Во всем мире – во Франции, в Австралии, в США – текстильная промышленность переживала революционные изменения благодаря внедрению механических ткацких станков. Эти скрипучие машины уже давали представление о том, какого высокого уровня может достичь шум в фабричных помещениях XIX–XX вв. Гул нескольких дюжин ткацких станков был громким и сильно действовал на нервы. Некоторое представление о нем помогают составить рассказы женщин, работавших около 1840 г. на фабриках города Лоуэлл (штат Массачусетс), который считался американским Манчестером того времени. Эти женщины были родом преимущественно из сельской округи Новой Англии. Жизнь внезапно забросила этих людей, привыкших к относительной тишине деревенской жизни, в шумный мир текстильной фабрики. Американка Бенита Айслер собрала и опубликовала их записки. К шуму привыкаешь, пишет одна из работниц, Сьюзан, примерно в 1840 г. А вот посетители, впервые входящие в цех, совершенно теряются: «Они знают, что люди могут приучиться спать даже под грохот Ниагарского водопада – а ткацкая фабрика ему ничуть не уступает, – но все-таки они удивляются, что мы выдерживаем такой шум»[187].

Наряду с выплавкой железа и стали добыча угля в наибольшей мере способствовала становлению индустриальной цивилизации. Одним из мировых лидеров по добыче угля стала Германия – вместе с Англией, Бельгией и Верхней Силезией. Погоня за каменным углем постепенно превращалась в крайне шумное действо – по мере того, как в нем оказывалось задействовано все больше машин. Рост удельного веса угольной промышленности в горном деле Германии был колоссален. Если в 1820 г. в шахтах Рейнской и Рурской областей трудились лишь 3556 горняков, то к концу века их число достигло 228 593 человек – почти в 65 раз больше[188].

Расположенный в Рурской области город Эссен был воплощением молоха индустриализации: фабричные трубы, угольные шахты, бараки, в которых жили шахтеры. Шум, дым и вонь им приходилось терпеть не только на рабочем месте. Рурская область шумела днем и ночью, не давая людям покоя и отдыха даже в свободное время. Юрист Густав Кеппер (1872–1969), родом из Кобленца, работал в местной ремесленной палате, а свободное время посвящал литературному творчеству. В числе прочего он описывал труд горняков. «Гудят паровые свистки, тяжело стучат огромные машины, на рельсах в башенном копре[78] над шахтой катятся взад-вперед вагонетки, наполненные и уже пустые – ужасный шум обрушивается на нас, людей большого города; при нашей чувствительности и тонкой нервной организации истерический припадок неизбежен»[189].

Колоссальный рост добычи угля обеспечила еще одна новая машина, ставшая подлинным воплощением шума. Грохот пневматического бура, откалывающего куски породы от цельного пласта, впервые прозвучал в шахте в 1865 г. и не смолкает до сих пор. Длинные трубопроводы подачи сжатого воздуха связывали буры с паровыми машинами. В течение десяти лет шахты смогли втрое увеличить объем добычи угля, но грохот там стоял невообразимый, а защиты от него не было никакой. Вскоре появились маленькие пневматические сверла для бурения шпуров[79], а с 1867 г. под землей начали использовать динамит.

Шумное триумфальное шествие индустриализации сопровождалось несчастными случаями и катастрофами. Сотни рабочих ежегодно становились жертвами аварий на производстве, где они имели дело с паровыми котлами, доменными печами, тяжелыми станками. Так, 19 февраля 1848 г. на страницах Leipziger Zeitung появилось сообщение, подобные которому можно было прочесть практически каждый день: «На днях в Манчестере произошел ужасающий взрыв. На прядильной фабрике господина Райли с чудовищным грохотом взлетел на воздух паровой котел, отчего все находившееся поблизости было разрушено, а семь человек – убиты на месте. Паровая машина работала уже давно, и единственной причиной несчастного случая называют ее изношенность. Господин Райли арестован»[190]. Развитие СМИ, в первую очередь газет, шло семимильными шагами, поэтому новости о катастрофах молниеносно распространялись по миру. В декабре 1886 г. в Йоркшире два последовавших один за другим взрыва метана унесли жизни 388 горняков. В 1892 г. в Богемии более трехсот человек стали жертвами пожара в шахте. 15 января 1868 г. в шахте Ной-Изерлон (Германия) воспламенилась угольная пыль, погиб 81 шахтер. «Взрыв произошел четверть седьмого утра», – написало профессиональное издание горнопромышленников Berggeist[191]. Вагонетки, находившиеся под землей, сплющились, шахты и машинные залы были похожи на поле недавней битвы. Нередко аварии затрагивали и ближайшую округу фабрики, как произошло, например, в августе 1890 г. возле Чикаго. «11 августа взорвалась доменная печь, принадлежавшая Иллинойсскому сталелитейному обществу в Джолиете; в это время в ней находилось 40 000 фунтов расплавленного металла, – лаконично сообщает одна из мюнхенских газет. – Мощность взрыва была столь велика, что все дома в городе были потрясены до основания. Тела четверых рабочих были разорваны взрывом на мелкие кусочки, один человек сгорел заживо, и еще множество получили сильные ожоги»[192].

Выплавка чугуна и стали относилась к числу самых грязных и шумных отраслей промышленности, и она сильно меняла целые области Европы. То, что раньше было деревянным или каменным, теперь отливали из металла, так что потребность в нем была велика. Из чугуна делали мосты, лестницы, стропила, даже дымовые трубы. Оглушительно громкое пыхтение, шипение, треск, шум и грохот окружали мужчин в кожаных фартуках, стоявших у раскаленных докрасна доменных печей. Во время выплавки меди, которая на многих фабриках начиналась в половине третьего ночи, раздавалось шипение, похожее на шум штормового ветра, – это серная кислота выходила из пузырящегося жидкого металла. Сурьма и сера со свистом улетучивались, а кобальт, никель и олово образовывали шлаки. Газета Berg– und Hüttenmannische Zeitung от 1 ноября 1872 г. рассказывала о процессе выплавки стали новым, бессемеровским, методом: «В данном периоде наряду с азотом выделяется большое количество окиси углерода, отсюда большая сила кипения при фришевании… В печи шум, отчетливо слышны звуки взрывов, и появляются фиолетовые полосы».

Джон Коккериль (1790–1840), бельгийский предприниматель с английскими корнями, стал одним из первых сталелитейных магнатов Европы. В имении Серен, близ Льежа, он буквально на пустом месте создал гигантский промышленный ландшафт. Рядом с шахтами, где добывали уголь и металл, он построил и металлургический завод. Коккериль изготавливал рельсы для железнодорожного транспорта, которому было суждено большое будущее. Более 20 паровых машин шипели и скрежетали днем и ночью. В этом сталелитейном концерне, который по сей день занимается производством современных паровых котлов и локомотивов, уже тогда работали более 7000 человек. Европейские газеты и журналы чествовали чугуно– и сталелитейное предприятие Коккериля как «величайшую в мире фабрику»[193]. В Льеж зачастили журналисты и рядовые посетители, желавшие своими глазами взглянуть на молох индустриализации и услышать его голос.

Репортер нюрнбергского издания Friedens– und Kriegs-Kurier, посетивший фабрику Коккериля в 1839 г., был поражен до глубины души, хотя сам был родом из знаменитого центра развития металлургии и успел повидать многое. Деревня Серен, лежащая на левом берегу Мааса и населенная почти исключительно фабричными рабочими, внезапно предстала перед ним как «лес огромных дымящих труб, она сразу привлекала внимание путешественников, незнакомых с этой местностью, своим видом и непрестанным шумом»[194]. Фабрика отличалась «колоссальной величиной и протяженностью, а также чрезвычайно высоким уровнем механизации»; по мнению корреспондента, во всей Европе едва ли нашлось бы второе такое предприятие. Среди деревенских домов и фабричных цехов, расположенных прямо на берегу Мааса, постоянно раздавались рев, гром и скрежет, из громадных труб с адским шипением вырывалось пламя. «Ужасающий шум, днем и ночью наполняющий эти места, производит неизгладимое впечатление». По вечерам в Льеже «небо все время красноватое, будто подсвеченное заревом далекого пожара»[195].

Газеты XIX в. достаточно часто публиковали подобные репортажи. Они пробуждали в читателях любопытство. Людям хотелось лично побывать на фабрике, чтобы своими глазами увидеть ее и услышать ее звучание. Бюргеры, литераторы, художники и музыканты потянулись в паломничество к этим грохочущим храмам Современности. Начиная с 1880 г. посещение фабрик вошло в моду. Дамы в украшенных кружевом платьях и господа в сюртуках и цилиндрах группами прогуливались по шумным и жарким цехам, где мокрые от пота рабочие занимались литьем стали и изготовлением паровых котлов. С восторгом и некоторым ужасом люди созерцали громадные машины, докрасна раскаленный металл и летящие из-под молотов искры. Они покидали цех с чувством некоторого облегчения: какое счастье, что им не приходится зарабатывать себе на кусок хлеба таким тяжким трудом. Посетители шли нескончаемым потоком, так что на некоторых фабриках эти осмотры в конце концов пришлось запретить, поскольку они мешали производственному процессу.

Путеводители, репортажи в прессе, открытки с индустриальными мотивами – свидетельства неподдельного восхищения промышленностью, свойственного той эпохе[196]. В томе, посвященном Рейнланду (1892), путеводитель Baedeker[80] увлеченно описывает сталелитейную фабрику Круппа в Эссене. Над огромной территорией доминирует «похожая на маяк» конструкция высотой 69 м. «Она принадлежит огромному паровому молоту весом 1000 центнеров, – поясняет путеводитель. – В новом великолепном здании со стеклянной крышей располагаются гидравлические кузнечные прессы для литой стали и прокатный стан для бронепластин. Численность рабочих достигает 15 000 человек, некоторые из них проживают совместно в своего рода поселке. Посетители не допускаются»[197].

Напротив, Чарльз Диккенс на страницах своего еженедельника Household Words описывал повседневную жизнь английских рабочих критически и требовал перемен. В 1850 г. он посетил бумажную мельницу-фабрику, расположенную в Кенте, на берегу речки Дарент, и сразу обратил внимание на сельскую идиллию этих мест: пение соловьев, жужжание пчел, шелест листвы. Однако вблизи фабрики звуковой ландшафт изменился до неузнаваемости. Диккенс услышал «стук и рокот, будто некий могучий исполин занят тяжким трудом»[198]. Один из работников показал ему, где собирают тряпье, измельчают его и варят в шипящих котлах, после чего писатель отправился в то помещение, где с помощью специальной паровой машины происходило измельчение сырья. «Вокруг стук и треск, грохот и скрежет, а она упоенно рубит и режет – ничего подобного не выпадало даже на мою австрийскую долю», – описывает свои впечатления Диккенс[199].

Даже высокочувствительный Генрих Гейне не отказался от погружения в шум и грязь. В сентябре 1824 г., во время своего путешествия по Гарцу, он посетил несколько шахт, где смог лично увидеть, в каких условиях работают горняки. Вместе со своими друзьями-студентами он спустился в серебряный рудник шахты «Каролина» в Клаустале и впоследствии описал свои неприятные акустические впечатления. «Я сначала спустился в “Каролину”. Это самая грязная и унылая “Каролина”, которую я когда-либо знавал. Ступеньки покрыты липкой грязью… Там, внизу, неясный шорох и жужжанье, то и дело натыкаешься на балки и канаты, которые непрестанно движутся, поднимая наверх бочки с кусками руды или рудничную воду… До самых нижних галерей, – люди уверяют, что там уже слышно, как американцы кричат “ура, Лафайет!” – я не дошел: говоря между нами, и то место, где я побывал, мне показалось достаточно глубоким – непрерывный гул и свист, таинственное движенье машин, журчание подземных ручьев»[81][200].

В январе 1827 г. корреспондент Düsseldorfer Zeitung был обеспокоен «шумом и скрежетом» пароходов на Рейне. Он пишет, что рыбная ловля уже терпит урон и можно опасаться того, что «шум, который производят эти суда во время движения, со временем распугает всю рыбу»[201]. В индустрии XIX в. еще не принято было задумываться о шуме, антисанитарии и загрязнении окружающей среды, однако первые самокритичные голоса уже звучали. В пояснении к «Австрийскому промышленному уставу» авторы осторожно отмечали: «Начиная с разнообразных, всюду проникающих дурных запахов, источаемых фабричными трубами, и заканчивая грохотом, который производит во время работы прилежный молотобоец, – в благословенном занятии промышленностью может скрываться червоточина, угрожающая, как минимум, нашему покою, а сверх того – безопасности нашей персоны или нашего имущества»[202]. Тем не менее Oesterreichischen Zeitschrift für Berg– und Hüttenwesen сразу выдвинул контраргумент: критика не достигает своей цели, «поскольку служит лишь укреплению прискорбно широко распространенного ныне сопротивления строительству фабрик»[203]. Эта фраза показывает, что именно затрудняло борьбу с шумом в последующие десятилетия: критик шума автоматически превращался во врага прогресса.