Стальные грозы. Катастрофы мировых войн

Мировые войны XX в. несли разрушение, страдание и смерть в невиданных доселе масштабах. В эти годы миллионы людей оказались в окружении совершенно новых и незнакомых звуков. Впрочем, это акустическое мучение длилось не постоянно. Война Новейшего времени могла звучать по-разному: апокалиптический ураганный огонь с градом снарядов сменяла неспокойная, леденящая кровь тишина, грозившая новыми бедами. Оборонная промышленность производила невероятно мощные орудия разрушения; а в какое-то время на обширных территориях оккупированной Германией Европы устанавливался непривычный, мертвенный покой, который обеспечивали светомаскировка и аппарат подавления. При национал-социалистах, в 1939–1945 гг., амбивалентность военной акустики была выражена особенно ярко: с одной стороны, грохот разрушения, с другой – эта давящая тишина.

Ожесточенные позиционные сражения (окопная война) стали одним из отличительных признаков Первой мировой наряду с масштабным применением техники. Тяжелые пушки Круппа, пулеметы, первые танки и боевые самолеты определяли акустическую картину войны нового типа. После 1914 г. на полях сражений появились настоящие гиганты, такие как знаменитая мортира «Большая Берта» или железнодорожные артиллерийские орудия с длиной стволов более 30 м. Для обслуживания последних требовались команды численностью около 5000 человек, а звук их выстрела был слышен за несколько километров. Эти огромные орудия разрабатывались в Германии, России, Франции и США. Немецкоязычные газеты описывали сами пушки и их огневую мощь, не забывая рассказать и о вооружении своих французских противников. На их страницах можно было увидеть железнодорожное артиллерийское орудие типа Schneider-Creusot, стоящее близ Вердена. Рядом с этой крупнокалиберной пушкой, на соседнем вагоне, находилась наблюдательная вышка, которую можно было выдвинуть на высоту 15 м. «Разумеется, эти орудия передвигаются очень быстро, и противнику нелегко будет с ними справиться»[344], – сообщает газета.

Особенная акустическая картина сложилась на французских полях сражений. В ней доминировали звуки ураганного огня: постоянный обстрел из гранатометов, безостановочный треск пулеметов, свист пуль, крики и стоны раненых и умирающих. Книга Эрнста Юнгера (1895–1998) «В стальных грозах» позволяет воочию представить ужасы и звуки Первой мировой. Писатель запечатлел в ней тревожные и страшные акустические будни в окопах. «Легкие и тяжелые снаряды, бутылки с зажигательной смесью, шрапнель, трещотки, гранаты всех сортов – я уже не соображал, что это там жужжало, бухало и грохотало»[104][345]. Гром сражения приобрел неслыханную силу и обрушивался на солдат в основном сверху. Над головами Юнгера и миллионов других солдат разрывались снаряды, выпущенные из мортир, пушек и гранатометов. «Временами уши совершенно глохли средь общего, сопровождаемого огнем адского грохота. Беспрерывное пронзительное шипение рождало ощущение, будто сотни тяжелых снарядов несутся друг за другом с невероятной скоростью. Затем с коротким тяжелым толчком упал неразорвавшийся снаряд, так что земля вокруг затряслась. Шрапнель рвалась дюжинами, нежно, как хлопушка, выпуская свои пули плотным облаком, а отработанные оболочки с шипением валились следом за ними. Если рядом ударял снаряд, сверху на меня сыпался всякий мусор, а осколки со свистом впивались в землю»[346].

Альфред Дёблин, дипломированный врач, в 1914 г. пошел на фронт добровольцем. В 1916 г. он служил в лазарете города Саргемин (нем. Сааргемюнд) на территории французского Саара. Оттуда он писал 29 марта 1916 г. своему другу, берлинскому писателю Герварту Вальдену: «В каком-то смысле мы тоже участвовали в верденских боях – мы слышали все, что там происходит. Сориентируйся по карте, на каком расстоянии от Вердена мы находимся; канонада продолжается днем и ночью, и такая сильная, что у нас здесь стекла дрожат и мы различаем на слух ураганный огонь, все позиции, взрывы; вечный гул, рокот, барабанная дробь с запада»[347]. Новое звучание войны нашло свое отражение и в сводках британского военного корреспондента Филипа Гиббса (1877–1962), который был одним из пяти официальных репортеров Англии на Западном фронте. «Шум угнетал еще сильнее, чем сознание близкой смерти. Сотрясение мозга такое сильное, что мой череп буквально раскалывается от боли, как от удара кувалдой; воздействие звуковых волн сказывается еще долго – я весь дрожу»[348].

Для многих участников войны упомянутая «смерть с небес» стала одним из самых травмирующих переживаний. В 1915 г. воинское подразделение, занимавшее позицию в горах близ итальянского города Тренто, попало под обстрел флешеттами – заостренными металлическими стержнями длиной около 15 см. Они дождем сыпались на солдат с летящего самолета. Флешетты могли пробить шлем, и если они попадали в цель – то поражали обычно насмерть. Одним из солдат этого подразделения был писатель Роберт Музиль (1880–1942). «Звук был простой, тонкий, напевный, высокий – так звенит краешек стакана, когда по нему стучат; но было в нем что-то нереальное; такого ты еще не слышал, сказал я себе. И этот звук был направлен на меня»[105][349].

Разрушительное воздействие имели не только снаряды, но и сам шум. Потеря слуха, тиннитус, разрыв барабанных перепонок, дезориентация, головокружения – такими могли быть последствия ураганного огня для солдат, которым удалось остаться в живых. Уродующие увечья и поражения внутренних органов дополняют этот список. Кроме того, травматические переживания сказывались на психике. Каково было находиться под ураганным огнем, описывает Эрнст Юнгер в своем военном дневнике. 25 июня 1916 г. он отметил, что утром началась атака на их окопы, и он проснулся: «Под страшный грохот взрывов я бросился к своим вещам… Огонь приводил в беспамятство… Каждую секунду 4–5 взрывов. Будто мины вытряхивают из ящиков прямо над нашими окопами»[350]. Тысячи солдат, которым удалось пережить такие длительные канонады и не получить телесных повреждений, все равно превращались в развалины – их физическому и психическому состоянию вредили шум сражения, коммоции и постоянный страх смерти. Большинство людей, страдавших полученным на войне снарядным шоком, нуждались в постоянном уходе до конца своей жизни. Они дрожали всем телом, их мучили беспричинные приступы страха. Современные медики в подобном случае диагностируют тяжелейшее посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), но в начале века это состояние не признавалось болезнью, и помощи для пострадавших не было. Через несколько лет около 5000 «дрожащих невротиков» станут жертвами нацистской программы насильственной эвтаназии[351].

Ужасные переживания глубоко врезались в память солдат. В эпохальном романе «На Западном фронте без перемен» Эрих Мария Ремарк (1898–1970) описывает долгую («целых двое суток»[106]) агонию раненого солдата, которую приходится слышать его товарищам. «Утром, когда мы считаем, что он давно уже отмучился, до нас еще раз доносится булькающий предсмертный хрип». На жаре животы трупов вздуваются. Они «шипят, урчат и поднимаются. В них бродят газы»[352].

В конце Первой мировой войны на прежние поля сражений опускалась тишина, зато назревали политические волнения. Вся Европа превратилась в пороховую бочку: Февральская революция в России, революция 1918–1919 гг. в Германии, подъем фашистов в Италии и Испании и в конце концов приход к власти национал-социалистов. Ослабленная Веймарская республика, лицом которой был взбалмошный и шумный Берлин, скатывалась к диктатуре с ее тоталитарной акустикой. Начиная с середины 1920-х гг. по городам бывшей империи разъезжали машины с громкоговорителями, принадлежавшие либо национал-социалистам, либо коммунистам. На улицах звучали боевые гимны красных и коричневых, звуки труб и барабанов – полный политический хаос, в котором иногда раздавался свисток полицейского.

Получив власть в январе 1933 г., нацисты сознательно сделали ставку на силу образа и звука. Новый режим использовал в своих целях современную технику звукоусиления, недавно появившееся радио, кино и шумные массовые мероприятия. Третий рейх был еще и акустической диктатурой, формирующей новый звуковой образ Германии. Парады на территории съездов НСДАП в Нюрнберге были не только зрелищными. Важными акустическими символами общности был громкий крик тысячи голосов «Хайль Гитлер!», чеканный шаг отрядов СА, СС и членов партии, пение «Песни Хорста Весселя». По словам историка Кэролайн Бердсел, массовые мероприятия нацистов следовали сценарию «христианской литургии»: вступительное хоровое пение, декламация стихов, краткая речь, оркестровая музыка, сама церемония, «Хорст Вессель» в качестве заключения[353].

https://youtu.be/OWTmahvaZhk?si=P4cQPCNIrw5nkUMA

39. Звук революции

1919 г. Речь Ленина, обращенная к Красной армии (оригинальная запись)

Новые власти прекрасно понимали, какую силу и могущество дает им современность, особенно в плане звукоусиления. Так, в своей речи на открытии Международной авто– и мотовыставки 1939 г. в Берлине рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс подчеркивал, что без автомобилей, самолетов и громкоговорителей взятие власти было бы невозможным[354]. Несмотря на наличие звукоусилителей, нацистские лидеры – как Гитлер, так и Геббельс – часто кричали во время выступления. В этом не было необходимости, техника была уже достаточно совершенной, чтобы донести до публики и спокойный голос диктатора. Йозефу Геббельсу, в частности, совершенно не нужно было так вопить во время его пламенной речи в берлинском Дворце спорта 18 февраля 1943 г., когда он раз за разом задавал толпе знаменитый вопрос: «Вы хотите тотальной войны?» Арена располагала современной звукоусилительной техникой с 1926 г.[355].

Конечно, самым известным и пугающим акустическим символом эпохи стали неблагозвучные вопли Гитлера. Американский журналист Уильям Ширер (1904–1993), работавший в Берлине в 1934–1940 гг., не раз присутствовал при выступлениях фюрера и слушал его резкие и грубые речи. За год до начала Второй мировой войны репортер писал в своем дневнике: «Гитлер наконец сжег за собой последние мосты. С криками и воплями (я никогда прежде не видел его в таком сильном возбуждении), он заявил сегодня вечером во Дворце спорта, что получит “свою” Судетскую область 1 октября, в ближайшую субботу (сегодня понедельник). Если Бенеш откажется ее передать, он пойдет на войну в эту субботу… Дважды Гитлер выкрикивал, что это самое последнее его территориальное требование в Европе… Я вел передачу, сидя на балконе как раз над тем местом, где находился Гитлер. У него по-прежнему был нервный тик»[107][356].