Как суфражистка открыла путь для хеви-метал

Жуткую послевоенную тишину, окутавшую разрушенные города Европы, почти повсюду нарушали лишь низкочастотные звуки. Глухие удары и скрежет лопат, негромкий стук кирки; люди молча бросают кирпичи, разбирая огромные горы обломков. Звуки возвращались в города очень медленно и понемногу просачивались в сознание людей, занятых борьбой за выживание. Транспорта на улицах было совсем немного. Машины лишь постепенно начали заменять людей на уборке оставленных войной завалов. Жизнь была тяжелой и полной лишений, людьми владела тревога за близких и за собственное существование. Чтобы выстоять перед лицом катастрофы, нужно было надеяться на лучшее и как-то отвлекаться от повседневных забот.

Театры и оперы лежали в руинах, инфраструктура культуры и досуга была разрушена. Единственным доступным развлечением остались уцелевшие радиоприемники и граммофоны. И танцы. Внезапно начался золотой век танцевальных оркестров. Люди танцевали, пили, смеялись и любили, как в последний раз – забывая о холоде, голоде, отсутствии крыши над головой. Свинг и джаз играли до раннего утра, и не только в клубах английских и американских солдат. Уже в 1945 г. начали открываться и немецкие танцплощадки. Наплыв людей, изголодавшихся по нормальной жизни, был колоссальным. В 1945–1947 гг. во многих немецких городах фиксировались рекордные поступления налогов с дохода от зрелищных и увеселительных предприятий. «Основа нашего процветания – танцующие ноги нашей веселящейся молодежи», – констатировал в 1947 г. заместитель бургомистра маленького северогерманского городка Эльмсхорн[369]. Если в 1939 г. Эльмсхорн получил только 23 434 рейхсмарки налога, уплаченного с доходов от организации увеселений, то в 1946-м эта сумма увеличилась почти в 20 раз и составила 462 809 рейхсмарок. Спрос на музыкантов был так велик, что в феврале 1947 г. окружные власти Пиннеберга постановили приостановить выплаты их гонораров[370].

Вскоре начали открываться кинотеатры – источник новых звуков, заметно повлиявших на акустический облик послевоенной эпохи. Наряду с фильмами на экране можно было увидеть и новостные передачи. Уже в 1945 г. во французской зоне оккупации начали показывать еженедельный «Взгляд на мир» (Blick in die Welt), чуть позже в других областях Германии стартовал «Мир в кино» (Welt im Film), а начиная с 1950 г. в масштабах всей страны шло «Новое немецкое обозрение» (Neue Deutsche Wochenschau). Хотя фанфары в его музыкальной заставке еще напоминали о нацистской передаче, они звучали все-таки иначе, и сама подача материала была иной. «Новое немецкое обозрение», которое зрители впервые увидели в кинотеатрах 3 февраля 1950 г., сформировало образ послевоенного восстановления; голосом новой Германии стал диктор Герман Рокман (1917–1977). Скрипучий голос и авторитарная манера речи нацистского ведущего Гарри Гизе ушли в прошлое, а сам он тщетно пытался найти работу по специальности. Теперь Рокман бойко и энергично комментировал сферу производства, катастрофы, показы мод. «Новое обозрение» с восторгом встречало денежную реформу, послевоенное восстановление, возвращение рынка. После начала блокады Берлина в его эфире звучало гулкое жужжание самолетов Douglas DC-3, которые в 1948–1949 гг. двигались по воздушным мостам в блокированный город и приземлялись в аэропорту Темпельхоф почти каждую минуту. Этот шум никому не мешал, напротив: жители Берлина радовались, слыша гул моторов. Каждый самолет был символом надежды на свободную жизнь. Кинотеатры стали местом перевоспитания Германии и формирования демократического сообщества, постепенного приближения к осознанию собственной коллективной вины и нерушимой веры в лучшее будущее.

