— Хм, — хмыкнула заинтригованная учительница. — Раз так, даю тебе ещё пять минут, но не больше. Потом мне кабинет закрывать надо.

Пять минут истекли непозволительно быстро, но Женя всё же успел дописать предложение. Вручив тетрадь Валентине Ивановне, он скрестил руки на груди и пустым взглядом уставился на доску. Кипящий мозг ещё не успокоился, то и дело подсовывая новые идеи, как можно было бы лучше написать, и Костякову оставалось лишь мысленно отмахиваться от них, с сожалением поглядывая на тетрадь.

По Жекиным прикидкам прошло уже больше пяти минут, а Валентина Ивановна всё читала и читала, время от времени что-то помечая в тексте красной ручкой. «Да что там так долго можно читать?!» — Нервно возмущался про себя мальчишка. — «Я же не роман или поэму написал в конце концов!» И вот, когда нервы у Костякова натянулись до предела, женщина наконец оторвалась от тетради и внимательно посмотрела на него:

— Ну что ж, — медленно кивнула она. — Грамматика, конечно, хромает. Но я сделаю скидку на то, что у тебя не было времени проверить ошибки. Тебе следует поработать с причастными оборотами. Я бы на твоём месте заменила ими некоторые пояснения, начинающиеся у тебя со слова «который». Что касается содержания, то оно… — Валентина Ивановна замолчала и принялась оценивающе разглядывать ученика и задумчиво кивнула каким-то своим мыслям: — Признаю, Костяков, ты меня действительно удивил. Вот уж от кого совсем не ожидала таких глубоких мыслей. Интересно, Земля сегодня часом не перевернулась с ног на голову? — Неловко пошутила учительница. — Может быть и Тарасов поразит меня каким-нибудь философским трактатом о смысле бытия? — Жека нахмурился, не зная, как реагировать и пытаясь понять на самом ли деле русичке понравилось сочинение или она просто издевается над ним? Но Валентина Ивановна сама разрешила все его сомнения, продолжив: — Знаешь, Костяков, иногда приятно ошибаться в людях. Особенно если ошибаешься в лучшую сторону. Никогда бы не подумала, что ты можешь так здорово писать, и если бы не Журавлёва… Надо будет сказать Кате спасибо, что открыла мне глаза. Можно я оставлю это сочинение себе на память? Ты, Костяков, преподал мне отличный урок. А твоё сочинение послужит великолепным напоминанием, что каждый человек может измениться к лучшему и не стоит судить его по старым представлениям. Можно?

Жека в этот момент удивился не меньше учительницы: он никак не ожидал, что Валентина Ивановна настолько высоко оценит его писанину, до последнего поджидая какого-то подвоха или насмешек с её стороны и настороженно вглядываясь в дружелюбную улыбку учительницы. Но так и не заметив ничего подозрительного, Костяков осторожно кивнул и рискнул уточнить:

— Что вы поставите мне за это сочинение?

Валентина Ивановна улыбнулась ещё шире:

— А-а-а, значит оценка тебя всё-таки интересует? А говорил, что тебе всё равно.

— Это для Журавлёвой, — выкрутился Костяков. — Она же будет спрашивать.

— Для Журавлёвой, значит, — понимающе кивнула учительница. — Хорошо. Тогда передай, что наша договорённость в силе. Я поставлю тебе «пять» в журнал и за это сочинение, и за предыдущее. Передай ей, пожалуйста, Костяков, что я умею признавать свои ошибки. И исправлять тоже, — загадочно сверкнула глазами учительница за стёклами очков. И вдруг озорно улыбнулась, кинув взгляд на его рюкзак, по-прежнему валяющийся на соседней парте: — А знаешь что? Давай-ка дневник. Я и туда их поставлю.

— Да не нужно, — замотал головой Жека, вспомнив, в каком неприглядном, безалаберном и совершенно незаполненном состоянии находится его дневник.

— Давай-давай, — понимающе усмехнулась Валентина Ивановна, протянув руку, — не всё же тебе там одними двойками и замечаниями светить? Не волнуйся, ругать вас за ведение дневника обязанность вашей классной руководительницы, а не моя, так что неси дневник сюда и наслаждайся моментом.

Костякову пришлось достать из рюкзака потрёпанный дневник и передать русичке. Однако, последовать её совету и наслаждаться моментом у него никак не получалось. Наоборот, ему всё казалось нереальным, будто он в каком-то странном сне или параллельной реальности, о которой читал в Катиных книгах. Ну не может же быть на самом деле, чтобы учительница, с которой они так долго терпеть друг друга не могли, сама, добровольно, ставила ему пятёрку в дневник, да ещё и приписала рядом «Молодец!»?! Это как-то не укладывалось у него в голове и переворачивало весь мир с ног на голову.

Всё ещё пребывая в шоковом состоянии, Костяк машинально забрал дневник, ошарашенно таращась на пятёрки, и выдавил из себя «спасибо».

— Это тебе спасибо, — откликнулась Валентина Ивановна. — Твоё сочинение — подарок. А мне давно уже никто не дарил таких даров, — учительница вдруг хитро подмигнула Жеке: — Покажешь Журавлёвой, пусть порадуется. И, Костяков, позволь дать тебе совет: держись за неё. Катерина очень хорошо на тебя влияет.

Евгений вдруг почувствовал, что краснеет, поняв, что русичка, судя по всему, просекла его особенное отношение к Журавлёвой, и, что удивительно, даже одобрила.

— Сам знаю, — смущённо буркнул он. — Могу я идти?

— Можешь, — кивнула Валентина Ивановна. — Передавай Кате привет.

Жека кивнул и выскочил за дверь, где его уже давно дожидался Тарасов. За всеми переживаниями, Костяк совершенно позабыл о нём. Зато Стёпка не забыл, встревоженно подскочил к нему и озабоченно выдал:

— Что-то выглядишь хреново. Совсем мозг проела, да? Ну что, по пивку?