Рэми надулась. Он был прав, но признавать этого не хотелось.

– Ты мог бы, по крайней мере, проявлять к моим чувствам больше уважения! – буркнула недовольно она, зыбко ощущая, что сейчас он задурит ей голову своими логичными аргументами, и ей останется только признать его точку зрения правильной, и тогда у неё ничего не останется от её женской гордости, и она станет безвольным пускающим влюблённые слюни придатком одного бездушного барана.

Картинка такого рода ей не понравилась, и она постановила внутри себя, что не даст себя задурить, сколь бы разумно ни звучало то, что он говорит.

Эртан, который понимал в женской психологии ещё меньше, чем Аркаст – а в этом случае, прямо скажем, и старший был бы бессилен, – воодушевился и продолжил атаку по фронтам логики и рационализма. Получив безосновательную, с его точки зрения, претензию, он затребовал разъяснений:

– А можно конкретнее? Когда именно я проявил недостаточно уважения, и как бы ты хотела, чтобы я это уважение проявлял? – самым примерным образом принялся выяснять он, как взрослый ответственный мужчина, который полон решимостью и желанием выстраивать грамотные счастливые отношения с женой.

Однако его слова возымели самый негативный и разрушительный эффект, потому что, как ни странно, Рэми не смогла вспомнить ни одного прецедента, обличающего Эртана в неуважении, и, как следствие, не могла привести ему ни одной конкретной претензии. Это обстоятельство окончательно вывело её из себя. Она почувствовала себя глупой, униженной и в высшей степени непонятой.

– Ты специально надо мной издеваешься! – зло выкрикнула она, чувствуя, как в носу заколола обида и чувство проигрыша, и отвернулась от него, чтобы скрыть подступившие слёзы.

Эртан снова похлопал ресницами, понимая всё меньше.

– Вовсе нет! – пылко возразил он, но она только дёрнула спиной, очевидно не желая продолжать разговор.

Спина её, сгорбленная, напряжённая и поникшая, выглядела совершейнейше несчастной, и Эртан разумно решил завязывать с выяснением отношений и применять аркастову тактику.

Он подошёл и обнял её; она вздрогнула и заплакала.

Она плакала от того, что всё внутри неё призывало оттолкнуть его и выказать свою независимость, но теперь, когда он касался её, у неё не оставалось никаких моральных сил, чтобы изображать холодность.

С ужасом и негодованием Рэми понимала, что готова броситься к нему на шею с поцелуями и стечь к его ногам безвольной влюблённой лужицей; боль от этого осознания пронзала всё её существо.

Он поцеловал её в висок; в шею; в плечо. Она дрожала и ничего не говорила, и он увидел в этом поощрение. Сдвинул легко поддавшуюся лямку тонкого ночного платья и переключился на лопатку.

– Не надо… пожалуйста… – с трудом выдала она, удивив его безмерно: ему-то казалось, что он на верном пути к примирению.

Он словно ненароком скользнул пальцами по её шее, проверяя пульс, и удивился ещё больше: судя по бешеному биению её сердца и прерывистому дыханию, ещё как «надо».

– Не понимаю, что не так, – честно признался он, проводя вдоль её позвоночника нежным движением и слыша в ответ вполне одобрительный вздох.

Ей хотелось только закрыть глаза, заявить, что всё «так», и с головой нырнуть в то, что он ей предлагал; но остатки гордости и самосознания достучались до мозга, и она пробормотала:

– Не хочу этого хотеть.

– О! – с глубоким удивлением откомментировал он, переваривая новую информацию.