Столь же оптимистично звучали музыка и развлечения начала века. Акустическую картину этого времени формировали не только поздняя романтика, вальсы и популярные песенки, но и нечто совершенно новое. Такие композиторы, как Арнольд Шёнберг (1874–1951) и Игорь Стравинский (1882–1971), экспериментировали с новыми диапазонами, атональностью и додекафонией. Их предтечей, перебросившим мост от поздней романтики к модернизму, считается француз Клод Дебюсси (1862–1918). Его первые шаги в этом направлении временами тонули в шуме и возмущении консервативных ценителей классики. Так, целая буря разразилась в зале парижского театра «Шатле» 19 января 1908 г. во время исполнения «Моря» Дебюсси, когда оркестром дирижировал сам композитор. Одна мюнхенская газета описывала скандал, произошедший на концерте: «Тот бушующий ураган, воплощением которого стал оркестр, очевидно, подул на возвышенных слушателей, чувства которых уже пришли в легкое волнение, и поднял в их душах настоящую волну гнева. Напрасно они пытались своим яростным долгим свистом подавить восторг большинства – аплодисменты звучали громче, и постепенно волны антидебюссистского моря улеглись!»[371]

Это было только начало – дальше на слушателей обрушилась целая волна новшеств, превративших XX век в эпоху музыкальных революций. Грандиозный скандал разразился на премьере «Весны священной» Игоря Стравинского (1882–1971), проходившей 29 мая 1913 г. в парижском театре Елисейских Полей. Диссонансы, полиритмия и внезапные перемены динамики в этой музыке сбивали с толку и возмущали до крайности. Послышались возгласы неодобрения, смех, возмущенные зрители покидали концертный зал. В конце концов дело дошло до беспорядков и рукоприкладства. Сторонники и противники экспериментов Стравинского дрались в зале и на улице, полиция зарегистрировала 27 пострадавших. «Парижане освистали новый балет… Театральному интенданту пришлось выключить свет, чтобы положить конец ожесточенным протестам», – сообщала несколько дней спустя New York Times[372]. «Вот и все, что мы получили, – цитировала газета слова Стравинского, – за сотню репетиций и целый год тяжелой работы».

Музыка модерна была провокацией и нарушением табу. Бела Барток (1881–1945), Пьер Булез (1925–2016) и КарлХайнц Штокхаузен (1928–2007) продолжали развитие музыкального авангарда. Дадаисты, такие как Хуго Балль (1886–1927), экспериментировали с «фонетической поэзией», Курт Швиттерс (1887–1947) – с шумом. Композиция Эдгара Вареза (1883–1965) «Америки» включала в себя записи городского шума, вой полицейских сирен и гудки портовых катеров Нью-Йорка. Вершиной провокации стала премьера «4 33"» американского композитора Джона Кейджа (1912–1992), состоявшаяся вечером 29 августа 1952 г. в концертном зале «Маверик» в Нью-Йорке. Пианист Дэвид Тюдор сел за рояль, поднял крышку – и больше не сделал ничего. Четыре минуты и тридцать три секунды звенящей тишины, которую нарушали только шарканье беспокойных ног, покашливание недоумевающей публики и отдельные возгласы. В течение долгих десятилетий музыка современных композиторов считалась не более чем шумом. В 1948 г. один музыкальный критик заклеймил ее в статье с заголовком «Поруганное искусство», напоминавшим о недавнем нацистском прошлом. «Вымученное, выродившееся в формализм “творчество” современных европейских и американских буржуазных композиторов… является отрицанием музыки как искусства». Такие композиторы, как Стравинский, Шёнберг и Кейдж, являются «жрецами загнивающего искусства»[373].

https://youtu.be/aAQSQYdMeRQ?si=izehcDi9zwLFTJ26

41. Дикие новые звуки

1913 г. Игорь Стравинский, «Весна священная» (Симфонический оркестр Франкфуртского радио)

