльность горожан, растленных постоянно валящимися с неба ларионовками.
Ближе к вечеру я догадался, почему жена так противилась лучинам — она переживала за свободное место в портфеле. Мы приобрели изящные испанские туфли молочного цвета, в тон к ним крепдешиновое платье-тунику со сборчатой пелеринкой вокруг ворота, золотые сережки с маленькими красными камешками, мягкий как шелк шарф из ангоры,[30] французские духи, полдюжины пар шелковых чулок, и еще гору всяких мелочей. Мне перепала неплохая курточка на модной нынче молнии, пошитая из черной чертовой кожи — сомнительная компенсация убитого дня. Ладно хоть пообедали удачно — в подвернувшемся по дороге ресторанчике нашлись картошка и соленые грузди со сметаной, причем за очень, очень доступные деньги.
В купе курьерского московского завалились язык на плече, перед самым отправлением.
Наконец-то! Мимо окна промелькнули огоньки трех хвостовых керосинок встречного состава, из-за которого мы проторчали добрых полчаса у мелкого полустанка, носящего, если верить дореволюционной схеме, гордое имя станции IV класса «Осеченка». Впереди у стрелки, в ярком луче головного прожектора, дежурный сигналист крутит лебедку, поднимает вверх коромысло семафора. Одновременно по фонарю ползут очки светофильтра, меняя свет с красного на зеленый. Дымный воротник локомотива на глазах чернеет и наливается силой. Скоро двинемся.
На коленях у меня купленная на питерском вокзале «Правда», открыта на передовице с броским заголовком «Наш ответ — НЕТ». Текст написан по-советски — смело, броско, доступно для каждого пролетария: СССР никогда не пойдет на гнилые компромиссы с подлыми буржуями… поэтому не станет платить по своим долгам.
Меня такой подход не удивляет, достаточно вспомнить хотя бы 1998 год. Однако в тридцатых годах мораль не столь гибка, приличные люди после банкротства все еще стреляются![31] А вот у большевиков из ЦК ВКП(б) по этому поводу ни тени раскаяния или стыда, не слышно ни слова об отставке или смене членов Политбюро. Властители огромной страны, без революции, войны или масштабного стихийного бедствия допустили позорный суверенный дефолт,[32] а в их газете одно тупое бахвальство — «как мы ловко обставили этих ту-у-пых». Конечно, на одной шестой части мира «пипл схавает», однако кому от этого легче? Ставлю золотой николаевский червонец против контрамарки в ближайший Дом крестьянина — завтра заголовки западной прессы поволокут в массы одну примитивную, но страшно логичную идею: bankruptcy of the USSR means the failure of communism.
Неожиданно… но не внезапно. К чему-то подобному дело шло давно. Еще осенью Бабель рассказывал, что ЦК принял специальное секретное постановление по усилению контроля над экспортом. Поставили под учет каждый цент, точнее, через согласование на уровне Политбюро проходят все суммы свыше тысячи баксов. Стараются большевики не от хорошей жизни, но для расчета по долгам, наделанным во имя форсированной индустриализации. Тщательно выбивают из России жалкие остатки былой роскоши — музейные картины, статуи, иконы. Кроме традиционного хлеба, леса и яиц на чужбину гонят все еще знаменитое вологодское масло, смелянский сахар, ташкентские фрукты, кавказские вина, русскую водку, ягоды, грибы и лекарственные травы.
Впору радоваться — make sales not revolution! Да только научи дурака Богу молиться… Перевыполнение планов продаж «любой ценой», без оглядки на экономику и здравый смысл, привело к закономерному результату — партийные купцы пустились в бессмысленный и беспощадный демпинг. И тут же нарвались на ответные санкции.[33]
Соединенные штаты по-простецки ввели запретительные пошлины на советские спички, уголь, асбест, марганец и прочее мелочи. А когда не помогло — добавили в список пиломатериалы, нефть и пушнину. Французы пошли лукавым путем; использовав убийство товарища Троцкого и его парижских соратников на Принкипо[34] как прецедент, они развернули широкую и шумную компанию против коммунистического терроризма. «Остановим красную чуму», «бойкот рабского труда», «ни франка Коминтерну» и прочие сентенции в стиле «Кремль должен быть разрушен» заполонили европейские газеты, эфир и трибуны Лиги Наций. Турция закрыла свои порты для советских судов. Римский папа Пий XI объявил «крестовый поход» против СССР. В той или иной степени ограничили торговлю Испания, Италия, Югославия, Венгрия, Бельгия, Польша и Румыния.
