– Спроси у тёти Нади, – ответила Наташа и тоже добавила несколько ругательств, которые обычно использовала для убедительности в разговорах с ребятами.

– Как же, помнит она, – проворчала мать. – У неё голова такая же дырявая, как у тебя. Да и у меня.

Но тётя Надя, к радости Наташи, в телефонном разговоре подтвердила, что девочка была у неё примерно с такого по такой-то час позавчера, они пили чай, Наташа получила талон и ушла.

– Как же, ушла домой, – прокричала мать. – Наверное, к шантрапе своей пошла, вот тогда и угнали этот велосипед. Я тебе покажу, как врать! Не девка, а одно наказание!

И всё же в тот день, преодолев страх и раздражение на то, что мать не торопится защищать её и безразлична к сути происходящего, Наташа уговорила её пойти в школу и рассказать всё классной руководительнице Валентине Николаевне. То есть засвидетельствовать Наташину полную непричастность к этой истории.

Они шли – Наташа немного впереди, а мать, хмурая, в платке, туго завязанном под подбородком («ну хотя бы ради школы оделась бы поприличнее!», подумала Наташа), и небрежность к этому серьёзному делу также была оскорбительна для Галкиной. В старомодном платке, который мать надевала, когда хотела выглядеть скромной, она ещё больше становилась похожа на бригадиршу ремонтной бригады, привыкшую командовать и кричать. Мать явно шла с неохотой, и это нежелание, смешанное с каким-то внутренним напряжением, было написано на её лице, окаймлённом серой синтетической тканью. Наташе стало грустно. Ни за что бы она не пошла в школу сейчас вот так, вместе с матерью, если бы не безвыходная ситуация, в которой она оказалась не по своей воле. Она с трудом справилась с раздражением и обидой на мать, когда они миновали пивной ларёк, детскую площадку и вошли в ограду школы.

Наверное, впервые в жизни она остро почувствовала серьёзность и неотвратимость наказания. Да, в тот день, то есть позавчера, она не принимала участия в известной теперь всей школе шалости. Но раньше-то, раньше! И может быть – мелькнула неуверенная мысль – именно сегодня случилось возмездие за те случаи, когда они поджигали почтовые ящики в подъездах, курили за углом, устраивали потасовку в раздевалке школы вместо того, чтобы идти на уроки. Она не причастна к истории с велосипедом по чистой случайности – окажись она рядом, она обязательно стала бы заводилой.

Теперь она поняла свою зависимость от матери – женщины, которая была для неё одновременно источником страха и тёплого щемящего чувства привязанности.

Они вошли в вестибюль школы и стали подниматься на второй этаж – там находилась учительская и там можно было во время перемены найти Валентину Николаевну, у которой было несколько уроков во второй смене. Они остановились перед дверью учительской, девочка перевела дух и посмотрела на мать. Ей очень хотелось, чтобы мать сейчас оказалась тем авторитетом, за которым можно укрыться от несправедливости сурового мира, смыкавшегося вокруг всё плотнее. Раздался звонок, и Наташа, отойдя на лестничную площадку, стала смотреть вниз, в пролёт, ожидая, что Валентина Николаевна вот-вот появится.

– Кого ждешь? – раздался за спиной голос. – Как твоя фамилия?

Галкина оглянулась. Вот уж кому ей сегодня не хотелось попадаться на глаза, так это директору, вернее, директрисе Елизавете Семеновне, – высокой женщине с прямой осанкой и строгим взглядом, всегда впивающимся откуда-то сверху. Всего лишь полгода назад она была назначена директором их школы, и за это время успела навести страх на всех, даже самых бесстрашных. В руке она держала чей-то классный журнал с нарисованной на его обложке яркой оранжевой рожей – проделка, за которую кому-то сегодня не поздоровится.

– Галкина, – безнадёжным голосом ответила Наташа. – Жду Валентину Николаевну. А это моя мама…

– А, так это по поводу велосипеда, – прогудела Елизавета Семеновна, даже не взглянув в сторону Наташиной матери. – Хорошо. Пойдёмте.

Она направилась в глубь коридора, предлагая двигаться следом за собой, как за паровозом, остальному цепному составу.

Такая неожиданная встреча была плохим предзнаменованием: прежде Наташа хотела объяснить всё Валентине Николаевне. Однако всё равно вряд ли удастся избежать объяснений с директрисой, подумала она. Пусть уж лучше всё сразу, отмучиться, и всё. Они шли по узкому коридору в кабинет директора, впереди – Елизавета Семеновна, на полшага позади – мать Наташи, и позади обеих – Наташа, угрюмо глядя под ноги, положившись на судьбу, как на выигрыш в морской бой или в дурака.

Хотя новую пожилую директрису боялась вся школа, даже старшеклассники, Наташа, как ни странно, нет: во-первых, ей пока что не приходилось сталкиваться с ней близко, а во-вторых, к тому времени больше всего Галкина боялась свою мать, и все остальные страхи тускнели на этом фоне.

– Им многое сходит с рук, – говорила Елизавета Семеновна, – но такие поступки нельзя оставлять безнаказанными. До чего дошли! Угнать велосипед! И самое страшное – в этом принимала участие девочка! Вместо того чтобы шить и вязать, читать книги по домоводству… А до этого что было?

И она рассказала, как неделю назад было устроено развлечение с экспонатами из школьного музея боевой славы, где несколько ребят, в том числе Наташа, устроили игру с муляжами гранат и холодным оружием. Тут возразить было нечего, и Наташа только сжалась внутренне: в той истории она принимала участие. Даже если бы ей сейчас припомнили проделку на первомайском утреннике, когда она пробралась к электрощитку и выключила свет, отчего заглох громкоговоритель, она бы всё приняла покорно. Но и тогда обошлось без вмешательства директрисы в Наташину судьбу, завершилось беседой с завучем и быстро забылось.

– Вообще-то Наташа в этом не участвовала… с велосипедом, – сказала неуверенно мать. – Она была у моей родственницы… Тут ошибка, видимо…

Директриса, не сбавляя шаг, не поворачивая головы, а лишь наклонив её, спросила: