— Фредрик не показался вам огорченным?

Гертруд Стууб, похоже, размышляет.

— Не больше обычного. Фредрик вообще был не из весельчаков. Вечно то об одном тревожился, то о другом. Но так уж оно бывает, когда человек не находит утешения в Господе.

В эту минуту возвращается Эрлинг Арве с подносом, на котором дребезжат чайные чашки. Ставит его на стол, садится в кресло подле Гертруд.

— Мы тут о Фредрике говорим. Я сказала, что он постоянно о чем-нибудь тревожился. Правда ведь?

Эрлинг Арве кивает и, наклонясь вперед, начинает расставлять чашки и блюдца.

— Пожалуй, можно и так сказать. Но другие назвали бы его человеком заинтересованным и неравнодушным.

— И к чему же он был неравнодушен? — спрашивает Карен, принимая чашку.

— Во всяком случае, не к церкви. — В голосе Гертруд сквозит неодобрение. — А в остальном его беспокоило все, большое и малое. Окружающая среда, понятно, всякие там выбросы и загрязнения, скудеющие рыбные ресурсы и прочее. Вдобавок случившееся в Гудхейме. Фредрик ужас как возмущался.

— В Гудхейме? — переспрашивает Карен. — А что там случилось?

Гертруд оборонительным жестом вскидывает руку, будто не в силах продолжать, и священник, успокаивая, кладет ладонь ей на плечо. Карен вопросительно смотрит на Бюле, и тот поясняет:

— Мегалиты. Кто-то, видать, развлекался, дырки в камнях буравил. Не иначе, юнцы. И ведь эти вандалы там уже не впервые бесчинствуют. Прошлой весной они целой ватагой пытались своротить одну из глыб, ясное дело спьяну. Спасибо, туристы не дали. Помнится, иной раз кто-то и надписи малевал.

Одно дело — малевать надписи и совсем другое — дырявить древние камни, думает Карен. Без шлямбура не обойдешься.

— Давайте вернемся к сочельнику, — говорит она. — Фредрик долго у вас пробыл?

Гертруд Стууб отвечает не сразу:

— Точно не помню, однако уехали они не позднее трех — половины четвертого. Мы ведь обедали. Габриель спешил вовремя вернуться с детьми домой, так он сказал, но мне ли не знать, выпить ему не терпелось. Здесь-то не разгуляешься. И он вызвался подвезти Фредрика. Должно быть, считал, что негоже деду на старости лет в потемках шастать.

Гертруд захлестывают воспоминания о последней прогулке брата, она всхлипывает и съеживается в кресле. Карен делает паузу, звенит фарфор, все прихлебывают чай.

— Ну как вы? Можете продолжить? — спрашивает она через несколько минут, перехватив взгляд Гертруд.

Та утирает нос, кивает.

— Поговорим о первом дне Рождества. Вы упомянули, что ходили к утрене и забеспокоились, когда Фредрик не появился.