«Правда» ехидно смеялась над потугами — дескать, глупые капиталисты сами продадут веревку, на которой их повесят. Не без оснований; с оторванным от разумной себестоимости экспортом нельзя бороться экономическими методами. Тем более контрабанда через Латвию и Германию оказалась делом простым, а для местных спекулянтов — еще и весьма выгодным. Поэтому слухи из коридоров Старой площади еще чуть не вчера были преисполнены оптимизма — «валовая валютная выручка упала менее чем на тридцать процентов, прорвемся, товарищи». Однако же… колосс оказался на глиняных ногах.[35]
Обсудить бы, да не с кем. Александра дрыхнет без задних ног. Попутчик — греет в широких костистых ладонях серебряную рукоять[36] наградного нагана. Орденоносец, ему можно. Выбрит до синевы, подбородок крестьянский, широкий и крепкий, как футбольная бутса. Глаза голубые, волосы светлые. Широкие мускулистые плечи обтягивает сингапурская роба, куртка типа джинсовой, — местный шик-модерн, драгоценная редкость, которую привозят моряки из дальнего плаванья.
Настоящий ариец, даже сообразительностью и чувством юмора не обижен. Жаль — вертухай. Свеженазначенный военком отдельного батальона тылополчения при акционерном обществе «Союззолото»,[37] следует с супругой к месту службы в Бодайбо. Хвала провидению, не опытный палач из концлагеря, а всего лишь начинающий энтузиаст, планирующий половчее принудить к труду советских граждан второго сорта — лишенцев, детей кулаков и попов. А еще, по факту, мелкий спекулянт. Порукой тому три тюка белых штанов в багаже. Не мулатских, из воспетого товарищем Бендером Рио-де-Жанейро, а вполне советских, фабрики «Первомайка». Просто краситель для хлопка — импорт, валюты на его покупку у Советской республики нет.[38]
Коммерции красный орденоносец ни грамма не стесняется, наоборот, успел похвастаться сотней своих прошлых и будущих подвигов. В том числе, как ловко выхлопотал билет в Сибирь из Москвы через Ленинград за казенный счет, будто бы для посещения музея Революции. Как дешево выклянчил у бывшего однополчанина, а сейчас парторга пошивочного цеха, кучу дефицитных штанов. И наконец, как выгодно жена продаст эти самые штаны в далеком Бодайбо.
Печалило будущего комбата тылополчения в жизни только одно: вчера ночью, по пути из столицы, купе обнесли жулики. Вытащить деньги из корсета супруги они не сумели, а вот кожаный бумажник с партбилетом — зачем-то украли. Совсем не пустяк, по местным понятиям. Схватить выговор от ячейки легче простого, если постараться — аж с занесением в личное дело. Так что теперь мысли попутчика сосредоточены на одном — подкараулить воришку и всадить в него пулю. А лучше все те семь, что засунуты в барабан.
За размышлениями о сути дефолта состав успел не только тронуться, но и набрать ход. Каждую секунду я ждал пуска генератора — мерцающий огонек воткнутой между зубов вилки лучины успело изрядно надоесть. Увы, потолочная лампа не думала оживать.
Первым не выдержал орденоносец:
— Где же свет?
— Безобразие! — с энтузиазмом поддержал я его. — Только собрался газету дочитать!
— Надо кондуктора поднимать! — краском решительно потянулся к сапогам.
— Проще спать лечь, — зевнул я. — Если железка сдохла, на перегоне нипочем не починить.