Вопреки всем броским заголовкам, громкому возмущению общественности и самой мощи инноваций, музыка повседневности была далеко не авангардной. Уже в XIX в. существовали танцевальные мотивы и простые песенки, популярные настолько, что они звучали буквально на каждом углу. Это были прежде всего отдельные песни из зингшпилей и оперетт с особенно запоминающимися мелодиями. Такие шлягеры широко распространялись уже в XVII в. благодаря нотопечатанию. Их играли в трактирах, на праздниках, на театральных подмостках. Одним из первых настоящих хитов в истории музыки стал вальс «На прекрасном голубом Дунае» дирижера придворных балов Иоганна Штрауса (сына). Он впервые прозвучал в Вене в 1867 г. и сразу стал гвоздем сезона. Газета Wiener Fremdenblatt с восторгом рассказывала о премьере: «Вальс был поистине великолепен, полон игривых мелодий, которые изливались из уст певцов подобно кристально-чистому горному ключу, превращаясь затем в величаво текущие музыкальные волны, на фоне которых волшебно плясали веселые искорки весьма удачного текста. Сочинение было принято с бурным восторгом и, по общему требованию публики, сыграно на бис»[374].

Два Иоганна Штрауса, отец и сын, создали первые хиты популярной музыки на немецком языке. Люди пели, насвистывали и наигрывали мелодии из оперетт Штрауса-младшего: например, «Trinke, Liebchen, trinke schnell» из «Летучей мыши» (1874) или польку «Трик-трак» (1858). Жителей Германии снабжал шлягерами берлинский композитор Пауль Линке (1866–1946), автор бодрой, в ритме марша, популярной песни «Das ist Berliner Luft» и «Schenk’ mir doch ein kleines bisschen Liebe» (обе были написаны в 1899 г.).

В начале XX в. благодаря граммофону появились первые суперзвезды в истории музыки. Например, австралийская оперная певица Нелли Мелба (1861–1931), которая разучивала некоторые свои арии с самим Джузеппе Верди (1813–1901); в ее честь назвали знаменитый десерт из мороженого и персиков. Или латышский тенор Герман Ядловкер (1877–1953), которому позже пришлось бежать от нацистов в Палестину. Первыми хитами поистине мирового масштаба стали арии итальянского тенора Энрико Карузо (1873–1921). Он записал почти 500 наименований пластинок, сначала в Милане, а после 1903 г. – в США. Карузо стал первой всемирной знаменитостью, его голос звучал на всех пяти континентах. Колоссальные продажи пластинок побудили его совершить несколько мировых турне. В 1910 г., когда он приехал на гастроли в Мюнхен, местные газеты захлестнул поток статей, репортажей и интервью. В статье под заголовком «Репетиция “Кармен” с Карузо» один из репортеров описывает встречу звезды с ансамблем придворного театра. При появлении знаменитости по рядам музыкантов и нескольких десятков статистов пробежал шепот. «Вот и он, на сей раз это действительно певец. Ростом немного выше среднего, широкоплечий, в элегантном темном костюме: пиджак современного покроя, жилет с белым кантом, лаковые туфли». Карузо говорил только по-итальянски и немного по-французски. Его встретили аплодисментами. «Когда же он начал петь первый дуэт с госпожой Бург-Циммерманн, все обратились в слух. Однако сегодня певец, очевидно, показал лишь малую часть своего искусства. Тем не менее в неслыханной легкости этого начала угадываются некоторые предстоящие чудеса». Всякий раз, исполняя «Кармен», Карузо так напрягается, что у него потом колет в боку, уверял немецкий импресарио певца Эмиль Леднер в той же статье[375].

Формировался музыкальный бизнес и индустрия развлечений. Только в довоенный период в Германии были основаны около 500 лейблов звукозаписи. Первым в истории крупным концерном в этой сфере стала Victor Talking Machine Company из Нью-Джерси, а ее логотип, песик перед раструбом граммофона, стал узнаваемым культурным образом. Этот терьер родился в 1884 г., и его звали Ниппер (Кусака), потому что он имел привычку кусать гостей за ноги. В 1899 г. лондонский художник Фрэнсис Джеймс Барро (1856–1924) нарисовал портрет пса и продал его Victor Talking Machine Company – Ниппер сидит перед граммофоном модели Р и слушает «Голос своего хозяина» (His Master’s Voice), как утверждала реклама компании.

Дальнейшему формированию акустического облика XX в. придали импульс «движущиеся картины».

https://www.loc.gov/item/jukebox-126158/

42. Первые суперзвезды

1909 г. Граммофонная запись тенора Энрико Карузо (La Donna e mobile)