— Ладно. Ложись в кровать, — сказала она и закрыла дверь. Я знал, что уже через пару секунд она снова заснёт, стоит только залезть под одеяло.

Я направился прямиком к холодильнику и взял пиво. Поход из кухни до дивана в гостиной должно быть был ухабистый, потому что когда я потянул за ушко, пиво полезло наружу. Я втянул в себя пену, сделал большой глоток и рухнул на диван, закинув ноги в ботинках на мягкий подлокотник. Поставил банку на пол на расстоянии вытянутой руки да так и оставил её там. Во рту стоял вкус пива. Глоток водянистого «Курс» — что за жалкое завершение алкогольной карьеры.

— Проснись, папа… проснись… поехали в Конек-ти-кут.

Я лежал в верхней одежде, весь взмокший от пота. Диван стоял напротив большого панорамного окна нашей вест-сайдской квартиры с видом на Центральный парк. Пока я спал, тело жарилось под яркими лучами солнца, взошедшем над Ист-Сайдом. В голове медленно начала собираться общая картина.

Сэм, мой трёхлетний сын, мой малыш, которого я очень сильно любил, был в тот момент ничем иным, как большим назойливым комаром, ползающим по мне и жужжащим над ухом. Я хотел шлёпнуть его и спихнуть на пол. Но вместо этого я кое-как поднялся и усадил его на диван рядом с собой. Очень тяжело было открыть до конца глаза; в комнате было слишком ярко, миллионы люменов пронзали мозг острыми иглами. Мутным взглядом я посмотрел на банку, она была опрокинута — без сомнения слетевшей во сне с дивана рукой. Я сосредоточенно смотрел на неё, стараясь настроить фокус — по ковру растеклось влажное пивное пятно.

Затем я увидел ноги. Ноги Трейси. Обутые в кроссовки. Вот дерьмо. Который час? Возможно она собиралась в театр на дневной спектакль. Я проспал почти всё утро — точнее провалялся в отключке. Я перевёл взгляд с «найков» на её колени, потом на сумочку и выше. Она начала заводиться. Сейчас я буду разорван на миллион частей и отвертеться не получится.

Набравшись смелости, я посмотрел ей в лицо и не нашёл в нём гнева. Больше было похоже на беспокойство. Она приняла моё жалкое состояние со спокойствием, граничащим с безразличием.

— Я собираюсь пойти в театр, — спокойно произнесла она. — Ты сможешь отвезти Сэма?

— Да. Просто… просто дай мне пару секунд, чтобы… Слушай, прошлой ночью…

— Не хочу это слышать, — сказала Трейси до жути спокойным голосом.

Она повернулась к двери, а затем обернулась, сверля меня глазами.

— Это то, чего ты хочешь? — сказала она. — Это то, чем ты хочешь заниматься?

Это был не вопрос. Она повернулась и ушла. Руки начали дрожать, но не из-за этой сраной мозговой болезни. Никогда в жизни я не был так напуган.

Достичь дна — устойчивый термин в отношении алкоголиков. Означает состояние физического, эмоционального и духовного отчаяния, до которого они сами себя доводят в погоне за новой бутылкой; осознание того, что дальше уже падать некуда. В то утро на диване моя алкогольная карьера достигла самого дна.

Но всё же я был везунчиком. По сравнению с другими людьми, борющимися с алкоголем, моя борьба прошла довольно мягко. Уверен, многие сейчас подумали: «Твою мать… да я расплескал больше, чем ты выпил». Охотно в это верю. Все эти истории о финансовых крахах, разрушенных браках, упадках и позорах — не идут ни в какое сравнение с теми, что случались со мной. Но пока я пил, любая из этих участей могла стать моей.

Вначале я думал об алкоголе, как о союзнике в борьбе с Паркинсоном. Лежа на диване в то утро с Сэмом, ползающим по мне, я понимал, что это не так. Алкоголь стал ещё одним противником, грозящим отнять всё, что у меня было.

Я ничего не мог поделать с БП, но алкоголь — это другое. У меня хотя бы был выбор и в тот день я его сделал. И в первую очередь за помощь в этом выборе я должен быть благодарен Паркинсону. Часть «дара» болезни — совершенная определённость в отношении остальной жизни. Её беспрекословный контроль над всё большим числом жизненных областей заставляет ценить те, где у вас всё ещё сохранился суверенитет. БП проводит между ними границу, вынуждая защищать то, что ещё можно защитить. Значит, пришла пора сказать алкоголю «до свидания».

В полдень, двигаясь по Со-Милл-Паркуэй на северо-восток в сторону Коннектикута с Сэмом, дремавшим в своём сиденье, я пытался сочинить что-то подходящее. Но в том состоянии на ум приходили только избитые фразы оправданий, извинений, раскаяний. Первым делом по приезду нужно было позвонить Трейси, поэтому я хотел, чтобы в голове уже была какая-нибудь стоящая заготовка. Перебирая в уме mea culpas[58]из прошлых загулов, я понял, что моя мотивация всегда была направлена на успокоение её гнева разочарования. Но мне нечего было ответить на этот её взгляд. Трейси казалось совершенно устранилась от конфликтов, считая меня потерянным. Это то, чего ты хочешь? Это то, чем ты хочешь заниматься?

Мой звонок застал Трейси в перерыве между дневным спектаклем и вечерним шоу. Я начал с робкого «привет», она ответила неуверенным «здравствуй».

Последовала мёртвая пауза — всё из-за меня. А потом с языка слетело: